Илион

Как огни, о которых мы думаем как о своих,

а они только знаки и указатели,

Или символы Сил, что текут через нас,

подчиняясь Могуществу, скрытому тайной.

Ну так что на рассвете принёс

ты в могучую, древнюю Трою,

В час, когда завершается Время, когда

сами Боги устали от битвы?

Посылает грек Агамемнон всем нам мир

или только ещё один вызов?»

Высоко, словно северный ветер, ответил ему

голос рока словами ахейца:

«Я отвечу тебе, Деифоб.

И рассвет, и молчание ночи, и вечер

То спадают, а то поднимаются вновь,

даже солнце могучее

ночью идёт отдохнуть от сияния.

Но покой – не для слуг, не для них идёт Время,

ожидает их лишь погребальный костёр.

Я пришёл не как царский посланник,

и не ратный совет, собираясь на ветреном береге,

Под грохочущий хохот и рёв океана

захотел меня сделать послом.

Лишь один человек, но своей одинокой фигурой

ставший выше царей и народов,

послал меня к вам.

Я – глашатай от Фтии,

я – эллина воля.

Я несу примирение в правой руке,

в моей левой руке лежит смерть.

О, троянец, попробуй же с честью принять

те дары от могучей руки Ахиллеса.

Или выбери смерть, если Ата сбивает вас с толку,

если вы полюбили свой Рок,

Или выбери мир, если ваша судьба

ещё может лицом повернуться

и бог в вас ещё хочет чего-то услышать.

Моё сердце и губы хотят побыстрей

дать посланию вылиться в речи.

Те слова не для улиц и рыночной площади,

и не чтобы их слушало простонародье;

Мне их надо сказать на совете,

высоким персонам, вдали от толпы,

Где по залам разносится шёпот

величия, мудрости и дальновидности,

Там скажу я посланье своё —

перед принцами, воинами Илиона».

«О посланник, – внук Лаомедонта ему отвечал, —

узнаю в твоём голосе я Ахиллеса,

Предложения мира, в которых

прелюдией служит угроза – бесплодны.

Но мы всё же услышим тебя.

Пусть поднимется самый быстрейший из воинов,

Это ты, Трасимах, поспеши.

Направляйся в дом Ила,

Пусть проснутся палаты в том доме

и узнают о вызове эллина. И позови к нам Энея».

Не успели затихнуть слова в тишине,

как, с себя сбросив плащ,

Быстроногий и юный троянец

полетел исполнять свой приказ,

Трасимах, сын Арета,

первым был и по бегу, и в битве.

Он мгновенно исчез в предрассветном тумане.

Возвращался неспешно назад Деифоб,

Измеряя Судьбу своей мыслью

в неспокойных пространствах широкого духа,

По привычной ему городской суете,

направляясь в дом предков,

Приноравливая свою сильную поступь

к ковылявшим, усталым шагам аргивянина.

С божьей помощью, быстрыми стопами,

добежал Трасимах

И добрался до залов, которые,

на заре появленья чудесного города,

Были Илом построены для услаждения взора,

чтоб он мог отдыхать от войны и царить,

Наслаждаясь триумфом и обожанием наций,

повергнутых ниц.

И теперь, когда всё завершилось,

он, последний из смертных владельцев,

что гуляли в цветущих садах,

Знаменитый, великий Анхиз,

возлежал в этом, полном сияния, здании древних,

Наслаждаясь покоем преклонных годов,

покоритель далёких земель, победитель Анхиз,

Сын высокого Буколеона, что некогда стал

основателем Рима с подачи богини;

Так однажды, когда

одиноко бродил он по Иде божественно юным,

Обольстила его незапятнанная Афродита,

развязала свой сладостный пояс

И искала с ним смертной любви.

Трасимах перед входом замялся,

Поискал взглядом стражу иль слуг,

но почувствовал лишь навевавшее сон одиночество,

Уносящее внутренний взгляд

прочь от жизни и от повседневных вещей;

Только лишь коридоры,

пустые, беззвучные и безразличные,

убегали куда-то во тьму.

