Покинутые. Правдивые истории о трагических судьбах и поиске счастья

Отец изменился в лице.

– Как ты только так могла подумать?! – с обидой в голосе спросил он.

Какая неловкая ситуация. Я краснею и готова провалиться сквозь пол. Видимо, после того, как покраснела, сразу побледнела. Поэтому он вдруг громко расхохотался и, отвернувшись на секунду, продемонстрировал съемную челюсть. Моя догадка оказалась верной.

– Какая ты куколка! Как хорошо, что ты у нас появилась. А то я уж было подумал, что он, – отец кивнул на сына, – того… фиолетовый. Вон, живет у нас один сверху, на втором этаже. А у Лехи ж как раз раньше длинные волосы были, девушек рядом с ним мы не видели. Я уж было засомневался.

Хохочет.

С детства он играл на гармошке на деревенских свадьбах. А еще гитары мастерил в подвале – черные такие, красивые.

После армии поступил на оркестровое отделение «Кулька» в Ижевск. Так и закрутилась его музыкальная жизнь.

Композитор – это, по сути, изобретатель. Только музыки. Способность к изобретательству у него была в крови. Он постоянно что-то придумывал. И неважно, что именно. Когда в 90-е годы грянул кризис (а вернее, несколько), он придумал уйти в торговлю. Продавал свои кассеты. Музыка, слова и голос – его, авторские. По тем временам новое удмуртское веяние в музыкальной культуре: первый музыкальный альбом, записанный в студии. По его словам, кассеты были нарасхват. Такой вот начинающий шоу-бизнес.

Потом он продавал самодельную тушенку. Варили дома, закатывали в банки, он относил на рынок. А еще торговал заграничными шоколадками: «Сникерсами» да «Марсами». На дворе стояли 90-е годы – выживали, как могли. Его сын Леша, мой будущий муж, занимался в радиокружке. Мастерил магнитофоны. Когда появились сотовые телефоны, стал ремонтировать и их. Отец смекнул, что на этом можно заработать. И они вместе стали продавать б/у магнитофоны и телефоны на рынке.

Я появилась в их семье как раз в это время. Однажды Виталий попросил меня нарисовать табличку для рыночного объявления – примерно метр на метр. Я старалась угодить, красивым каллиграфическим почерком всю ночь выводила буквы. Ему понравилось. Потом он попросил нарисовать еще одну. А затем еще. У меня был уже большой живот, седьмой или восьмой месяц беременности. Тяжело рисовать в наклон. Я пыхтела, но делала. Получилось уже не так красиво, как в первый раз. Отец разозлился и повесил эту табличку в туалет. Я горько заплакала.

Я в то время часто плакала. То ли гормоны беременности, то ли непринятие ситуации, то ли так я взрослела, превращалась из изнеженной маминой и папиной дочки в мудрую и сильную женщину.

– Для чего вы резиновую трубку приклеили на носик крана?

– Воду надо экономить! Так меньше разбрызгивается.

– Но ведь напор и так был небольшой… это какой-то «мартышкин труд», – рассмеялась я.

Я всегда говорила, что думаю. Не всегда это было уместно: я была еще совсем ребенком.

– Как ты смеешь пожилого человека обезьяной называть? – разозлился он.

На самом деле он не был плохим человеком. Он по-своему любил детей и жену. Заботился о животных. Мог приласкать чумазого малыша, который носился по их улочке в частном секторе. Но от того, что 90-е напрочь убили возможность реализоваться творчески, он злился. Эту агрессию он пытался маскировать алкоголем, но часто выплескивал на тех, кто был рядом с ним.

Битая посуда, скандалы, обидные слова – я не могла научиться это принимать как жизненный урок на стойкость. Меня многие спрашивают, как мы, студенты, решились переехать жить за город, жили бы, мол, с родителями. Я просто решила, что так будет спокойнее.

– Я скоро умру… – как-то сказал отец Леши.

– Не переживайте! Такие, как вы, живут долго. И мучают окружающих…

Я редко приходила в последнее время, чтобы меньше переживать. Пришла на день рождения мамы мужа. Его отец изменился: стал какой-то маленький, сутулый, сгорбившийся, с желтоватым со щетиной лицом. Совсем старик. Но ему еще не было 60 лет.

У него еще до того, как мы познакомились, обнаружили рак. Была операция, потом химиотерапия. Врачи говорили, что болезнь побеждена. Организм был ослаблен химией и алкоголем. Тем не менее он создавал впечатление вполне активного и энергичного мужчины. Но вдруг неожиданно сник. Произошел микроинсульт, потом пневмония… он попал в больницу.

