Или кормить акул, или быть акулой

– Как-то неожиданно.

– Смотря как к этому относиться, – я улыбнулся с некоторой виной. – Я вполне ожидал.

– А родители что? – спросил он.

– Я им еще не говорил. Да и они меня поддержат. В любом случае я уже все для себя решил, а они мои решения уважают, – я прислонился плечом к дверному косяку.

– Классно.

На улице темнело, как молоденьким вечером, пускай и было только четыре часа, но зимой всегда так. Мои одноклассники и ребята из параллельных классов вовсю занимались подготовкой к зимнему спектаклю, который будущие выпускники ежегодно готовили для детишек из младшей школы.

– Глупо это все, честно сказать, – устало заметил я, провожая взглядом девочку, тащившую перед собой декоративный пенек из разодранного картона.

– Ты про сказку? – спросил Эмиль.

– Да.

– Согласен, но меня запрягли. Я сам-то особо желанием не горел.

– Да ну, – выпрямился я. – Недостаточно, значит, ты сопротивлялся.

– Тоже верно, – согласился он.

Из-за колонны показалась наша классная руководительница с папкой бумаг в руке, на которых был отпечатан сценарий представления. Она начала зазывать всех в актовый зал, и попросила удалиться тех, кто не участвует в репетиции школьного спектакля.

– И что же? Ты после зимних каникул уедешь? – чуть подавшись в сторону зала, спросил Эмиль.

– Нет. Разве ты не понял, что я говорю? Речь ведь шла о поступлении в университет. Зачем мне туда ехать на полгода раньше?

– Ясно. Ну, нас зовут. Я тогда пойду. Еще поговорим, Саид.

– Поговорим, – кивнул я.

Он махнул мне рукой уже из зала, и учительница, одарив меня неоднозначным взглядом – то ли равнодушным, то ли недовольным – захлопнула передо мной дверь. Я усмехнулся и поплелся в сторону лестницы. Бегом взбираясь по ней, навстречу летел парень из параллельного класса, который, запыхаясь, успел лишь бросить мимолетное и едва различимое «Привет!»

– Привет. Да не торопись ты так! Все равно вы ерундой занимаетесь, – улыбнулся я.

На ходу развернувшись, он крикнул «Согласен! Полная ерунда!» и помчался дальше.

Я пошел по коридору в сторону раздевалок, напротив которых на банкетке оставил свой рюкзак, и присел у окна, наблюдая за тем, как ребята под предводительством учителя физкультуры расчищают территорию от снега.

Я замешкался. До этого я думал о переезде в Чечню, как о чем-то уже решенном, неизменном, но от мыслей о том, что своим родным я еще ничего не говорил, я ощутил одиночество в принятии этого решения. Единственными людьми, с которыми я этим поделился, стали учительница литературы и русского языка, и мой товарищ Эмиль. Если учительница была в искреннем замешательстве, то Эмиль его явно имитировал.

– Ты чего тут? – рядом со мной резко уселась девочка, заставив меня вздрогнуть. – Пойдем в зал!

– Нет, спасибо.

– Никто лучше тебя не сыграл бы главную роль. Они до сих пор ждут и готовы отдать ее тебе. Вот в четвертом классе все помнят…

Я взвел руки.

– Да! Я знаю, что вы все помните, как блестяще я сыграл сказочного принца в начальной школе, но, может быть, хватит уже это упоминать? Это не аргумент! Я тогда, видимо, был совсем недееспособным, раз согласился на такую чушь. Странно, что никто не вспоминает трубочку у меня во рту, через которую меня кормили. Или вы хотите сказать, что я был в себе?

Она с секунду недоумевающе вглядывалась в меня, а затем ее пробило на смех.

– А если серьезно, с чего вы взяли, что если в четвертом классе я что-то и мог, то это умение сохранилось и до сих пор?

Она резко выпрямилась, всосала щеки, выпучила глаза и пусто посмотрела перед собой.

– «Такой талант с возрастом не пропадает. Заставьте его любой ценой, я уже просто без сил», – она пародировала нашу учительницу, которая режиссировала спектакль.

– Это было жестоко с твоей стороны, – нахмурился я. – Она ведь тебя любит.

– Ой, а я-то как ее люблю! – она встала. – Ну, ладно, Саид, я пойду. Хорошо тебе отдохнуть.

– И ты отдохни, – дружелюбно махнул ей я.

– Надеюсь, ты сможешь спокойно спать после того, как разбил сердца полсотни полагавшихся на тебя людей! – обернувшись, она театрально приставила ладонь ко лбу.

– Вас никто не просил на меня полагаться! В таких глупых авантюрах я не участвую! – крикнул я ей вдогонку.

Я был в глазах окружавших меня людей порядочным, хорошим парнем, которого уважали, а вот ее я раздражал, причем сильно. Она временами и вовсе терпеть меня не могла, но иногда ей случалось и поговорить со мной по-доброму, как сейчас. Это было очень странно, словно она сама не понимала, как ей стоит со мной себя вести. Она могла презрительно втаптывать меня взглядом в паркет у доски, а могла подежурить вместо меня после уроков, если мне это потребуется. Однако в наших с ней взаимоотношениях основной тенденцией была ее неприязнь, и мне всегда казалось, что остальные заблуждаются на мой счет, а вот она зрит прямо в корень.

