Второй пол

Особое положение во Франции занимает незамужняя женщина; ее юридическая независимость образует резкий контраст с порабощением супруги; незамужняя женщина – необычная фигура, а потому нравы стремятся отнять у нее все то, что предоставлено законами; она имеет все гражданские права – но права эти абстрактны и пусты; она не обладает ни экономической самостоятельностью, ни социальным статусом; обычно старая дева прячется в тени отцовской семьи или обретает общество себе подобных в лоне монастыря – а там ей неведомы иные формы свободы, кроме непослушания и греха: точно так же римлянки периода упадка освобождались только через порок. Негативность остается уделом женщины до тех пор, пока негативно ее освобождение.

В таких условиях женщина редко имеет возможность действовать или просто выражать себя: в трудящихся классах экономическое угнетение стирает неравенство полов, но одновременно отнимает все шансы у личности; у дворян и буржуазии женщину притесняют по половому признаку – она может вести лишь паразитическое существование; она плохо образованна; нужны исключительные обстоятельства, чтобы она смогла задумать и осуществить какой-нибудь конкретный проект. Эта редкая удача выпадает королевам и регентшам: власть ставит их над их полом; салический закон во Франции запрещает женщинам наследовать трон, но рядом с супругом и после его смерти они порой играют важную роль, как, например, святая Клотильда, святая Радегунда, Бланка Кастильская. Монастырская жизнь делает женщину независимой от мужчины, и некоторые аббатисы обладают большой властью; Элоиза прославилась как аббатиса не меньше, чем как возлюбленная. В мистической, то есть автономной, связи с Богом женские души черпают вдохновение и силу, не уступающую силе мужской души, а почет, которым окружает их общество, позволяет им совершать нелегкие деяния. Подвиг Жанны д’Арк выглядит чудом, притом что это лишь короткая безрассудная вылазка. А вот история святой Екатерины Сиенской весьма показательна; ведя совершенно нормальную жизнь, она сумела снискать в Сиене славу благодаря активной благотворительности и видениям, в которых отражается ее напряженная внутренняя жизнь; тем самым она приобретает тот необходимый для успеха авторитет, какого обычно не хватает женщинам; к ее влиянию прибегают, чтобы увещевать приговоренных к смерти, наставлять на путь истинный заблудших, миром разрешать раздоры между семьями и городами. Ее поддерживает общество, отождествляющее себя с нею, и это позволяет ей исполнять свою миротворческую миссию: проповедовать по городам подчинение папе, вести обширную переписку с епископами и государями и, наконец, будучи избранной посланницей Флоренции, отправиться за папой в Авиньон. Королевы, благодаря богоданному праву, и святые, благодаря своим бесспорным добродетелям, обеспечивают себе в обществе поддержку, позволяющую им стать вровень с мужчинами. От остальных же, напротив, требуется скромное молчание. Успех Кристины Пизанской – поразительная удача; да и она решилась зарабатывать на жизнь литературным трудом, лишь оставшись вдовой, обремененной детьми.

В целом в Средние века мужчины относились к женщинам не слишком благосклонно. Конечно, куртуазные поэты превозносят любовь; появляются многочисленные «Искусства любви», среди которых – поэма Андрея Капеллана и знаменитый «Роман о Розе», где Гильом де Лоррис призывает юношей посвятить себя служению дамам. Но этой литературе, испытавшей влияние поэзии трубадуров, противостоят тексты буржуазного толка, злостно обличающие женщин: фаблио, фарсы, лэ обвиняют их в лени, кокетстве и похотливости. Злейшие враги женщин – клирики. Они ополчаются на брак. Церковь сделала его таинством и в то же время запретила его христианской элите; это противоречие лежит у истоков «Спора о женщинах». Оно же с необычайным пылом обличается в «Жалобах Матеолуса», написанных через пятнадцать лет после первой части «Романа о Розе», сто лет спустя переведенных на французский и пользовавшихся в свое время большой популярностью. Матье, женившись, утратил свое духовное звание (clergie); он проклинает свою женитьбу, женщин и брак вообще. Зачем Бог создал женщину, если брак несовместим с духовным званием? Брак не может быть мирным: он наверняка измышление дьявола; или же Бог сам не ведал, что творил. Матье надеется, что в Судный день женщина не воскреснет. Но Бог отвечает ему, что брак – это чистилище, благодаря которому можно попасть на небо; перенесенный во сне на небеса, Матье видит легион мужей, встречающих его возгласами: «Приди, приди, о истинный мученик!» Те же мысли мы видим у Жана де Мёна, также клирика; он предписывает молодым людям уклоняться от женского ига; сначала он нападает на любовь:

Любовь – то полный злобы край,
Любовь – то край любовной злобы;

затем нападает на брак, обращающий мужчину в рабство и обрекающий его на то, чтобы быть обманутым, и разражается яростной диатрибой против женщин. Защитники женщины пытаются в ответ доказать ее превосходство. Вот некоторые из аргументов, к которым вплоть до XVII века будут обращаться апологеты слабого пола:

«Mulier perfetur viro scilicet Materia: quia Adam factus est de limo terrae, Eva de costa Adae. Loco: quia Adam factus est extra paradisum, Eva in paradiso. In conceptione: quia mulier concepit Deum, quid homo non potuit. Apparicione: quia Christus apparuit mulieri post mortem resurrectionem, scilicet Magdalene. Exaltatione: quia mulier exaltata est super chorus angelorum, scilicet beata Maria…»[62 - «Женщина выше мужчины, а именно Материально: ибо Адам был создан из глины, а Ева – из ребра Адама. По месту: ибо Адам был создан вне рая, а Ева в раю. По зачатию: ибо женщина зачала Бога, а мужчина этого не мог. По явлению: ибо Христос после смерти явился женщине, а именно – Магдалине. По вознесению: ибо женщина вознеслась над хором ангелов, а именно – блаженная Мария…» (лат.)]

Противники на это возражали, что Христос сначала явился женщинам, ибо знал об их болтливости, а ему надо было поскорее возвестить всем о своем воскресении.

Спор не утихал на протяжении всего XV века. Автор «Пятнадцати радостей брака» с сочувствием описывает невзгоды, выпадающие на долю несчастных мужей. Эсташ Дешан пишет нескончаемую поэму на ту же тему. В ту же эпоху начинается и спор о «Романе о Розе». Впервые женщина берется за перо, дабы защитить свой пол; Кристина Пизанская резко нападает на клириков в «Послании Богу любви». Клирики немедленно поднимаются на защиту Жана де Мёна; однако Жерсон, канцлер Парижского университета, встает на сторону Кристины; свой трактат он пишет по-французски, чтобы сделать его доступным широкой публике. Мартин Ле Франк швыряет на поле брани неудобоваримый текст под названием «Защитник дам» (Champion des Dames), который читают еще и два столетия спустя. И снова вступает Кристина. Прежде всего она требует, чтобы женщины были допущены к образованию: «Если бы в обычае было отдавать маленьких девочек в школу и если бы принято было учить их наукам, как мальчиков, они бы столь же прекрасно преуспевали в учебе и постигали тонкости всех искусств и наук».

На самом деле спор этот лишь косвенно касается женщин. Никто и не помышляет добиваться для них какой-то иной роли в обществе, нежели та, что им отведена. Скорее речь идет о сопоставлении жизни клирика с положением женатого человека; иными словами, речь идет о мужской проблеме, возникшей из-за двусмысленного отношения Церкви к браку. Конец этому конфликту положит Лютер, отвергнув безбрачие священников. На положение женщины эта литературная война не окажет никакого влияния. Сатира фарсов и фаблио, высмеивая существующее общество, не стремится его изменить: она издевается над женщинами, но ничего против них не замышляет. Куртуазная поэзия превозносит женственность, но подобный культ отнюдь не способствует сближению полов. «Спор» – явление второстепенное, он отражает настроения общества, но не меняет его.

* * *

Мы говорили, что юридический статус женщины оставался более или менее неизменным с начала XV до XIX века; однако в привилегированных классах ее конкретное положение меняется. Итальянское Возрождение – это эпоха индивидуализма, благотворная для расцвета всех сильных личностей, без различия пола. Среди женщин этой эпохи можно встретить могущественных правительниц, таких как Иоанна Арагонская, Иоанна Неаполитанская, Изабелла д’Эсте; отважных воительниц, с оружием в руках сражавшихся наравне с мужчинами, – так, супруга Джироламо Риарио боролась за свободу Форли; Ипполита Фьораменти командовала войсками герцога Миланского и во время осады Павии вывела на крепостные стены роту знатных дам. Жительницы Сиены, чтобы защитить свой город от Монлюка, собрали три отряда по три тысячи женщин в каждом, под женским командованием. Другие итальянки снискали славу своей образованностью или талантами; среди них Изотта Ногарола, Вероника Гамбара, Гаспара Стампа, Виттория Колонна, подруга Микеланджело, и особенно Лукреция Торнабуони, мать Лоренцо и Джулиано Медичи, перу которой, среди прочего, принадлежат гимны, а также жизнеописания Иоанна Крестителя и Девы Марии. Большинство этих выдающихся женщин – куртизанки; многие из них, сочетая свободу нравов со свободой духа, обеспечивая благодаря своему ремеслу собственную экономическую самостоятельность, вызывали у мужчин почтительное восхищение; они покровительствовали искусствам, интересовались литературой и философией, нередко сами писали или занимались живописью: Изабелла де Луна, Катерина ди Сан-Чельсо, Империя, поэтесса и музыкантша, развивают традицию Аспазии и Фрины. И все же для многих свобода принимает только форму распущенности: оргии и преступления итальянских знатных дам и куртизанок вошли в легенду.

