По дорогам

Она злорадно добила меня, объявив, что Лодоли – один из лучших ныне живущих итальянских писателей, один из лучших ныне живущих писателей вообще. Что я обязательно должен прочесть Лодоли. Что он изменит мою жизнь, да, да, изменит мою жизнь, она выпалила это как рекламный слоган, и наш обед чудеснейшим образом ознаменовался общим взрывом смеха – все были счастливы видеть Мари в таком хорошем настроении.

Я спросил, о чем книга.

Все о том же. О жизни, которая проходит. Об ускользающем времени. Все просто, ничего сенсационного. Просто люди, мужчины и женщины, рождаются на свет, вырастают, хотят друг друга, становятся взрослыми, любят, перестают любить, отказываются от своей мечты или, наоборот, цепляются за нее, стареют. Постепенно уходят, их сменяют другие.

А о чем еще стоит рассказывать? – спросил я. Это единственное, о чем надо рассказывать.

Автостопщик вскочил.

Твоя пицца!

Через окно мы слышали, как он торопливо открыл духовку, вытащил оттуда горячую форму. Он вернулся, неся в руках тонкий корж с перцами и баклажанами, разложил пиццу по тарелкам. Я ощутил, как густая мякоть баклажанов наполняет рот, сок перцев обволакивает нёбо, обжигает десны.

Потрясающе, восхитился я.

Мари улыбнулась.

Баклажаны могли бы быть чуть-чуть поподжаристее, сказал автостопщик.

Он был освистан и, смеясь, посмотрел на меня.

В следующий раз, Саша, я сделаю тебе пиццу сам. Тогда увидишь.

Мы выпили за встречу, посидели немного молча, удивленные все четверо этим почти семейным обедом. Моим присутствием за этим столом – вот так сразу.

Мы дошли до конца канала, сказал автостопщик. Берег вдруг в какой-то момент обрывается. Там внизу окружная.

Мы нашли семенные бомбы, сказал Агустин.

Немного помолчали. Мари посмотрела на меня.

А новая книга будет о чем?

Я замялся. Книги, о которых много говорят до того, как они написаны, редко доводят до конца.

Может быть, это бестактный вопрос.

Я ответил нет.

Это история старой дамы, она путешествует, ездит из города в город, от встречи к встрече. Она на пенсии, у нее нет никаких обязательств, связанных с работой. Нет мужа. Нет детей. Она может делать целыми днями что хочет, может уехать из Парижа, отправиться куда-то. Решить поселиться в Н.

В общем, о тебе.

Точно. С той только разницей, что она путешествует, а я нет. В сущности, это неплохое резюме моей жизни, ты права – я одинокая старая дама, которая даже не путешествует.

Агустин посмотрел на меня со смехом. Мари помолчала.

А почему она старая, дама эта? Почему ты не выбрал женщину нашего возраста? Почему не мужчину? Почему не себя?

Я задумался.

Потому что жадный интерес к жизни волнует меня больше у тех, кто живет давно. У них он мог бы притупиться, смениться скепсисом. Но нет. Огонь не гаснет. Не слабеет.

Но она в кого-нибудь влюбляется, твоя старая дама? – спросила Мари.

Я ответил, что нет.

Вот поэтому она у тебя и старая, поддела меня Мари. Это решает вопрос влечения.

Я запротестовал. Сказал, что видел почти столетних женщин, которые влюблялись. И у некоторых были любовники.

А в твоей книге? – спросила Мари.

В моей – нет. Любовник моей старой дамы – это мир. Она весь земной шар хочет обнять.

Прошло несколько секунд. Повиснув в воздухе, мои слова показались мне фантастически идиотскими. Любовник моей старой дамы – мир. Что за бред! Какая-то полная бессмыслица.

Агустин ушел. Мы с автостопщиком и Мари пили кофе, продолжая сидеть в саду и передвигая стол вслед за движением тени большого лавра. Потом на небо набежала туча. Стало пасмурно.

Это знак, сказала Мари. Всё, я иду в дом.

Она поднялась наверх. Автостопщик встал.

Пошли, сказал он мне. Пошли, покажу кабинет, который я себе соорудил.

Он повел меня к маленькой комнатушке, прилегавшей к кухне. Толкнул застекленную дверь и шагнул внутрь. Мы очутились в помещении из голого бетона, похожем на гараж. Я увидел стеллажи из кирпичей и неструганых досок. На полках книги. Секция романов. Секция поэзии. Еще одна с эссеистикой – автостопщик всегда предпочитал эссеистику. Я оглядел другие стеллажи, отведенные под инструменты, ящики, стройматериалы, у стен стояли мешки со штукатуркой и цементом.

Мне стало интересно, чем он тут занимается в четырех стенах. Как проводит время в комнате почти без окон, холодной даже в это сентябрьское воскресенье и, видимо, совсем ледяной в зимние месяцы.

Ты много мастеришь.

Случается. Я работаю на стройках. Делаю самую разную работу. Какое-то время был плотником. Это был нон-стоп, все время сыпались заказы, и все дальше и дальше от дома. Строительство обычно длится долго, мне надоело. Я занялся электрикой, сантехникой. Теперь я сам себе хозяин. Делаю всё – каменно-строительные работы, полы, ванные комнаты, кухни. Никакого тебе больше начальства, с этим покончено.

Я посмотрел на его руки. Такие же, как я их помнил. Может, слегка загрубели. Ладони чуть шире.

Он открыл ящик стола, вынул толстый крафтовый конверт, протянул мне. Я засунул туда руку, нащупал маленькие пластиковые квадратики. Подцепил десяток и выудил на свет посмотреть.

Полароидные снимки. Пожилая пара в кабине кемпинг-кара на бретонском побережье. Водитель фуры, маленький, сухонький, как старое дерево, с поднятым большим пальцем за рулем своего десятитонника. Дюжий бородач в розовом поло на парковке зоны отдыха. Лысый губастый старик, весь в морщинах, брови вразлет, улыбается за рулем купе.

Кто это?

Люди, с которыми я знакомлюсь.

Которые тебя подсаживают?

Которые берут меня к себе в машину. Мы какое-то время общаемся.

Ты их всех фотографируешь?