Я была в положении. Сдавала всякие анализы. Генетики сказали, что ХГЧ[7 - ХГЧ – особый гормон беременности, показывающий ее развитие и возможные отклонения. (Прим. ред.)] высокий, пугали страшными диагнозами. Я согласилась сделать прокол живота, чтобы взять пункцию. По ней определяли хромосомный набор. Результат должен был быть известен 23 мая. А у нашей дочки Стаси в этот день был выпускной в садике. Я заплела ее, закрепила прическу лаком и нарядила в бальное платье, а после дрожащей рукой набрала номер, по которому нужно было узнать результат исследования.

– Шоркина. Здорова. У вас будет девочка! Поздравляем!

Слезы текут от счастья. Я звоню мужу, говорю, что ребенок здоров, что дочка будет. Он расстроился, что дочка. Целый день потом не разговаривал со мной.

На следующий день дядяя – «дедушку» на удмуртском – выписывали из больницы. Муж приехал его забирать. Рассказал про меня и о том, что анализ оказался хорошим, что девочка будет.

– Это хорошо, что девочка. В малине будешь жить.

Он был очень ослаблен антибиотиками. Ходить не мог. Но врачи сказали, что здоров – не имеют права задерживать. Купили даже ему ходунки. Привезли домой. Оставили одного буквально ненадолго. Соседка тетя Оля осталась за ним присматривать.

Около пяти часов вечера я забирала Стасю из садика. Вдруг звонок. Муж звонил. Он еще не начал говорить, а я обо всем догадалась.

– Дядяя не стало…

Я плачу. Думала когда-то, что ни за что не буду плакать на его похоронах. Но мне было действительно жаль его. Наверное, потому, что он не прожил ту жизнь, которой был достоин, что не смог реализоваться, что болезнь подкосила его. Да в конце концов из-за своих жестоких слов: «Не переживайте! Такие, как вы, живут долго. И мучают окружающих…»

Мы рассказали нашей дочке Стасе, что у нее умер дедушка. Никакой реакции. Она любила дядяя. Мы были в недоумении. А через пару дней нашли на ее телефоне SMS, адресованное ему:

– Привет! Ты где? Я скучаю.

Она просто не понимала, что такое умереть.

Когда-то я сильно на него обижалась. Он говорил мне грубые слова, задевал меня, говорил, что во мне мало жизненной энергии, и заставлял меня своими поступками шевелиться. Но я пишу и абсолютно не чувствую обиды – только огромную благодарность за испытания, за его мудрость, за понимание того, что в жизни нужно все время быть в движении, не ждать ни от кого помощи, а рассчитывать только на себя.

Хлеб

– Посмотрите все на Надю. Пусть ей станет стыдно.

Двадцать девять пар маленьких глаз строго смотрели на меня. А я готова была провалиться от стыда под парту.

Но обо всем по порядку.

В первый класс я пошла в шесть лет. Это был какой-то экспериментальный класс. Что-то среднее между детским садом и школой: у нас было полноценное трехразовое питание, тихий час и игрушки, но примерно с 9 до 12 мы учились, как в школе. Сидели за партами и изучали алфавит, арифметику и правописание.

В тот день я пришла пораньше. Наша нянечка уже крутилась в закутке хозблока группы. Готовилась к завтраку – планировала накрывать на столы.

Аромат горячего, только что испеченного хлеба сводил с ума. И я не удержалась. Подошла к ней и попросила корочку хлеба. Она ласково улыбнулась и отрезала мне огромный ломоть.

– На здоровьице!

– Спасибо, – выпалила я, светясь от радости. И давай лопать.

Корочка звонко хрустела под моими молочными зубами, а мякиш таял во рту. Но я не рассчитала способности своего организма поглотить такое количество хлеба за раз. Уже и завтрак прошел, и зазвенел звонок на урок.

«Куда деть хлеб? – пронеслось в голове. – Не на парте же его держать».

Решение пришло молниеносно. Я окинула взглядом группу и увидела мусорку, пулей добежала до нее, швырнула туда хлеб и вернулась обратно за парту. Все шито-крыто!

– Здравствуйте, ребята! Сегодня мы с вами проходим букву «ха», – начала урок Валентина Николаевна. – Какие слова на эту букву вы знаете?

Дети выкрикивали с места слова.

– А что у нас бывает на каждом столе?