Распущенность и на протяжении последующих веков была основным видом свободы среди женщин, которых положение в обществе или состояние освобождали от расхожей морали; последняя же в целом оставалась такой же строгой, как и в Средние века. Что до позитивных завоеваний, их пока не могло быть много. Привилегированный статус по-прежнему присущ королевам: Екатерина Медичи, Елизавета Английская, Изабелла Католическая – великие государыни. Почитали и некоторых великих святых. Удивительная судьба святой Терезы Авильской объясняется примерно так же, как и судьба святой Екатерины: в вере в Бога она черпает незыблемую веру в себя; доводя до предела подобающие ее положению добродетели, она заручается поддержкой своих духовников и всего христианского мира: это позволяет ей выйти за рамки обычного удела монахини; она основывает монастыри, управляет ими, путешествует, занимается предпринимательством и упорствует в своих начинаниях с бесстрашием и мужеством мужчины; общество не чинит ей преград; даже литературный труд не считается дерзостью – духовники обязывают ее писать. Ее фигура – блистательное свидетельство того, что женщина может возвыситься так же, как мужчина, если удивительный случай предоставит ей равные с мужчиной возможности.

Но в действительности возможности их по-прежнему неравны; в XVI веке женщины еще малообразованны. Анна Бретонская призывает множество женщин ко двору, где раньше были одни мужчины; она старается окружить себя свитой фрейлин, но больше печется об их воспитании, чем о культуре. Большинство женщин, прославившихся впоследствии умом, интеллектуальным влиянием, литературными трудами, были знатными дамами: герцогиня де Рец, г-жа де Линьероль, герцогиня де Роган и ее дочь Анна; самые знаменитые – королева Марго и Маргарита Наваррская. Пернетта дю Гийе была, судя по всему, горожанкой; а вот Луиза Лабе, скорее всего, куртизанкой, – во всяком случае, она отличалась большой свободой нравов.

В XVII веке женщины также будут заявлять о себе главным образом в сфере интеллектуальных занятий; светская жизнь развивается, распространяется культура; женщины играют в салонах весьма значительную роль; тот факт, что они не участвуют в созидании мира, позволяет им на досуге предаваться беседам, искусствам, литературе; они не получают систематического образования, но благодаря разговорам, чтению, занятиям с частными наставниками или публичным лекциям получают более глубокие познания, чем их мужья; м-ль де Гурне, г-жа де Рамбуйе, м-ль де Скюдери, г-жа де Лафайет, г-жа де Севинье пользуются во Франции большим авторитетом; за пределами Франции аналогичная слава связана с именами принцессы Елизаветы, королевы Кристины, Анны-Марии ван Шурман, состоявшей в переписке со всем ученым миром. Благодаря столь высокой культуре и связанному с ней престижу женщинам удается вторгнуться в мужской мир; от литературы и любовной казуистики многие честолюбивые дамы переходят к политическим интригам. В 1623 году папский нунций писал: «Во Франции все великие события, все важные интриги чаще всего зависят от женщин». Принцесса Конде подстрекает к «заговору женщин»; Анна Австрийская окружена женщинами, советам которых охотно следует; Ришелье благосклонно внимает герцогине д’Эгийон; известно, какую роль в период Фронды сыграли г-жа де Монбазон – герцогиня де Шеврез, м-ль де Монпансье, герцогиня де Лонгвиль, Анна де Гонзага и многие другие. Наконец, г-жа де Ментенон великолепно продемонстрировала, какое влияние может оказывать ловкая советчица на государственные дела. Вдохновительницы, советчицы, интриганки – женщины обеспечивают себе наибольшее влияние окольными путями; принцесса Юрсен в Испании добилась большой власти, но карьера ее была недолгой. Помимо знатных дам, в свете заявляют о себе и некоторые особы, избежавшие буржуазных пут; возникает неведомый ранее вид – актриса. Впервые о присутствии женщины на сцене упоминается в 1545 году; к 1592-му известен только один такой случай; в начале XVII века бо?льшая часть женщин, играющих на сцене, – жены актеров; затем они приобретают независимость как в своей карьере, так и в частной жизни. Что касается куртизанок, то на смену Фринам и Империям приходит новый тип, нашедший наиболее полное воплощение в Нинон де Ланкло: эксплуатируя свою женственность, она преодолевает ее; живя среди мужчин, она приобретает мужские черты; независимость нравов влечет ее к независимости духа – Нинон де Ланкло довела свободу до высшей точки, возможной в то время для женщины.

В XVIII веке свобода и независимость женщин еще возрастают. В принципе нравы остаются суровыми: девушка получает лишь самое общее воспитание; ее выдают замуж или отправляют в монастырь, не спрашивая ее согласия. Буржуазия, восходящий класс, укрепляющий свои позиции, предписывает супруге строгую мораль. Зато разложение дворянства позволяет светским женщинам величайшие вольности; их пример оказывается заразительным даже для крупной буржуазии; ни монастыри, ни семейный очаг не могут удержать женщину. И снова для большинства из них свобода остается негативной и абстрактной – они ограничиваются поиском удовольствий. Однако наиболее умные и честолюбивые создают себе возможности для деятельности. Салонная жизнь переживает новый подъем: хорошо известно, какую роль играли г-жа Жоффрен, г-жа дю Деффан, м-ль де Леспинас, г-жа д’Эпине, г-жа де Тансен; женщины – покровительницы и вдохновительницы – это излюбленная аудитория писателей; они и сами интересуются литературой, философией, науками: у них, как, например, у г-жи дю Шатле, есть свой физический кабинет, своя химическая лаборатория, они ставят опыты, производят вскрытия; они, как никогда, активно вмешиваются в политическую жизнь: г-жа де При, г-жа де Майи, г-жа де Шатонеф, г-жа де Помпадур, г-жа Дюбарри поочередно управляют Людовиком XV; вряд ли найдется министр, у которого не было бы своей тайной советчицы; Монтескье даже полагает, что во Франции всем заправляют женщины; они, по его словам, составляют «новое государство в государстве»; а Колле незадолго до 1789 года пишет: «Женщины настолько взяли верх над французами, настолько подчинили их себе, что те ныне думают и чувствуют только под их руководством». Помимо светских дам, широкой известностью пользуются некоторые актрисы и женщины легкого поведения, как, например, Софи Арну, Жюли Тальма, Адриенна Лекуврер.

Итак, на протяжении всего старого режима область культуры была наиболее доступна женщинам, стремившимся к самоутверждению. Однако ни одна из них не достигла высот Данте или Шекспира; это объясняется их общим невысоким положением. Культура всегда была привилегией лишь женской элиты, а не массы, но гении-мужчины зачастую выходили именно из масс; да и представительницы высших классов были окружены препятствиями, преграждавшими им путь к вершинам. Ничто не стесняло полета какой-нибудь святой Терезы или Екатерины Великой, но тысячи разных обстоятельств вставали на пути женщин-писательниц. Вирджиния Вулф в небольшой книге «Своя комната» в шутку сочиняет историю о судьбе предполагаемой сестры Шекспира; покуда он в колледже учился начаткам латыни, грамматики и логики, она сидела дома в полном невежестве; пока он браконьерствовал, бродил по полям и лесам, спал с соседками, она штопала всякое тряпье под неусыпным оком родителей; если бы она, подобно брату, дерзнула отправиться искать счастья в Лондон, ей бы не удалось стать актрисой, свободно зарабатывающей себе на жизнь: ее либо препроводили бы обратно в семью, которая бы насильно выдала ее замуж, либо она, соблазненная, брошенная, обесчещенная, покончила бы с собой от отчаяния. Можно еще представить себе, что она бы сделалась веселой проституткой, наподобие Молль Флендерс, какой ее вывел Даниель Дефо, – но в любом случае она бы не возглавила войско и не стала писать драмы. В Англии, замечает В. Вулф, к женщине-писательнице всегда относились враждебно. Доктор Джонсон сравнивал ее с «собакой, ходящей на задних лапах: получается плохо, но удивительно, что она вообще это может». Художники больше, чем кто-либо, озабочены мнением о себе других людей; женщины зависят от него напрямую – и можно понять, какая сила необходима женщине-художнику просто для того, чтобы дерзнуть выйти за установленные рамки; часто все ее силы уходят на эту борьбу. В конце XVII века леди Винчелси, бездетная дворянка, отваживается писать; в ее творениях есть места, свидетельствующие о чувствительной и поэтичной натуре; однако она растратила всю себя на ненависть, гнев и страх:

Увы! Женщина, взявшаяся за перо,
Считается столь самонадеянным созданием,
Что ей ничем не искупить своего преступления!