Он теням того дома и снам,

отзывавшимся эхом, доверил

Свой высокий призыв,

и тогда из покоев, едва различимых во мраке,

Львиным шагом, одетый в накидку,

появился могучий Эней,

Сын Анхиза, с оружием;

ибо утро застало его не во сне —

Он поднялся с постели в ночи

и покинул объятья супруги Креусы,

Пробудившись от сна, лишь услышав свой дух,

повернувшийся к морю огромному жизни,

Побуждаемый Роком и собственной матерью,

направлявшей его, Афродитой.

По инерции спешно

Энея встречал Трасимах:

«О герой наш, Эней, пусть твой шаг

к илионской вершине останется быстрым.

Дарданид – поспеши! Так как боги уже за работой;

этим утром поднялись они,

Каждый – с звёздного ложа, и что-то творят.

Можно видеть, как Рок

Раскаляется на наковальнях судьбы,

можем слышать мы грохот их молотов.

Сидя в вечном молчании,

из неведомой кузницы что-то готовят они,

Мы не знаем – добро или зло

выбирают они,

Те, кто властвует нами спокойно,

без нашего сопротивленья;

Они – боги, они воплощают

любой свой суровый каприз.

Для них Троя – лишь сцена, Аргос – закулисье,

ну а мы для них – куклы.

И всегда голос наш говорит ради цели,

про которую мы и не знаем,

И всегда мы считаем, что действуем сами,

но всегда мы лишь только ведомые.

Побуждение, действие, мысль и стремление —

их механизмы,

воля в нас – их помощник и тень.

Так и ныне – пришёл человек,

с некой целью, придуманной смертным,

Но в реальности он – лишь стрела этой воли,

что пустили из лука осадного лагеря греков,

И нахлёстывая лошадей, появился Талфибий,

вдруг к нам посланный от Ахиллеса».

«Боги заняты этим всегда,

Трасимах, сын Арета,

Боги ткут нам Судьбу на невидимых ткацких станках,

день вчерашний, сегодняшний, завтрашний —

Лишь подмостки, которые те сотворили,

сочетая Пространство и Время, как брёвна,

Наши формы – лишь танец для их челнока.

Чей бы не изумившийся взгляд,

посмотрев на их труд,

Смог попасть бы в чертоги богов

и раскрыть их далёкие цели?

Они трудятся молча, в своих облаках,

укрываясь ночной темнотой, как завесой.

Но я буду молиться опять

лучнику Аполлону, что дружит со смертными.

И склонюсь я опять

пред наездником Рока, метателем молний,

Чтобы зло, роковая судьба

отвернулись от родины нашей.

Ночью Морфей, который незримой рукой

напускает на смертных ошибки и истину,

Простоял у подушки моей, посылая видения.

Как беспомощный призрак блуждал я во сне,

Окружённый врагами,

среди улиц, пылавших в огне,

Красный дым поднимался, ликуя,

над верхушками зданий Приама,

Звон оружия греков был в Трое,

а кругом – замешательство, лязг,

Голоса, что кричали и звали меня,

разносились под вой Океана,

Нёс их западный ветер с земли,

где скрывается Геспер».

Стало тихо, тяжёлые мысли повисли на них,

придавив своим грузом,

И затем, в быстром, кратком прощаньи,

без раздумий, не зная, какой в этом смысл,

Расставаясь, они обратились к заботам своим,

ныне близкие, но очень скоро их жизнь разойдётся:

Обречённый погибнуть быстрей,

чем исчезнет вся нация,

Трасимах, лёгкой птицей, понёсся обратно,

возвращаясь к дозору у врат;

И размашистой поступью, но

с обращённым в себя и невидящим взором,

Словно на колеснице богов,

подгоняемый мыслью, как плетью,

Поспешил в роковое, могучее завтра герой,

что рождён от богини.

Тот, кто избран был через паденье и боль

подниматься к величию,

Потерять весь свой мир по желанью и воле небес,

что казались безжалостными и враждебными,

И построить другой мир, великий и новый,

проходя сквозь пугающие обстоятельства.

Так сейчас, с высоты цитадели,

нависавшей, как глыба, над сёлами ниже,

Что цепочкой тянулись наверх,

к созерцающим аркам дворцов

и к святому Палладиуму,

Освещаемый утренним солнцем,

обнимаемый ветрами моря,

По крутым склонам Трои, с тяжёлою мыслью о роке,

вниз спускался могучий Эней.