Полина, отвлекшая меня от мыслей о переезде, натолкнула меня на другие – о том, что уже совсем скоро я окончу школу. С одной стороны заканчивается беззаботное время, уютное и теплое, а с другой – открывается нечто совершенно новое, волнительное и неизведанное.

В школе было здорово, мне здесь нравилось. Помнится, родители переживали из-за того, что ко мне могут относиться предвзято из-за моей национальности и все такое, но я, в общем-то, до конца и сам не разобрался в их отношении к себе.

Да, я был дружен с окружавшими меня людьми, и я не могу сказать, что все испытывали ко мне неприязнь, но в то же время я не возьмусь заявлять, что никто и никогда не указывал на мою национальность в негативном ключе. Как правило, если что-то такое и исходило, то от учителей. Ясно ощущалось то, что межнациональные напряжения между русскими и чеченцами имеют единственное основание: не так давно прошедшие войны.

Мои сверстники, будучи людьми моего поколения, не ощутили на себе все тягости войны, и я – тоже. Но ее ощутили и продолжают ощущать мои родственники, когда мы упоминаем ушедших из жизни родных, которых я совершенно не помнил. Так что я не сильно понимал, почему некоторые учителя, уставая от моей шкодливости, в сердцах выдавали что-то националистическое мне – человеку, не прошедшему через войну, а рожденному в ее разгар.

У меня было много вопросов и идеологических столкновений с окружающим меня миром, но подтекста национальной нетерпимости в отношениях с однокашниками я никогда не ощущал. Население Москвы в целом становится все более и более интернациональным, и те наивные, невраждебные недопонимания, возникающие между нами, расширяют кругозор русских ребят уже со школьной скамьи. Культуры, все-таки, абсолютно разные. Разве они догадываются, почему отец при посторонних называет маму «эта», а она его «этот», и друг к другу они обращаются «хези хун», что переводится как «слышишь»? Или почему я недоумевающе изумлялся, когда они спрашивали, гулял ли я за ручку с Розой – чеченкой из моей школы, на которой в пятом классе я твердо решил жениться, но через две с половиной недели понял, что наши отношения изжили себя – и ходил ли к ней в гости. Ребята привыкли к тому, что в школьной столовой я не ем ничего мясного, потому что те мясные обеды, которыми кормили школьников, не были халяль; также они не расспрашивали меня о том, почему я не иду на вечерние танцы, проводившиеся в нашей школе зимой. Все эти различия между нами никогда не являлись камнями преткновения в нашем взаимодействии, напротив – они их принимали и отталкивались от них. Помню, как один из мальчиков параллельного класса, приглашая ребят на свою дачу, чтобы угостить нас шашлыками, позаботился о том, чтобы целых два шампура нанизали мясом из баранины халяль, и сделал он это исключительно из-за одного меня.

Я поехал домой на метро и снова, как и в любое другое время года – и особенно зимой – сгорал от духоты в вагонах. Люди толпились и толкались: час пик. Я старался держаться сбоку от двери, прислонившись к поручню, но с каждой новой толпой пассажиров на каждой последующей станции удержать свое место было все труднее, и, в конечном итоге, новый поток людей на очередной остановке отбросил меня к дальним дверям. Когда я, наконец, вышел на Киевской, наступив, кажется, на все стоявшие у меня на пути ноги – за чем следовали недовольные вздохи и причитания – я отправился вверх по эскалатору и, выбравшись на улицу, с облегчением вдохнул холодный городской воздух.

– Цветы. Цветы, – повторял мужчина в плотной кожаной куртке и шапке, натянутой на глаза. – Парень, цветы не нужны?

– Нет, спасибо. – Обычно я им не отвечал, но этот оказался чуть настырнее, и сделал пару шагов за мной.

– Насвай тоже есть, – добавил он уже тише.

Я усмехнулся и прошел дальше. Я даже не понимал, что такое насвай. Знал лишь, что некоторые мои знакомые с тренировок баловались им, подбирая эту зеленую массу под губы, после чего начинали плеваться с регулярной периодичностью. В конце они сплевывали вязкую зеленую жижу, и все это выглядело так противно, что было очень легко отказаться даже от мысли им подражать. Это не было интересно.

– Да от этого нет зависимости! На, бери, давай, – уговаривали они меня, и это тоже выглядело очень красноречиво.

Когда я обогнул крупный торговый центр и нырнул в один из переулков, я увидел, как моя мама тащит сумки с продуктами из магазина, а мой младший брат Лорс плетется за ней, пытаясь совладать с одним из пакетов. Милый ребенок. Я знал наверняка, что он долго уговаривал ее отдать ему какой-нибудь пакет, чтобы он чувствовал себя увереннее, хоть как-то стараясь помочь маме.

– Ну-ну, потренировала мышцы и хватит, – сказал я, нагнав их.