Почти все ее творчество пронизано негодованием против положения женщин. Аналогичная ситуация сложилась и с герцогиней Ньюкасл: когда знатная дама начала писать, это вызвало скандал. «Женщины живут, как тараканы или совы, а умирают, как черви», – пишет она в ярости. После всех оскорблений и насмешек ей пришлось укрыться в своих владениях; несмотря на щедрый темперамент, она, наполовину обезумев, не написала ничего, кроме каких-то вымученных нелепостей. Лишь в XVIII веке буржуазка г-жа Афра Бен, овдовев, жила литературным трудом, как мужчина; ее примеру последовали и другие, но и в XIX веке женщинам нередко приходилось таиться; у них даже не было «собственной комнаты», то есть они не обладали той материальной независимостью, какая является одним из необходимых условий внутренней свободы.

Как мы видели, положение француженок было более благоприятным в силу развитой светской жизни и ее тесной связи с жизнью интеллектуальной. И все же общественное мнение в основном враждебно относилось к «синим чулкам». В эпоху Возрождения знатные дамы и женщины-интеллектуалки положили начало движению в защиту своего пола; пришедшие из Италии платонические теории одухотворяют любовь и женщину. Множество просвещенных людей становятся на ее защиту. Появляются такие сочинения, как «Корабль добродетельных дам», «Защитник дам» и т. д. Эразм в «Сенатике» из «Разговоров запросто» дает слово Корнелии, которая со всей резкостью излагает претензии своего пола: «Мужья видят в женах только утеху и едва признают за нами человеческое звание… Они не ставят нас ни во что, считают чуть ли не прачками и кухарками»[63 - Перевод С. Маркиша. (Прим. ред.)]. Он требует, чтобы женщинам позволили учиться. Корнелий Агриппа в снискавшем в то время широкую известность сочинении «Речь о достоинстве и превосходстве женского пола» всячески доказывает преимущество женщин. Он прибегает к старинным кабалистическим аргументам: Ева означает Жизнь, Адам – Землю. Женщина создана после мужчины, а потому она совершеннее. Она родилась в раю, а он нет. Упав в воду, она всплывает, а мужчина – тонет. Она сделана из ребра Адама, а не из глины. Менструации лечат от всех болезней. Ева лишь обманулась по незнанию, а согрешил Адам; поэтому Бог воплотился в мужчину; к тому же, воскреснув, Он явился именно женщинам. Затем Агриппа заявляет, что женщины добродетельнее мужчин. Он перечисляет «славных женщин», составляющих гордость их пола, что тоже является общим местом подобных апологий. Наконец, он выступает с обвинительной речью против мужской тирании: «…беспредельная тирания мужчин, отринув божественное право и законы природы, отняла несправедливыми установлениями у женщин прежнюю свободу, ныне вовсе забытую». Между тем она рожает детей, она столь же умна и даже более утонченна, чем мужчина; ограничивать ее деятельность просто возмутительно, «а причина тому – не естественная или божественная необходимость, а привычка, воспитание, судьба и некое тираническое стечение обстоятельств»[64 - Перевод М. В. Шумилина. (Прим. ред.)]. Он, конечно, не требует равенства полов, но хочет, чтобы к женщине относились с почтением. Труд этот имел невероятный успех, равно как и другая апология женщины – «Необоримая крепость», а также проникнутая платоновским мистицизмом «Совершенная подруга» Эроэ. В одной любопытной книге, предвосхитившей учение Сен-Симона, Постель возвещает пришествие новой Евы, матери, которая заново родит род человеческий, – ему даже кажется, что он ее где-то видел; она умерла и, возможно, перевоплотилась в него. Маргарита Валуа проявляет большую скромность – в своей «Ученой и изящной речи» она заявляет, что в женщине есть нечто божественное. Но больше всех послужила пером делу женского пола Маргарита Наваррская, противопоставившая нравственной распущенности идеал сентиментального мистицизма и целомудрия без ханжества и попытавшаяся примирить брак и любовь ради чести и счастья женщин. Разумеется, противники женщин не слагают оружия. В частности, в «Препирательствах мужского и женского пола», написанных в ответ Агриппе, мы снова встречаем старые средневековые аргументы. Рабле в «Третьей книге» дает остросатирическое описание брака, подхватывая традицию «Матеолуса» и Дешана, – но в счастливом Телемском аббатстве всем заправляют женщины. С новой силой антифеминизм вспыхивает в 1617 году, когда Жак Оливье выпускает язвительную «Азбуку несовершенства и лукавства женщин»; гравюра на обложке изображала женщину с руками гарпии, в перьях разврата и на куриных ногах, ибо она, подобно курице, плохая хозяйка; каждой букве алфавита соответствовал один из ее пороков. Древний спор вновь разжигал церковник; м-ль де Гурне ответила ему «Равенством мужчин и женщин». На нравы женщин ополчается целая литература либертинов, разного рода «Сатирические Парнасы и кабинеты», а святоши, желая их унизить, цитируют апостола Павла, Отцов Церкви, Екклесиаста. Женщина служит неисчерпаемой темой для сатир Матюрена Ренье и его друзей. Апологеты из противоположного лагеря вновь приводят и на все лады комментируют аргументы Агриппы. Отец дю Боск в «Честной женщине» требует для женщин разрешения учиться. «Астрея», а с ней и вся галантная литература, славит их заслуги в рондо, сонетах, элегиях и т. п.

Даже успехи, достигнутые женщинами, вызывают новые нападки на них; прециозницы восстанавливают против себя общественное мнение; все рукоплещут «Смешным жеманницам», а чуть позже – «Ученым женщинам». Однако Мольер не был врагом женщин: он горячо выступает против навязанных браков, требует для девушки свободы чувств, а для супруги – уважения и независимости. Напротив, Боссюэ в своих проповедях их не щадит. Первая женщина, говорит он, была «только частью Адама, своего рода уменьшительным. Что же касается духа, то пропорции были почти те же». Сатира Буало против женщин – всего лишь упражнение в риторике, однако ее встречают в штыки: Прадон, Реньяр, Перро пылко на нее возражают. Лабрюйер, Сент-Эвремон встают на сторону женщин. Самый решительный феминист эпохи – это Пулен де ля Барр, выпустивший в 1673 году труд картезианского толка «О равенстве полов». Он полагает, что мужчины, будучи сильнее, всегда поступали в угоду своему полу, а женщины по привычке мирятся с этой зависимостью. У них никогда не было шансов: ни свободы, ни образования. А значит, их нельзя судить по тому, что они совершили в прошлом. Нет никаких оснований считать, что они ниже мужчин. Между ними и мужчинами есть анатомические различия, но ни одно из них не дает мужчине преимущества. В заключение Пулен де ля Барр требует для женщин основательного образования. Фонтенель пишет для них «Рассуждения о множественности миров». И если Фенелон, вслед за г-жой де Ментенон и аббатом Флери, предлагает для них весьма скромную программу воспитания, то университетский профессор-янсенист Роллен, напротив, хочет, чтобы женщины учились всерьез.

Раскол сохраняется и в XVIII веке. В 1744 году в Амстердаме автор «Спора о женской душе» заявляет, что «женщина, созданная исключительно для мужчины, после конца света перестанет существовать, ибо прекратит быть полезной для дела, ради коего была создана, из чего неизбежно следует, что душа ее не бессмертна». Руссо, выражая в данном случае мнение буржуазии, чуть менее резок, но утверждает, что женщина должна посвятить себя мужу и материнству. «Все воспитание женщин должно иметь отношение к мужчинам… Женщина создана на то, чтоб уступать мужчине и переносить даже обиду с его стороны», – утверждает он. Между тем демократический и индивидуалистский идеал XVIII века благоприятствует женщинам; большинство философов воспринимают их как людей, равных представителям сильного пола. Вольтер обличает их несправедливый удел. Дидро полагает, что их приниженное положение было во многом создано обществом. «Женщины, мне жаль вас!» – пишет он. По его мнению, «во всех обычаях жестокость гражданских законов соединилась против женщин с жестокостью природы. С ними обращались как с неразумными существами». Монтескье парадоксальным образом считает, что женщины должны быть подчинены мужчине в домашней жизни, но что у них есть все необходимое для политической деятельности. «Противно и разуму, и природе ставить женщин во главе дома… но нет ничего противоестественного в том, чтобы они управляли государством». Гельвеций показывает, что приниженность женщины – следствие ее нелепого воспитания; мнение это разделяет и Д’Аламбер. У одной женщины, г-жи де Сире, мы видим первые ростки экономического феминизма. Но только Мерсье в «Картинах Парижа» возмущается нищетой женщин-работниц и таким образом затрагивает основополагающую проблему женского труда. Кондорсе желает, чтобы женщины участвовали в политической жизни. Он считает их равными мужчинам и защищает от классических нападок: «Сказано было еще о женщинах, что им чуждо понятие справедливости, что они следуют скорее указаниям чувства, нежели совести… [Но] указанное различие создано не природой, а воспитанием и теми общественными условиями, в какие поставлены женщины». И в другом месте: «Чем ниже падало положение женщин благодаря законам, тем сильнее становилась опасность их влияния на мужчин… Оно было бы меньше, если бы женщины менее были заинтересованы в его сохранении, если бы оно перестало быть для них единственным средством защитить себя и избежать угнетения».