Под ногами его

молчаливые сонные крыши домов Илиона

Спали в утреннем свете;

над ним, на вершине,

бессонная крепость стояла на страже,

Одинокая, сильная, словно богиня

с яркой светлой фигурой,

Глядя вдаль, в океан, на врага, на опасность,

подступавшую ближе и ближе.

Он поднялся на выступ горы,

посмотрел на чертоги Приама,

Дом богов на земле,

на прозренье чудесное Лаомедонта,

Порождение мыслей, толкающих волю его

к неземным достижениям,

И сияние духа, величьем своим,

подчиняющим небо,

Сотворённая арфой мечта Аполлона,

воплощённая в мраморе музыка.

Выходя из ума, поднимался тот город,

как эпос – за песнею песня;

Каждый холл был строфой,

а палаты – строками эпода,

И победною песней судьбы Илиона.

Погрузившись в раздумья свои,

Он беззвучно вошёл

в изумительный зал,

Разукрашенный множеством фресок

и полами из мрамора,

Там сидел Деифоб, сын старинного дома,

неотрывно глядевший в очаг своих предков,

Рядом с ним, словно тень,

был зловещий, седой аргивянин.

Полный света и счастья,

как звезда, что приветствует утро,

Бриллианту подобный,

прекрасный, украшенный золотом и

драгоценной, скрепляющей волосы лентой,

Появился Парис,

оторвавшись от песни и лиры

по вызову Греции,

Он пришёл со счастливым лицом

и глазами, которые не подчиняются Року.

Был он вечным ребёнком зари,

что играет вблизи разветвления солнечных троп,

Постоянно встречая все взоры судьбы

беззаботным и дружеским смехом,

Своим видением красоты и восторга

озаряя земные просторы,

Он шагал сквозь опасность и множество бед,

направляясь к двусмысленной Тени.

И последней из сонных покоев дворца,

где жила в глубине

Вместе с стройными и полногрудыми

дочерями Приама,

Благородная, с гордой осанкой,

окружённая славой и юностью, как ореолом,

Претендуя на мир и на жизнь, словно это поместья

её силы и смелости,

Из открытой двери,

за которою слышался шёпот и смех,

Появилась, пленяя глаза,

как улыбка, как солнечный луч, Пенфеси́лия.

И с порога она закричала герольду,

пролетая по мраморным плитам

Благородной и лёгкой походкой,

своим сильным и страшным по сладости голосом:

«Что же вынудило, о герольд, так поспешно

с обдуваемого ветрами берега Трои

Гнать свою колесницу, пока

солнце медлило встать из-за гор?

Может, хочет Талфибий склониться пред Троей,

и хотя бы сейчас, а не так, как в те дни,

Когда пели мне ласково реки востока,

а не бурный, ревущий, как гром, океан,

И когда я бродила среди моих гор

и не слышала зов Аполлона?

Ты принёс нам приятный для взгляда покой

или более сладостный для Пенфесилии

Зов войны, когда копья как тучи летят

на щиты первоклассных бойцов,

И несутся легко боевые повозки вперёд,

воспевая гимн богу Аресу,

Когда смерть за работой на нивах своих,

когда сердце чарует опасность?

Что у вас говорит Одиссей,

этот путаный житель Итаки?

Что там думает Агамемнон?

Не устали они от войны, те, кто были так смелы,

так стремительны и триумфальны,

А теперь боги их неохотны,

и победа уже не летит к ним с небес,

С тёмных туч, окружающих Иду,

направляя сверкающие легионы в доспехах Судьбы,

И теперь их забыла Паллада,

и сейчас дремлет их Посейдон?

Громогласны они были в битве

и похожи на горны, трубящие в хоре;

Милосердья не зная, вопили они,

наслаждаясь резнёй и потоками крови,

Как собаки, гнались за добычей,

пока женщина твёрдо не встала у них на их пути,

И военный мой клич

не раздался над гладью Скамандра.

О глашатай Аргоса, что греческие хвастуны

скажут девственнице Пенфесилии?»

Был достойным ответ аргивянина,

бросил вызов он силе, могуществу Трои:

«О достойные принцы Пергама,

дети льва, что ревёт и кидается в бой,

Потерпите, пока я скажу! Речь моя

зазвенит как копьё в сердце битвы.

