Если наступит завтра

Черная словно угадала ее мысли.

– Оботрешься, крошка. – Трейси вспомнила слова начальника тюрьмы: «Мой совет – облегчите себе срок». – Я Эрнестина Литтлчеп, – продолжала черная и кивнула в сторону женщины со шрамом. – Это Лола. Она из Пуэрто-Рико. А та толстуха – мексиканка Паулита. А ты кто такая?

– Я Трейси Уитни. – Она чуть не сказала: «Я была Трейси Уитни». У нее возникло кошмарное ощущение, что она лишается собственного «я». Горло сдавил тошнотный спазм. Пришлось ухватиться за край кровати, чтобы не упасть.

– Откуда ты, дорогуша? – спросила толстуха.

– Извините, мне не до разговоров. – Трейси внезапно почувствовала, что у нее подкосились ноги. Она опустилась на край сального матраса и смахнула подолом капли холодного пота с лица. «Ребенок, – подумала она. – Надо было признаться начальнику тюрьмы, что я беременна. Тогда он поместил бы меня в чистую камеру. Может быть, даже предоставил отдельную комнату».

В коридоре раздались шаги. Надзирательница заглядывала в камеры. Трейси поспешила к решетке.

– Простите, мне необходимо поговорить с начальником тюрьмы.

– Сию минуту пришлю, – хмыкнула надзирательница.

– Вы не понимаете. Я…

Надзирательница прошла мимо.

Трейси, чтобы не зарыдать, запихнула в рот костяшки пальцев.

– Ты что, больна, дорогуша? – спросила пуэрториканка.

Трейси покачала головой. Не в силах произнести ни слова, она медленно вернулась к кровати. Несколько секунд смотрела на грязный матрас, а затем легла. Это был жест бессилия. Трейси сдалась и закрыла глаза.

* * *

Десятый день рождения стал самым волнующим днем в ее жизни. «Идем обедать к Антуану», – объявил отец.

К Антуану! Это имя вызывало в воображении совершенно иной мир – мир красоты, блеска и богатства. Трейси знала, что у отца немного денег. «На следующий год мы можем себе позволить каникулы», – эти слова рефреном звучали в их доме. И вот теперь они идут к Антуану! Мать надела на нее новое зеленое платье.

«Только посмотрите, какие красотки! – расхвастался отец. – У меня две самые очаровательные женщины в Новом Орлеане. Все станут завидовать мне».

Антуан – это было гораздо больше, чем мечтала Трейси. Намного больше. Сказочная страна, изящно, со вкусом украшенная – скатерть, сияющие золотом и серебром вензеля на тарелках. «Настоящий дворец, – подумала Трейси. – Сюда наверняка приходят короли и королевы. – Она слишком волновалась, чтобы есть, и во все глаза смотрела на красиво одетых мужчин и женщин. – Когда я вырасту, – пообещала себе Трейси, – буду приходить сюда каждый вечер. И приводить маму и папу».

«Ты не ешь, Трейси», – упрекнула ее мать.

И, чтобы угодить матери, она начала есть.

Ей заказали торт с десятью свечами, и официанты спели «С днем рождения!». Гости повернулись и начали аплодировать. А снаружи, с улицы, донесся звонок трамвая.

Звонок! Громкий и очень настойчивый.

– Время ужинать, – объявила Эрнестина.

Трейси открыла глаза. Во всем блоке хлопали двери камер. Она лежала на койке и отчаянно пыталась остаться в прошлом.

– Эй, пора пожевать! – бросила пуэрториканка.

– Я не голодна. – При мысли о еде Трейси стало дурно.

– Es llano, – сказала толстая мексиканка Паулита. – Все очень просто. Им без разницы, хочешь ты есть или нет. Всем положено являться на жрачку.

Заключенные строились снаружи в коридоре.

– Двигай, а то задницу начистят.

«Я не способна пошевелиться, – подумала Трейси. – Останусь в камере».