V

Можно было ожидать, что революция изменит женский удел. Ничего подобного. Эта буржуазная революция чтила буржуазные институты и ценности; и совершена она была почти исключительно мужчинами. Важно подчеркнуть, что на протяжении всего старого режима именно женщины из трудящихся классов были наиболее независимы как представительницы своего пола. Женщина могла иметь свое дело, у нее были все необходимые возможности, чтобы самостоятельно заниматься своим ремеслом. Она участвовала в производстве как белошвейка, прачка, полировщица, розничная торговка и т. д.; она работала или на дому, или на мелких предприятиях; материальная независимость позволяла ей вести себя весьма вольно: женщина из народа могла гулять, посещать таверны, распоряжаться своим телом почти как мужчина; они с мужем – равноправные компаньоны. Угнетение она терпит в экономическом, а не в половом плане. В деревнях крестьянка принимает значительное участие в сельском труде; относятся к ней как к прислуге; часто она не ест за одним столом с мужем и сыновьями, вкалывает больше их, и ко всем тяготам у нее еще добавляется бремя материнства. Но, как и в древних аграрных обществах, она необходима мужчине, а потому пользуется его уважением; у них общее имущество, общие интересы, общие заботы; дома ее авторитет весьма высок. Именно такие женщины в силу своей тяжелой жизни могли бы утвердить себя как личности и потребовать прав, но над ними тяготела традиционная робость и покорность: среди наказов депутатам Генеральных штатов число женских требований фактически ничтожно; все они сводятся к одному: «Пусть мужчинам будет запрещено заниматься женскими ремеслами». Женщин, конечно, можно встретить рядом с их мужьями на манифестациях и во время волнений; именно они отправляются в Версаль за «булочником, булочницей и мальчишкой-подмастерьем». Но революционное движение возглавлял не народ, и не он пожинал его плоды. Что касается женщин из буржуазии, то некоторые из них рьяно включились в борьбу за дело свободы: г-жа Ролан, Люсиль Демулен, Теруань де Мерикур; одна из них оказала глубокое влияние на ход событий – Шарлотта Корде, убившая Марата. Было и несколько феминистских движений. Олимпия де Гуж предложила в 1789 году Декларацию прав женщины по аналогии с Декларацией прав человека, где потребовала уничтожения всех мужских привилегий. В 1790 году те же идеи можно обнаружить в «Резолюции бедной Жавотты» и других подобных книжечках, но, несмотря на поддержку Кондорсе, усилия эти ни к чему не приводят, и Олимпия гибнет на эшафоте. Наряду с основанной ею газетой «Нетерпеливый» (L’Impatient) появляются и другие листки, но продержаться им удается недолго. Женские клубы по большей части сливаются с мужскими и поглощаются ими. Когда 28 брюмера 1793 года актриса Роза (Клер) Лакомб, возглавлявшая Общество революционных республиканок, в сопровождении депутации женщин стала штурмовать вход в Генеральный совет, в собрании раздались слова прокурора Шометта, как будто навеянные апостолом Павлом и святым Фомой Аквинским: «С каких это пор женщинам дозволено отрекаться от своего пола, делаться мужчиной?.. [Природа] сказала женщине: „Будь женщиной. Забота о детях, тонкости домашнего хозяйства, разные тревоги, связанные с материнством, – вот твои труды». В Совет их не допустили, а вскоре перестали допускать даже в клубы, где они приобщались к политике. В 1790 году было упразднено право первородства и мужское преимущество; в вопросе наследования мальчики и девочки стали равны; в 1792 году законодательно утверждается развод, что несколько ослабляет суровость брачных уз, но все это были лишь незначительные завоевания. В буржуазной среде женщины были слишком сильно интегрированы в семью, чтобы между ними могла возникнуть конкретная солидарность; они не составляли отдельной касты, способной выдвинуть требования, – с экономической точки зрения они вели паразитическое существование. Тем самым женщины, которые, несмотря на свой пол, могли бы участвовать в событиях, не могли этого сделать в силу классового положения, а женщины, принадлежащие к активному классу, были обречены оставаться в стороне именно как женщины. Только когда экономическая власть окажется в руках трудящихся, женщина-работница сможет добиться таких прав, каких никогда не имела женщина-паразит, как из дворян, так и из буржуазии.

В ходе ликвидации революционных завоеваний женщина пользовалась анархической свободой. Но когда сложилась новая структура общества, она вновь оказалась в жестком подчинении. С феминистской точки зрения Франция опережала остальные страны; но, к несчастью для современной француженки, ее статус был определен во времена военной диктатуры; Кодекс Наполеона, на целый век предрешивший ее судьбу, сильно задержал ее эмансипацию. Как все военные, Наполеон хочет видеть в женщине только мать, но, как наследник буржуазной революции, он не собирается разрушать устройство общества и отдавать матери преимущество перед супругой: он запрещает установление отцовства, жестко определяет положение матери-одиночки и внебрачного ребенка. Но и замужняя женщина не может опереться на достоинство матери; феодальный парадокс не исчезает. Девушка и женщина не считаются гражданами, что лишает их права исполнять некоторые функции: занимать должность адвоката или принимать на себя опекунство. Однако незамужняя женщина пользуется всей полнотой гражданских прав, тогда как в браке сохраняется mundium. Женщина обязана покоряться мужу; он может добиться ее заключения под стражу в случае супружеской измены и получить развод; если он убьет виновную на месте преступления, в глазах закона его вина простительна; тогда как на мужа может быть наложен штраф, только если он приведет сожительницу в супружеское жилище, и только в этом случае жена может получить развод. Место жительства определяет мужчина, у него гораздо больше прав на детей, чем у матери; и для того чтобы она могла взять на себя обязательство, необходимо разрешение мужа – за исключением случаев, когда женщина руководит коммерческим предприятием.

В течение всего XIX века юриспруденция только усиливает строгости Кодекса, – в частности, женщина лишается всяких прав на отчуждение имущества. В 1826 году Реставрация ликвидирует развод; Учредительное собрание 1848 года отказывается восстановить его; положение о нем вновь появляется лишь в 1884 году, но и то получить его очень трудно. Дело в том, что буржуазия в этот период сильна как никогда и в то же время понимает, какую опасность несет в себе промышленная революция; власть буржуазии утверждается на весьма шаткой основе. Унаследованное от XVIII века свободомыслие не затрагивает семейной морали; последняя остается такой, какой ее в начале XIX века определяют мыслители-реакционеры – Жозеф де Местр и Бональд. Они обосновывают ценность порядка Божественной волей и требуют строгой социальной иерархии; семья, неделимая ячейка общества, предстает Его микрокосмом. «Мужчина для женщины – то же, что женщина для ребенка; или [королевская] власть для министра – то же, что министр для подданного», – говорит Бональд. Иными словами, муж правит, жена распоряжается, дети повинуются. Развод, естественно, запрещен; женщина заперта у домашнего очага. «Женщины принадлежат к семье, а не к политическому обществу, – пишет далее Бональд, – природа создала их для домашних забот, а не для общественных должностей». В семье, определение которой даст в середине века Ле Пле, соблюдается та же иерархия.

Огюст Конт тоже настаивает на иерархии полов, правда немного иначе; между полами существуют «кардинальные различия одновременно физического и нравственного свойства, которые во всех животных видах и особенно в человеческой расе глубоко отделяют их друг от друга». Женское начало – это нечто вроде «постоянного детства», не позволяющего женщине приблизиться к «идеальному типу расы». Этот биологический инфантилизм выражается в умственной слабости; роль этого создания – чисто аффективная, роль супруги и домашней хозяйки, она не могла бы конкурировать с мужчиной: «ни руководящая деятельность, ни образование ей не подобают». Как и у Бональда, женщина у Конта заточается в семье, а руководит этим обществом в миниатюре отец, ибо женщина «не способна ни к какому руководству, даже домашнему»; она лишь распоряжается и советует. Познания ее должны быть ограниченны. «Женщины и пролетарии не могут и не должны быть творцами, тем более что они сами этого не хотят». И Конт предрекает, что эволюция общества приведет к полному устранению женского труда вне семьи. Во второй части своего труда Конт под влиянием любви к Клотильде де Во превозносит женщину, превращая ее почти в божество, эманацию великого существа; именно ей, согласно позитивистской религии, будет поклоняться народ в храме Человечества, но поклонения она заслуживает одной только своей нравственностью; пока мужчина действует, она любит – в ее душе гораздо больше альтруизма, чем у него. Однако с точки зрения позитивизма она тем не менее остается в семейном заточении; развод ей недоступен, а вдове желательно оставаться вдовой навсегда; у нее нет ни экономических, ни политических прав; она лишь супруга и воспитательница.