Не вините герольда, ведь голос его —

это импульс, канал, или эхо,

Что звучит или бубнами мира,

или как барабаны войны.

Я пришёл не от сильного, но осторожного,

не от воина с робостью в сердце,

Но от Фтийца. Все знают его!

Его любит удача, и горд он душой,

Его меч вылетает как молния,

а копьё – гнев и речь, вылетающие из груди.

Я – глашатай, посланник

от не знающего неудач аргивянина.

Доводилось ли ночью, когда,

содрогаясь от страха, нам шепчут ветра,

Слышать яростный и недовольный,

голодный рёв льва,

Когда ищет он данную богом добычу?

Как он бродит в горах и по узким долинам,

Смертоносной, опасною тенью

молчаливо блуждает в лесах.

Он с трудом переносит свой голод,

он страдает и ищет,

Терпеливый, с ужасною грацией,

но уверенный в пиршестве;

Но когда слишком долго он ждёт,

поднимает он к небу косматую гриву

И рычит в удивленьи и гневе, теряя терпенье.

И трепещут долины вокруг

От ужасного звука, галопом несутся к себе

и коровы, и овцы.

Пастухи ищут вилы, кричат,

ободряя себя, расхрабряясь», —

Так вещал им Талфибий, подобно арфисту,

что вначале играет прелюдию,

Подбирая созвучие струн,

находя музыкальную тему;

Долго он подготавливал речь.

Но, внезапно прервав говорящего,

Зазвучал вдруг ещё один голос, прекрасный, как арфа,

но игрой предварявший атаку —

Сын Судьбы и любимец людей,

тех, которых ему суждено погубить,

Лидер в битве, и лидер в военных советах,

Приамид, беззаботный красавец,

Кто играючи сыпал везде семена

титанических бед и несчастий.

«Несомненно, ты сны видел ночью

и, проснувшись, их видишь сейчас наяву!

Или ткёшь ты ткань слов

для пугливых детей из Аргоса,

Когда в сумерках слушают сказки они,

побледнев от нахлынувших страхов?

О мой грек, ты сейчас в Илионе стоишь

и беседуешь с принцами.

Интересно услышать слова от твоих повелителей.

Если в них есть дыханье медовое дружбы,

Дружбу примем мы от Ахиллеса,

но на вызов ответим мы вызовом,

Повстречаем врага, прежде чем

шевельнётся он в грохоте битвы.

Так у нас повелось, с той поры,

как, встав лагерем у Геллеспонта,

Основал Трою Фрикс на холме,

как товарища, и как сестру Океана».

Но тряхнув головою, охваченной лентой,

распаляясь от гнева, ответил Талфибий:

«Принцы, вы говорите слова

тех, кто вас направляет!

Так сказал Ахиллес:

поднимись, мой Талфибий, и встреть колесницу зари

на её необъятных просторах;

Брось свой вызов небесным её скакунам,

когда те полетят по равнинам Троада.

Поспеши, не позволь дню стать золотом прежде,

чем ты встанешь у стен Илиона,

Передай мою волю народу,

что горд и упрям,

И скажи во дворце, у Приама

предложение Фтийца, слова Ахиллеса.

Я свободно, не как подчинившийся Агамемнону,

что у нас, аргивян, ныне главный,

Как правитель Эллады, тебя посылаю,

и как царь над своими людьми.

Много лет я стоял в стороне,

не встревая в сражение между богами в Троаде,

Много лет без работы в углу

пролежало моё боевое копьё,

Стал глухим я к звучанию труб

и призывному ржанью коней в колесницах;

Одиноко я жил вместе с сердцем своим

и не слушал я ропота эллинов,

И бранился, когда поднимались они и хотели идти,

словно львы на охоту, за богом войны,

День за днём я бродил на рассвете

и шагал под багровым закатом,

Уходил далеко я за зовом морей,

там, один на один, со своей мечтой и богами,

Полагаясь на ритм Океана

и на оду желания сердца,

Что воспела надежды мои,

сладострастные и бесполезные.

Братья девы мечты, Поликсены,

остаются потомками Лаомедонта, Титана,

что убит был в самом зените величия,

Инструментами Бога, но неспособными вынести

всё могущество, что им дано.