Ее сокамерницы вышли в коридор и заняли места в двойной шеренге. Внутрь заглянула низенькая плотная надзирательница с обесцвеченными пергидролем волосами и увидела Трейси.

– Эй, ты! Что, не слышала звонок? Ну-ка, выметайся!

– Спасибо, я не голодна, – ответила Трейси. – Пожалуйста, оставьте меня в покое.

От изумления глаза надзирательницы полезли на лоб. Она ворвалась в камеру и подскочила к кровати.

– Что, черт побери, ты о себе возомнила? Ждешь, чтобы подали в номер? Живо поднимайся и в строй! Не то включу тебя в рапорт! Еще раз повторится – отправишься в мориловку! Ясно?

Трейси было не ясно. Она вообще ничего не понимала из того, что с ней происходило. Трейси с трудом встала с койки, поплелась к строю и встала рядом с черной.

– Почему я должна?..

– Заткнись! – одним уголком губ прорычала Эрнестина Литтлчеп. – В строю нельзя разговаривать.

Женщины проследовали узким унылым коридором сквозь две двери безопасности и оказались в большом зале, где громоздились деревянные столы и стулья. У длинной стойки выстроилась очередь за пищей. Меню на этот день включало водянистую запеканку из тунца, вялую зеленую фасоль, пирожное с бледным заварным кремом и на выбор либо жидкий кофе, либо фруктовый синтетический сок. Неаппетитную еду швыряли в металлические миски, и обслуживавшие очередь заключенные все время покрикивали:

– Живей, живей, проходи, не задерживаться!

Когда очередь дошла до Трейси, она в нерешительности стояла с миской в руке. Оглянулась в поисках Эрнестины Литтлчеп, но черная как сквозь землю провалилась. Трейси подошла к столу, за которым сидели Лола и толстуха-мексиканка Паулита. Двадцать женщин-заключеных с жадностью заглатывали куски неаппетитной еды. Трейси опустила глаза на то, что лежало в миске, и, почувствовав, как к горлу подкатила тошнота, поспешно оттолкнула ее от себя. Миску тут же перехватила Паулита.

– Если не будешь есть, я возьму себе.

– Ешь, – посоветовала ей Лола, – не то долго здесь не протянешь.

«А я и не хочу долго здесь тянуть, – с отчаянием подумала Трейси. – Я хочу умереть. Не понимаю, как эти женщины выдерживают здешние условия жизни. Сколько они здесь находятся? Месяцы? Годы?» Трейси вспомнила вонючий, тошнотворный матрас и чуть не закричала. Стиснула зубы так, чтобы ни один звук не слетел с губ.

– Заметят, что не ешь, отправят в мориловку, – сказала мексиканка и, поймав недоумевающий взгляд, объяснила: – Полная дыра – одиночка. Вряд ли тебе придется по нраву. Первый раз в каталажке? Так я дам тебе наколку, querida: здесь всем заправляет Эрнестина Литтлчеп. Веди себя с ней поласковей, и у тебя все будет хорошо.

* * *

Через полчаса после того, как женщины оказались в зале, снова грянул громкий звонок. Заключенные поднялись. Паулита схватила из соседней миски оставшуюся фасолину, Трейси встала за ней в шеренгу, и женщины отправились по камерам. Ужин подошел к концу. Было только четыре часа дня. До того как выключат свет, предстояло выдержать пять долгих часов.

Когда Трейси вошла в камеру, Эрнестина Литтлчеп была уже там. Промелькнула смутная мысль: где она находилась во время ужина? Трейси покосилась на унитаз в углу – ей отчаянно хотелось в уборную, но она не могла заставить себя отправлять свои потребности при посторонних. Придется дождаться, когда погасят свет. И Трейси села на край кровати.

– Я так понимаю, что за ужином ты ничего не ела, – начала Эрнестина. – Глупо.

Откуда она узнала? И какое ей дело?