Бальзак выражает тот же идеал более цинично. Женщина «помышляет лишь о том, как понравиться своему возлюбленному, – пишет он в „Физиологии брака“. – Быть любимой – цель всех ее поступков, возбуждать желание – цель всех ее жестов». «Жена – имущество, во владение которым вы вступаете согласно контракту; имущество это – движимое, ибо других бумаг, удостоверяющих право собственности, его владельцу не требуется; наконец, женщина вообще представляет собой не что иное, как приложение к мужчине»[65 - Перевод В. А. Мильчиной. (Прим. ред.)]. Здесь писатель выступает рупором буржуазии, которая реагирует на вольнодумие XVIII века и угрожающие ей прогрессистские идеи удвоившим силу антифеминизмом. Блестяще показав в начале «Физиологии брака», что институт этот, не оставляющий места любви, неизбежно ведет женщину к адюльтеру, Бальзак увещевает супруга, желающего избежать насмешек и позора, держать ее в полном подчинении. Следует закрыть ей путь к образованию и культуре, запретить все, что может способствовать развитию ее индивидуальности, заставить носить неудобную одежду, посадить на истощающую диету. Буржуазия в точности следует этой программе; кухня, хозяйство закрепощает женщин, нравственность их – под ревнивым наблюдением; их держат в рамках принятых правил хорошего тона, что пресекает любое стремление к независимости. В качестве компенсации их окружают почетом и изысканной вежливостью. «Замужняя женщина – это рабыня, которую надо уметь посадить на трон», – говорит Бальзак; в любых незначительных обстоятельствах мужчине положено пропускать женщин вперед, уступать им первые места; их не только не заставляют носить тяжести, как в первобытных обществах, – их старательно ограждают от всех трудностей и забот, а тем самым и от всякой ответственности. И все это – в надежде, что, одураченные и соблазненные легкой жизнью, они согласятся на роль матери и домохозяйки, которую им хотят навязать. И действительно, бо?льшая часть женщин из буржуазии капитулирует. Поскольку воспитание и паразитическое положение ставят их в зависимость от мужчины, они даже не решаются выдвигать какие-либо требования, а те, кто позволяет себе такую дерзость, не встречают почти никакого отклика. «Легче надеть на людей цепи, чем снять, если цепи приносят уважение», – сказал Бернард Шоу. Буржуазная женщина держится за свои цепи, потому что держится за классовые преимущества. Ей неустанно объясняют, и она знает, что женская эмансипация ослабила бы буржуазное общество; освободившись от власти мужчины, она была бы обречена на труд; может, она и сожалеет, что ее права на частную собственность подчинены правам супруга, но расстроилась бы куда больше, если бы частная собственность была уничтожена вовсе; она не чувствует никакой солидарности с женщинами из рабочего класса – она гораздо ближе к своему мужу, чем к работницам текстильной фабрики. Его интересы становятся ее интересами.

И все же это упорное сопротивление не может затормозить ход истории; наступление машинизма разрушает земельную собственность, приводит к эмансипации класса трудящихся и, соответственно, к эмансипации женщины. Любой социализм, отрывая женщину от семьи, способствует ее освобождению: Платон, мечтая об общинном строе, обещал женщинам такую же самостоятельность, какая была у женщин Спарты. Вместе с утопическим социализмом Сен-Симона, Фурье, Кабе рождается утопия «свободной женщины». Идея Сен-Симона о всемирной ассоциации народов требует отмены любого порабощения – и рабочего, и женщины; Сен-Симон, а вслед за ним Леру, Пекёр, Карно настаивают на освобождении женщин, ибо они такие же люди, как и мужчины. К сожалению, это разумное положение не разделялось безусловно всеми членами школы. Утописты превозносят женщину за ее женственность, а это самый верный способ ей навредить. Отец Анфантен, ссылаясь на то, что единица общества – это супружеская пара, хочет каждому священнику дать в пару женщину, создать так называемого парного священника; от женщины-мессии он ждет пришествия лучших времен, и спутники женщины отплывают на Восток в поисках спасителя женского пола. Анфантен находится под влиянием Фурье, который путает освобождение женщины и реабилитацию плоти; Фурье требует, чтобы каждому человеку была предоставлена свобода следовать зову страстей; брак он хочет заменить любовью; он рассматривает женщину не как личность, а с точки зрения ее любовной функции. Кабе тоже обещает, что при икарийском коммунизме будет достигнуто полное равенство полов, хоть и допускает лишь ограниченное участие женщин в политической жизни. В действительности женщины в сенсимонистском движении занимают второстепенное место: достаточно важную роль играет только Клер Базар, основательница и руководительница газеты «Новая женщина» (La Femme nouvelle), продержавшейся недолгое время. Вслед за этим изданием появляется множество других мелких журналов, но требования их весьма робки: они добиваются для женщин скорее образования, чем эмансипации; именно к повышению уровня женского образования настойчиво стремится Карно, а вслед за ним и Легуве. Идея женщины-соратницы, женщины, возрождающей человечество, сохраняется на протяжении всего XIX века; ее можно найти у Виктора Гюго. Но эти учения больше дискредитировали дело женщины: они не уподобляют ее мужчине, а противопоставляют ему, признавая за ней интуицию, чувство, но не разум. Дискредитировано это дело было и неумелостью тех, кто за него боролся. В 1848 году женщины основывают клубы, газеты; Эжени Нибуайе издает газету «Голос женщин» (La Voix des Femmes), в которой сотрудничает Кабе. Женская делегация отправляется к парижской ратуше, чтобы потребовать «прав женщины», но возвращается ни с чем. В 1849 году Жанна Деруэн выдвинула себя кандидатом в депутаты и развернула предвыборную кампанию, которая обернулась фарсом. Насмешки убили и движения «везувианок» и «блумеристок», расхаживавших в экстравагантных костюмах. Наиболее умные женщины эпохи держатся в стороне от этих движений; г-жа де Сталь боролась скорее за себя, чем за своих сестер; Жорж Санд требует права на свободную любовь, но отказывается сотрудничать в «Голосе женщин»; ее требования лежат главным образом в сфере чувств. Флора Тристан верит в искупление народа женщиной, но ее больше интересует эмансипация рабочего класса, чем своего пола. Однако Даниель Стерн и г-жа де Жирарден присоединяются к феминистскому движению.

В целом реформистское движение, развивающееся в XIX веке, благоприятствует феминизму, поскольку ищет справедливости в равенстве. Но есть и примечательное исключение – Прудон. Видимо в силу своих крестьянских корней, он бурно восстает против сенсимонистского мистицизма; он остается сторонником мелкой собственности, а тем самым обрекает женщину на домашнее заточение. «Домохозяйка или куртизанка» – вот дилемма, перед которой он ее ставит. До него нападки на феминизм исходили от консерваторов, которые столь же беспощадно боролись и с социализмом; для «Шаривари» и прочих газет это служило неистощимым источником шуток; именно Прудон разрывает союз феминизма и социализма; он протестует против банкета женщин-социалисток под председательством Леру и мечет громы и молнии в адрес Жанны Деруэн. В труде, озаглавленном «О справедливости», он утверждает, что женщина должна оставаться в зависимости у мужчины; только его можно считать общественным индивидом; супружеская пара – это не сотрудничество, что предполагало бы равенство, а союз; женщина уступает мужчине, во-первых, потому, что ее физическая сила составляет лишь 2/3 от мужской, а во-вторых, потому, что в умственном и нравственном отношении она ниже его в той же пропорции; в целом ее ценность измеряется формулой 2 ? 2 ? 2 против 3 ? 3 ? 3, что составляет 8/27 от ценности мужчины. Когда две женщины, г-жа Адам и г-жа д’Эрикур, возразили ему, одна решительно и твердо, другая – с не слишком уместной экзальтацией, Прудон ответил им сочинением «Порнократия, или Женщины в настоящее время». При этом он, как все антифеминисты, горячо воспевает «настоящую женщину», рабу и зеркало мужчины, но при всем благоговении ему самому пришлось признать, что жизнь, которую он навязал супруге, не сделала ее счастливой: письма г-жи Прудон – это одна нескончаемая жалоба.

Однако эти теоретические прения не оказывают влияния на ход событий: скорее они дают их неуверенное отображение. Женщина вновь завоевывает экономическое значение, утраченное еще в доисторические времена, ибо отрывается от домашнего очага и по-новому принимает участие в производстве, работая на заводе. Подобный переворот становится возможным благодаря машине – различие в физической силе между работниками мужского и женского пола во многих случаях нивелируется. Поскольку резкий скачок промышленности требует гораздо больше рабочей силы, чем могут поставлять работники мужского пола, привлечение женщин делается необходимым. Это и есть та великая революция XIX века, которая меняет участь женщины и открывает перед ней новую эру. Маркс и Энгельс по достоинству оценивают значение этой революции и обещают, что освобождение пролетариата принесет с собой и освобождение женщин. В самом деле, «женщину и рабочего объединяет то, что оба они угнетенные», – говорит Бебель. И оба они освободятся от угнетения благодаря тому значению, которое в результате технической революции приобретет их производительный труд. Энгельс показывает, что судьба женщины тесно связана с историей частной собственности; в результате некоей катастрофы на смену материнскому праву пришел патриархат, подчинив женщину вотчине; но промышленная революция, в противовес этому упадку, приведет к эмансипации женщин. Он пишет: «Освобождение женщины станет возможным только тогда, когда она сможет в крупном, общественном масштабе участвовать в производстве, а работа по дому будет занимать ее лишь в незначительной мере. А это сделалось возможным только благодаря современной крупной промышленности, которая не только допускает женский труд в больших размерах, но и прямо требует его…»