Они изгнали страх из сердец,

и не связаны нашей обычной природой,

И не ждут одобренья богов,

что дарует спокойствие смертным:

Как Титаны из древних веков,

породнились они и с величием, и с разрушением.

Обратись ты к народу, который себя

обрекает на гибель,

К ослеплённым сияньем небес

предводителям —

Не в агоре, где толпы людей

обдуваются ветрами споров

и львиноподобным рычанием,

Нет, в высоком троянском дворце

ты скажи мою речь Деифобу,

герою, главе этой битвы,

И Парису, который играется с роком,

и настойчивой силе Энея.

О глашатай от Греции нашей, когда

ты там встанешь на мрамор и золото,

Поднимись в мегарон Илиона

и не сдерживай вызов.

Там ты скажешь, открыто ударив о землю

своим посохом,

Стоя пред искушеньем войны и жестокости,

что играет со смертью.

„Принцы Трои, я был в ваших залах,

ночевал в ваших комнатах,

Я встречал вас не только в сражениях,

и не только как воин, что рад неприятелю,

Или рад повстречать соразмерную силу,

но и в мирное время.

Восторгаясь, сидел я в покоях врагов,

рядом с теми телами,

Что пометил мой меч,

глядя в очи, что видел я в битве,

За столами Приама я ел,

наслаждаясь восточными блюдами,

Дочь Гекубы прислуживала за столом

самой нежной рукою на свете,

И когда наши души смирялись друг с другом

в беззаботной, восторженной ночи,

Опьянённый фригийским вином,

восхищённый сложением тел,

Сотворённых самими богами,

дух мой больше не мог ненавидеть;

Он, смягчаясь, настраивал струны свои

на звучание радости и красоты неприятелей

И хотел уберечь их от смерти врасплох,

от огня, что ревёт, подступая,

И хотя бы в конце, но спасти,

пусть на грани падения – освободить

Эту Трою, её чудеса и творенья,

полногрудых её дочерей и могучих сынов.

Боги дали мне в сердце своё откровенье,

поначалу которое ум не хотел воспринять,

Оглушённый внезапными мыслями, я предложил

вам и дружбу, и свадебный пир,

Ахиллеса как брата, Элладу как друга,

для веселья и радости – мир,

Завоёванный мною копьём.

Вы услышали этот призыв,

повернулись к моим устремлениям.

Почему же тогда крики битв

до сих пор не стихают над берегом Ксанфа?

Мы же не болтуны Арголиды

и не хитрые воины Спарты,

Не помпезные, полные лжи ловкачи;

мы ораторы истины, эллины,

Люди северных стран,

благородные в гневе и верные в дружбе,

И такие же сильные, как наши деды.

Но уклончиво вы отвечали на правду мою,

Свой народ восхваляя, надеялись то получить,

что я вам никогда бы не отдал.

Долго ждал я, что мудрость придёт

к вашим страстным натурам.

Одиноко бродил по прибрежным пескам

под звучание тысячи разных тонов океана,

И молился я мудрой Афине Палладе,

чтобы рок отвернулся от ваших дворцов

И от зданий, изящных, прекрасных, как ритм,

как поэзия в мраморе,

От творения непостоянных богов;

всей душой я желал окончания битвы,

И лелеял надежду, что Смерть

обойдёт стороною прекрасных троянских сынов.

Вдалеке от ударов и грохота копий,

и от визга несущихся в бой колесниц,

Как железо висела на мне

нестерпимая тяжесть бездействия,

Как поклажа, что взвалена на бегуна.

Клич войны раздавался над гладью Скамандра;

Ксанф запружен был трупами,

но меня, Ахиллеса, там не было.

Часто руки хватали копьё,

когда с берега Трои

Слышно было, как звонко кричит Деифоб,

убивая вокруг аргивян;

Часто сердце моё, словно мать,

беспокоясь за Грецию и за её сыновей,

Трепетало от львиного рёва Энея,

наполнявшего воздух.

И опять день клонился к закату,

или вновь аргивян защищали их боги.