В начале XIX века женщина подвергалась более постыдной эксплуатации, чем работники мужского пола. Надомная работа представляла собой то, что англичане называют «sweating system» («потогонная система»); несмотря на непрерывный труд, работница зарабатывала недостаточно для обеспечения своих нужд. Жюль Симон в «Работнице» и даже консерватор Леруа-Больё в книге «Женский труд в XIX веке», опубликованной в 1873 году, обличают чудовищные злоупотребления; так, последний заявляет, что более двухсот тысяч работниц-француженок не зарабатывают и пятидесяти сантимов в день. Понятно, что они стремятся перейти на мануфактуры; впрочем, вскоре за пределами цехов останутся лишь ремесла швеи, прачки да прислуги – рабские ремесла с голодным жалованьем; даже плетение кружев, трикотажное производство и т. п. захвачены заводом; зато существует массовый спрос на рабочую силу в хлопковой, шерстяной и шелковой отраслях; женщин используют главным образом в прядильных и ткацких цехах. Часто хозяева предпочитают их мужчинам. «Они работают лучше и за меньшую плату». Эта циничная формула проливает свет на драматизм женского труда. Ибо женщина обрела человеческое достоинство именно через труд, но борьба была исключительно тяжелой и долгой. Прядильщицы и ткачихи работают в удручающих гигиенических условиях. «В Лионе, – пишет Бланки, – в басонных цехах некоторым женщинам приходится работать, почти повиснув на ремнях и действуя одновременно ногами и руками». В 1831 году работницы шелковой промышленности трудятся летом с трех часов утра до одиннадцати вечера, то есть по семнадцать часов в день, «часто во вредных для здоровья цехах, куда никогда не проникают лучи солнца, – пишет Норбер Трюкен. – Половина девушек заболевают чахоткой, еще не закончив ученичества. Если они жалуются, их обвиняют в притворстве»[66 - Truquin N. Mеmoires et aventures d’un prolеtaire. Цит. по: Dollеans E. Histoire du mouvement ouvrier. t. I.]. К тому же конторские служащие насилуют молодых работниц. «Чтобы добиться своего, они прибегают к самым возмутительным средствам, нужде и голоду», – говорит анонимный автор «Правды о лионских событиях». Иногда женщины совмещают сельскохозяйственный труд с работой на заводе. Их цинично эксплуатируют. В одном из примечаний к «Капиталу» Маркс рассказывает: «Г-н Э., фабрикант, сообщил мне, что на своих механических ткацких станках он дает работу исключительно женщинам; он предпочитает замужних женщин, в особенности женщин с семьей, которую они содержат; они много внимательнее и послушнее, чем незамужние, и вынуждены до крайности напрягать свои силы, чтобы добывать необходимые средства к жизни. Так добродетели, – добавляет Маркс, – добродетели, свойственные характеру женщин, обращаются во вред им, так нравственная и нежная сторона их природы превращается в средство их порабощения, в источник их страданий». Ж. Дервиль, пересказывая «Капитал» и комментируя Бебеля, пишет: «Роскошный зверь или вьючное животное – вот фактически все, чем является сегодня женщина. Ее содержит мужчина, если она не работает, и он же содержит ее, если она убивается за работой». Положение женщины-работницы было настолько плачевным, что Сисмонди и Бланки требуют не допускать женщин в цеха. Причина этого отчасти состоит в том, что женщины поначалу не умели защищать себя и организовываться в профсоюзы. Женские объединения возникают в 1848 году, но первоначально это были объединения производственные. Движение это развивалось крайне медленно, о чем свидетельствуют следующие цифры:

в 1905 году среди 781 392 членов профсоюзов насчитывалось 69 405 женщин;

в 1908 году среди 957 120 членов профсоюзов насчитывалось 88 906 женщин;

в 1912 году среди 1 064 413 членов профсоюзов насчитывалось 92 336 женщин;

в 1920 году на 1 580 967 трудящихся приходилось 239 016 работниц и женщин-служащих – членов профсоюзов, а среди женщин, занятых в сельском хозяйстве, – всего 36 193 члена профсоюза на 1 083 957 работниц; то есть из 3 076 585 трудящихся, состоящих в профсоюзе, женщин было всего 292 000. Они остаются безоружными перед лицом открывающихся перед ними новых возможностей из-за традиционной привычки к смирению и покорности, из-за недостатка солидарности и коллективного сознания.

В результате такого отношения женский труд долго оставался нерегламентированным. Вмешательства закона пришлось ждать до 1874 года; да и то, несмотря на все кампании периода Империи, только два положения в нем касаются женщин: одно запрещает использовать труд несовершеннолетних в ночные часы, а также в воскресные и праздничные дни и ограничивает их рабочий день двенадцатью часами; что касается женщин старше двадцати одного года, то им всего лишь не разрешают трудиться под землей, в шахтах и каменоломнях. Первая хартия женского труда датируется 2 ноября 1892 года; она запрещает ночной труд и ограничивает рабочий день на заводе; однако остается множество путей ее обойти. В 1900 году рабочий день ограничивается десятью часами; в 1905-м вводится обязательный еженедельный выходной; в 1907-м работница получает право свободно распоряжаться своим заработком; в 1909-м роженицам гарантируется оплачиваемый отпуск; в 1911-м положения 1892 года приняты к неукоснительному исполнению; в 1913-м разработан порядок предоставления женщинам дородового и послеродового отпуска, введен запрет на их использование на опасных и чрезмерно тяжелых работах. Понемногу складывается социальное законодательство, и женский труд получает гарантию соблюдения гигиены: закон требует сидений для продавщиц, запрещается долгое стояние у выносных прилавков и т. д. В итоге благодаря Международному бюро труда были заключены международные конвенции относительно санитарно-гигиенических условий женского труда, предоставления отпусков по беременности и т. д.

Вторым следствием смиренной пассивности работниц были заработки, которыми им приходилось довольствоваться. Почему заработная плата для женщин была установлена на таком низком уровне – вопрос, который объясняли по-разному; феномен этот связан с целым рядом факторов. Говорить, что у женщин меньше потребностей, чем у мужчин, недостаточно – это годится лишь как оправдание задним числом. Скорее женщины, как мы видели, не сумели защитить себя от эксплуататоров; им приходилось бороться с конкуренцией тюрем, которые выбрасывали на рынок продукцию, произведенную без затрат на рабочую силу; они конкурировали и друг с другом. Кроме того, следует заметить, что освободиться через труд женщина стремится в обществе, где сохраняется общность имущества супругов; связанная с домом отца или мужа, она чаще всего довольствуется тем, что вносит свой вклад в хозяйство; она работает вне семьи, но на семью; и поскольку работница не должна сама удовлетворять свои потребности, ей приходится соглашаться на гораздо более низкое вознаграждение, чем то, какого требует мужчина. А поскольку значительное число женщин довольствуется пониженной заработной платой, женская зарплата в целом, естественно, выравнивается по этому уровню, наиболее выгодному для нанимателя.

По данным опроса, проведенного в 1889–1893 годах, во Франции работница за равный с мужчиной рабочий день получала лишь половину того, что платили мужчине. Согласно опросу 1908 года, самая высокая почасовая плата надомным работницам не превышала двадцати сантимов в час и доходила до пяти сантимов; при подобной эксплуатации женщине невозможно было жить, не прося подаяния или не имея покровителя. В Америке в 1918 году женщина получает лишь половину мужского заработка. Примерно в тот же период за одинаковое количество угля, добываемого в шахтах Германии, женщине платили примерно на 25 процентов меньше, чем мужчине. Между 1911 и 1943 годом женская заработная плата во Франции росла немного быстрее, чем мужская, но все равно осталась значительно ниже.

Наниматели охотно брали на работу женщин, соглашавшихся на низкие зарплаты, однако это вызвало сопротивление со стороны работников-мужчин. Между делом пролетариата и делом женщин нет той непосредственной солидарности, о какой писали Бебель и Энгельс. Вставала примерно та же проблема, что в США в связи с чернокожими рабочими. Наиболее угнетаемые в данном обществе меньшинства охотно используются угнетателями как оружие против основной массы того класса, к которому они принадлежат; тем самым первоначально они выступают как враги, и требуется более глубокое осознание ситуации, чтобы не противопоставлять, а объединять интересы черных и белых, работниц и работников. Понятно, почему трудящиеся мужчины поначалу увидели в конкуренции этой дешевой рабочей силы страшную угрозу и отнеслись к ней враждебно. Только когда женщины оказались вовлечены в профсоюзную деятельность, они смогли защищать собственные интересы, не ставя под удар интересы рабочего класса в целом.

Несмотря на все эти трудности, женский труд продолжал развиваться. В 1900 году во Франции еще насчитывалось 900 000 надомниц, изготовлявших одежду, изделия из кожи, погребальные венки, сумки, поделки из стекла, предметы роскоши, но число их значительно сократилось. В 1906 году 42 процента женщин трудоспособного возраста (от восемнадцати до шестидесяти лет) были заняты в сельском хозяйстве, промышленности, торговле, работали в банках, страховых компаниях, конторах, имели свободные профессии. Движение это было ускорено во всем мире кризисом рабочей силы 1914–1918 годов и аналогичным кризисом во время Второй мировой войны. Мелкая и средняя буржуазия решилась влиться в это движение, и женщины стали массово осваивать также и свободные профессии. Согласно одной из последних переписей довоенного времени, во Франции работают 42 % от общего числа женщин в возрасте от восемнадцати до шестидесяти лет, в Финляндии – 37 %, в Германии – 34,2 %, в Индии – 27,7 %, в Англии – 26,9 %, в Нидерландах – 19,2 %, в США – 17,7 %. Однако во Франции и Индии столь высокие показатели объясняются значительным удельным весом сельского труда. Если исключить крестьянство, во Франции в 1940 году насчитывается примерно 500 000 женщин, возглавляющих фирмы, миллион служащих, два миллиона работниц, полтора миллиона единоличниц или безработных. Среди работниц насчитывается 650 000 надомниц; 1 200 000 женщин заняты в перерабатывающих отраслях, из них 440 000 – в текстильной промышленности, 315 000 – на швейных предприятиях, 380 000 работают швеями на дому. В сфере торговли, свободных профессий, обслуживания показатели Франции, Англии и США примерно совпадают.

Одна из основных проблем, возникающих в связи с женщиной, – это, как мы видели, проблема совмещения ее репродуктивной функции и производительного труда. Главной причиной того, что на заре истории на долю женщины выпал домашний труд, а участвовать в созидании мира ей было запрещено, стало ее подчинение функции продолжения рода. Цикличность периодов течки и брачных сезонов у самок животных позволяет им экономить силы; у женщин же, напротив, с момента наступления половой зрелости и до климакса способность к деторождению природой не ограничена. В некоторых цивилизациях ранние браки запрещены; известны индейские племена, где требуется, чтобы женщинам был обеспечен хотя бы двухлетний отдых между родами, но в целом на протяжении многих веков деторождение никак не регулировалось. Еще со времен Античности[67 - «Древнейшее из известных упоминаний противозачаточных средств – это египетский папирус второго тысячелетия до нашей эры, рекомендующий вагинальное применение странной смеси, которая состоит из экскрементов крокодила, меда, соды и любого клейкого вещества» (Ari?s Ph. Histoire des populations fran?aises). Средневековым персидским врачам известен тридцать один рецепт, из которых только девять относились к мужчине. Соран во времена Адриана объясняет, что женщина, не желающая забеременеть, должна в момент эякуляции «задержать дыхание, немного податься всем телом назад, чтобы сперма не могла попасть в os uteri (в матку), потом немедленно встать, сесть на корточки и вызвать у себя чихание».] применялись противозачаточные средства, обычно предназначенные для женщин: микстуры, свечи, вагинальные тампоны, – но они оставались секретом проституток и врачей; может быть, секретом этим владели римлянки периода упадка, которых сатирики упрекали за бесплодие. Но Средневековье его не знало; никаких упоминаний о нем не встречается вплоть до XVIII века. Для многих женщин жизнь в этот период представляла собой непрерывную череду беременностей; даже женщины легкого поведения расплачивались за свободу любви беспрестанным материнством. Правда, в определенные эпохи человечество ощущало потребность в сокращении численности населения, но в то же время нации боялись ослабеть; в эпохи кризисов и нищеты снижение уровня рождаемости достигалось введением более позднего брачного возраста. Но как правило, люди женились молодыми и имели столько детей, сколько могла выносить женщина; и только детская смертность сокращала численность живых детей. Уже в XVII веке аббат де Пюр[68 - В «Прециозницах», 1656.] протестует против «любовной водянки», на которую обречены женщины; а г-жа де Севинье советует дочери избегать слишком частых беременностей. Однако мальтузианская тенденция получает развитие во Франции лишь в XVIII веке. Сначала обеспеченные слои, а затем и все население полагают разумным соотносить количество детей с возможностями родителей, и в обиходе появляются противозачаточные средства. В 1778 году демограф Моро пишет: «Не только богатые женщины видят в продолжении рода устаревшее заблуждение; зловещие секреты, во всем животном мире ведомые лишь человеку, уже проникли в деревню; природу обманывают даже крестьяне». Практика coitus interruptus (прерванного сношения) распространяется сначала в буржуазной среде, а потом и среди сельского населения и рабочих; презерватив, ранее считавшийся средством от венерических болезней, становится средством противозачаточным; особенно широкое распространение он получает после открытия вулканизации в 1840 году[69 - «К 1930 году одна американская фирма продавала двадцать миллионов презервативов в год. Пятнадцать американских мануфактур выпускали их по полтора миллиона в день» (Ф. Арьес).]. В англосаксонских странах официально разрешен birth control (контроль за рождаемостью); открыто множество способов развести две прежде неразделимые функции – сексуальную и репродуктивную. Труды венских медиков, в точности описавших механизм зачатия и благоприятствующие ему условия, тем самым подсказали способы зачатия избежать. Во Франции пропаганда противозачаточных средств и продажа пессариев, вагинальных тампонов и т. д. запрещена, но это не мешает широкому распространению birth control.

Что касается аборта, то он нигде официально не разрешен законом. Римское право не защищало специально внутриутробную жизнь; nasciturus (зародыш) рассматривался не как человеческое существо, но как часть тела матери: partus antequam edatur mulieris portio est vel viscerum[70 - Нерожденное дитя является частью женщины, подобием внутреннего органа.]. В период упадка Римской империи аборт считается нормальной практикой, и законодательная власть, даже стремясь повысить рождаемость, не решается его запретить. Если женщина отказывалась рожать вопреки воле мужа, тот мог привлечь ее к ответственности – но вина ее состояла в неповиновении. В целом в восточной и греко-римской цивилизации аборт допускается законом.

Христианство в корне пересмотрело моральный смысл этого вопроса, наделив зародыш душой; аборт стал преступлением против самого плода. «Всякая женщина, делающая так, чтобы не родить столько детей, сколько могла бы, столько же раз повинна в человекоубийстве, равно и женщина, что пытается ранить себя после зачатия», – говорит святой Августин. В Византии аборт карался лишь временной ссылкой; у варваров, допускавших детоубийство, аборт считался предосудительным, только если совершался насильно, против воли матери; вину искупали, уплатив цену крови. Но первые Вселенские соборы установили за это «человекоубийство» самые суровые кары, независимо от предполагаемого возраста плода. Однако один вопрос вызывает нескончаемые споры: в какой момент душа проникает в тело? Святой Фома Аквинский и большинство авторов установили, что одушевление происходит примерно на сороковой день у детей мужского пола и на восьмидесятый – у детей женского пола; так возникло различие одушевленного и неодушевленного плода. В средневековом пенитенциарии сказано: «Если беременная женщина умертвит свой плод до истечения сорока пяти дней, она подвергается наказанию сроком на один год. Если до истечения шестидесяти дней, то на три года. Если же ребенок уже одушевлен, ее следует считать человекоубийцей». Однако в книге добавлено: «Большая есть разница между бедной женщиной, умерщвляющей дитя потому, что ей трудно его прокормить, и той, что не имеет иной цели, кроме как сокрыть блудное преступление». В 1556 году Генрих II издал знаменитый эдикт о сокрытии беременности; поскольку простое сокрытие каралось смертью, из этого сделали вывод, что кара эта тем более должна применяться в случае аборта; на самом деле эдикт был направлен против детоубийства, но им воспользовались, чтобы карать смертной казнью всех, кто делает аборт, и их сообщников. К XVIII веку различие между одушевленным и неодушевленным плодом исчезло. В конце века Беккариа, пользовавшийся во Франции значительным влиянием, выступил в защиту женщины, отказывающейся от ребенка. Кодекс 1791 года оправдывает женщину, но карает ее сообщников «двадцатью годами кандалов». К XIX веку аборт перестают считать убийством: его рассматривают скорее как преступление против государства. Закон 1810 года полностью запрещает его под страхом заточения и каторжных работ для женщины и ее сообщников; в реальности врачи по-прежнему делают аборт в тех случаях, когда речь идет о спасении жизни матери. Чрезмерная суровость закона сама привела к тому, что к концу века присяжные перестали его применять; арестов было ничтожно мало, а 4/5 обвиняемых оправдывали. В 1923 году принят новый закон, предусматривающий каторжные работы для сообщников и тех, кто осуществил операцию, но женщине грозит только тюремное заключение или штраф; в 1939 году выходит новый декрет, направленный специально против исполнителей: отныне им отказано в условном наказании. В 1941 году аборт был объявлен преступлением против государственной безопасности. В других странах это правонарушение карается исправительными работами, впрочем в Англии это уголовное преступление (felony), за которое грозит тюрьма или каторга. В целом кодексы и суды куда более снисходительны к самой женщине, чем к ее сообщникам. Однако Церковь ни в чем не смягчает своей позиции. Кодекс канонического права, утвержденный 27 марта 1917 года, гласит: «Тот, кто совершает аборт с воспоследовавшим результатом, подлежит отлучению по заранее вынесенному судебному решению (latae sententiae)». Не учитываются никакие обстоятельства, даже наличие угрозы для жизни матери. Совсем недавно папа снова заявил, что, выбирая между жизнью матери и ребенка, следует принести в жертву первую: ведь мать, будучи крещена, может попасть на небо – любопытно, что ад в подобных построениях не фигурирует никогда, – тогда как плод обречен вечно оставаться в лимбе[71 - К обсуждению позиции Церкви мы вернемся во втором томе. Отметим лишь, что католики отнюдь не буквально воспринимают учение святого Августина. Накануне свадьбы духовник шепчет на ухо невесте, что она может делать со своим мужем все, что угодно, лишь бы сношение завершилось «как положено»; всякие предохранительные меры – в том числе и coitus interruptus – запрещены; однако разрешается пользоваться календарем, разработанным венскими сексологами, и совершать акт, единственной признанной целью которого является зачатие, в дни, когда женщина зачать не может. Бывают даже духовники, которые сами раздают этот календарь своей пастве. И действительно, есть множество «матерей-христианок», имеющих всего двоих-троих детей и отнюдь не прекративших супружеских отношений после последних родов.].