Но затем на равнине у Ксанфа,

у глубокого рва с кораблями,

Новый голос взлетел через шум

и поплыл на ветрах,

Был он чистым, высоким, упорным

и выкрикивал новый, неведомый клич,

Что грозил людям страшным концом.

И была эта женщина, что к вам пришла,

Величава, прекрасна, как утро, горда,

и свирепа, как северный ветер,

Отстранившись от женских забот, подняла она меч

и с презреньем отвергла покорность,

Нарушая законы богов.

Неожиданной, быстрой была она в битве.

Лебединый её голосок

раздавался как песня несчастья и смерти,

Быстроногая, полная счастья, не ведая жалости,

она с хохотом прыгает в сердце кровавой резни;

Сильным шагом, пленяющим взоры,

она спрыгивает с колесницы своей

и летит убивать,

И свои, словно лилии, нежные руки

погружает по локоть в озёра крови.

От ударов её, изумляясь,

вся Европа отброшена до Океана.

Она – паника или раздор,

а война – её гимн, что звучит

словно гром колесниц Пенфесилии.

Роковым стал приход этой дивы

для воинов Запада, их легионов;

Спит Аякс вечным сном,

и Мероний, убитый, лежит на песках возле Трои,

То один, то другой, погибали они пред тобой,

те мужчины Ахеи, великие воины.

И всё время израненных мимо несут,

как поток муравьёв, обнаруживших пищу,

Мимо славных моих кораблей,

и они затихают, когда их проносят,

И безмолвно глядят на моё неподвижное войско,

проклиная меня, Ахиллеса.

Но я всё же терпел вместе с вами,

ждал намёка, искал хоть какого-то зова,

Я стремился к огням нашей свадьбы —

не к пожарам в домах Илиона,

И не к крови в палатах из сладостной свежести,

не к тому, чтоб прекрасный, чарующий город

Был проглочен судьбой.

Я не сломлен, и я отвернулся от битвы Титанов

Не усталым от тяжких работ,

не от слабости духа и не от потери надежды —

От того, что теперь сострадаю судьбе

вашей нации, ставшей родной,

Ради той, о которой мечтает душа,

ради дочери юной Приама.

Ради глаз Поликсены готов говорить,

как ваш любящий брат, ещё раз,

Пока Фурия, вылетев вдруг из Эреба,

глухая к мольбам,

Обезумев от радости крови и бойни,

не захватит сокровища ваши и женщин,

Призывая Огонь, что шагнёт в Илион,

обращая его в пепелище.

Я прошу – соглашайтесь;

судьба не даёт больше времени вам.

Те, кто были союзником, ныне уже не спешат

к вам стремительными легионами;

и ярмо вашей гордости, великолепия

Не лежит на народах земли, как в прошедшие дни,

когда вас так любила Фортуна,

Когда Сила была вам рабыней,

когда Троя рычала голодною львицей,

Угрожая всем землям на западе из крепостей,

возведённых самим Аполлоном.

Они радостно освободились от рабства,

которое все ненавидели,

И от ваших надменных оков,

что давили их мужество;

Ныне эти народы поднялись

и мечтают, молясь,

чтоб здесь всё превратилось в руины,

Их призыв помогает ахейцам;

и дарами усыпаны их алтари.

С войском Мемнон на помощь пришёл,

но заснул здесь навечно, и лица его эфиопов

Не темнеют, как облако, больше

над волнами и грохотом битвы.

Уставая всё больше, сражается Ликия;

убежали куда-то наёмники Карии.

Отступают фракийцы к равнинам своим,

выбирая свист ветра штормов

Или танцы под ритмы Орфея

среди пляжей Стримона,

А не бой на мечах,

а не встречу с опасными копьями эллинов.

Так откройте же, принцы Пергама,

ваши двери для Мира, который войдёт

Вместе с Жизнью, с забывчивостью,

с милосердным объятием,

Хороня откипевшие страсти,

исцеляя все раны прошедшего.

По учтивости равная Эллинам,

сможет Азия с Грецией соединиться

и войти в общий мир, от замерших рек Севера,

Что звенят под копытами Скифов,

до далёкого, волнообразного Ганга.

Тиндарида Елена уже уступила,

вожделенный источник всей вашей опасности,

Согласившись вернуться назад, в нашу Грецию,

что так долго пустует без танцев её и улыбок.