Аборт был официально разрешен лишь в течение краткого периода: в Германии до прихода нацизма и в СССР до 1936 года. Но, невзирая на религию и законы, он во всех странах занимает значительное место. Во Франции каждый год насчитывается от восьмисот тысяч до миллиона абортов – то есть столько же, сколько рожденных детей, – причем две трети из них делают замужние женщины, многие из которых уже имеют одного или двоих детей. Несмотря на предрассудки, сопротивление, пережитки устаревшей морали, совершается переход от свободной рождаемости к рождаемости, регулируемой государством или самими людьми. Прогресс в области акушерства значительно снизил опасность родов; постепенно уходят в прошлое и родовые муки; на днях – в марте 1949 года – в Англии вышло постановление об обязательном применении некоторых видов анестезии; они уже широко используются в США и начинают распространяться во Франции. Искусственное оплодотворение завершает эволюцию, которая позволит человечеству подчинить себе репродуктивную функцию. В частности, эти перемены имеют колоссальное значение для женщины; она может сократить число беременностей, рационально вписать их в свою жизнь, вместо того чтобы быть их рабыней. В свою очередь женщина на протяжении XIX века освобождается от оков природы; она завоевывает власть над своим телом. В значительной мере избавленная от бремени деторождения, она может взять на себя предлагаемую ей экономическую роль, которая в дальнейшем позволит ей овладеть своей личностью в целом.

Итак, эволюция положения женщины обусловлена конвергенцией двух факторов: участия в производстве и освобождения от рабства деторождения. Как и предвидел Энгельс, ее социальный и политический статус не мог не измениться. Феминистское движение, начатое во Франции Кондорсе, а в Англии – Мэри Уоллстонкрафт, с ее эссе «В защиту прав женщин», и подхваченное в начале века сенсимонистами, не могло увенчаться успехом, покуда у него не было конкретных основ. В настоящее время требования женщины будут звучать куда весомее. Они раздадутся даже в буржуазной среде. Вследствие быстрого развития промышленной цивилизации земельная собственность отступает перед собственностью движимой; принцип единства семейной группы теряет силу. Мобильность капитала позволяет его обладателю не пребывать во власти своего состояния, а владеть им в одностороннем порядке и иметь возможность им распоряжаться. Женщина была материально привязана к супругу через вотчину; с уничтожением вотчины супруги стали просто существовать рядом; даже дети не могут служить более прочным связующим звеном, чем материальный интерес. Тем самым в противовес группе будет утверждаться личность; эта эволюция особенно бросается в глаза в Америке, где торжествует современная форма капитализма: здесь широко распространен развод, а муж и жена считаются лишь временными компаньонами. Во Франции, где удельный вес сельского населения весьма высок, где Кодексом Наполеона была установлена опека над замужней женщиной, развитие пойдет медленнее. В 1884 году вновь разрешен развод, и женщина может получить его в случае измены мужа; в то же время в сфере уголовного права разница между полами сохраняется: супружеская измена считается правонарушением, только если ее совершает женщина. Право опеки, данное ей с оговорками в 1907 году, было введено окончательно лишь в 1917-м. В 1912 году было разрешено устанавливать отцовство для внебрачных детей. Пересмотра статуса замужней женщины пришлось ждать до 1938 и 1942 года: только тогда отменена обязанность послушания мужу, хотя главой семьи по-прежнему остается отец; он выбирает место жительства, но женщина может воспротивиться его выбору, если представит веские основания; ее правоспособность возрастает, однако в довольно путаной формулировке: «Замужняя женщина в полной мере обладает правоспособностью. Ее правоспособность не ограничена ничем, кроме брачного контракта и закона»; вторая часть статьи противоречит первой. Равенство супругов еще не достигнуто.

Что касается политических прав, то во Франции, в Англии и США они завоевывались с трудом. В 1867 году Стюарт Милль выступил перед английским парламентом с первой официально произнесенной речью в поддержку женского избирательного права. В своих трудах он настоятельно требовал равенства мужчины и женщины в семье и в обществе. «Я убежден, что принцип, которым управляются общественные отношения между обоими полами и влекущий за собой легальную подчиненность одного пола другому, по самой сущности своей ложен и составляет одно из главных препятствий к прогрессу человечества; вследствие чего его надлежит заменить принципом полного равенства». Вслед за его выступлениями англичанки создают политическую организацию под руководством г-жи Фоусет; француженки встают под знамена Марии Дерем, которая в 1868–1871 годах посвящает целую серию публичных лекций анализу женской участи; она вступает в бурную полемику с Александром Дюма-сыном, который советовал мужу, обманутому неверной женой: «Убей ее». Подлинным основателем феминизма был Леон Рише; в 1869 году он основал Общество за права женщин и организовал Международный конгресс за права женщин, состоявшийся в 1878 году. Вопрос об избирательном праве пока не поднимался; женщины ограничились требованием гражданских прав; на протяжении тридцати лет феминистское движение как во Франции, так и в Англии оставалось весьма робким. Правда, одна женщина, Губертина Оклер, развернула суфражистскую кампанию; она создала группу «Избирательный голос женщины» и газету «Гражданка» (La Citoyenne). Под ее влиянием образовалось множество обществ, но деятельность их была малоэффективна. Источником слабости феминизма были внутренние разногласия, ведь женщины, как уже отмечалось, не солидаризируются по признаку пола – прежде всего они связаны со своим классом; интересы женщин из буржуазии и из пролетариата не пересекаются. Революционный феминизм подхватывает сенсимонистскую и марксистскую традицию; кстати, следует отметить, что, например, Луиза Мишель выступает против феминизма, считая, что это движение только отвлекает силы, которые следует целиком направить на классовую борьбу; с уничтожением капитала наладится и судьба женщины.

В 1889 году на социалистическом конгрессе было провозглашено равенство полов, и с тех пор союз феминизма и социализма стал нерасторжимым; но поскольку женщины связывают свою эмансипацию с освобождением трудящихся в целом, то и делу своему придают лишь второстепенное значение. Представительницы буржуазии, напротив, требуют новых прав в рамках существующего общества, но всячески отрекаются от роли революционерок; они хотят провести добродетельные реформы нравов: уничтожить алкоголизм, порнографическую литературу, проституцию. В 1892 году собирается так называемый Феминистский конгресс, давший имя всему движению; результаты его невелики. Между тем в 1897 году выходит закон, позволяющий женщине выступать свидетелем в суде, однако, когда женщина, имеющая степень доктора права, подает заявление на должность адвоката, ей отвечают отказом. В 1898 году женщины получают право избирать в Торговый суд, право избирать и быть избранными в Высший совет труда, допуск в Высший совет общественного призрения и в Школу изящных искусств. В 1900 году феминистки вновь собираются на конгресс, но и он не приносит особых результатов. Между тем в 1901 году Вивиани впервые ставит в палате депутатов вопрос о женском голосовании, – впрочем, он предлагает ограничиться предоставлением права голоса незамужним и разведенным женщинам. В этот период значение феминистского движения возрастает. В 1909 году создается Французский суфражистский союз женщин под руководством г-жи Брюншвиг; Союз организует конференции, митинги, конгрессы, манифестации. В 1909 году Бюиссон представляет доклад относительно предложения Дюссозуа предоставить женщинам право голоса на выборах в органы местного управления. В 1910 году предложение в пользу женского избирательного права вносит Тома; к нему возвращаются в 1918-м, а в 1919-м оно получает поддержку палаты депутатов, но в 1922 году сенат его отклоняет. Ситуация складывается весьма сложная. К революционному, так называемому независимому феминизму г-жи Брюншвиг добавился феминизм христианский: папа Бенедикт XV в 1919 году высказался за предоставление женщинам избирательного права, монсеньор Бодрийяр и отец Сертийанж ведут активную пропаганду в этом направлении; на самом деле католики считают, что женщины во Франции представляют собой консервативный и религиозный элемент; именно этого и боятся радикалы: истинная причина их сопротивления в том, что они боятся перераспределения голосов в случае, если женщинам будет позволено голосовать. В сенате многие католики, группа Республиканского союза, а с другой стороны – ультралевые партии выступают за предоставление женщинам права голоса; однако большинство против. Вплоть до 1932 года сенат, прибегая к различным процедурным проволочкам, отказывается обсуждать предложения, касающиеся женского избирательного права; тем не менее в 1932 году, после того как палата депутатов тремястами девятнадцатью голосами против одного приняла поправку, предоставляющую женщинам право избирать и быть избранными, сенат открывает прения, которые длятся на протяжении нескольких заседаний; поправка отклоняется. Отчет, напечатанный в «Официальной газете» (Journal officiel), весьма показателен; в нем можно найти все аргументы, выдвинутые антифеминистами на протяжении полувека в таком количестве трудов, что их трудно даже перечислить. Первым делом в ход идут галантные аргументы в духе: мы слишком любим женщин, чтобы позволить им голосовать; как когда-то у Прудона, превозносится «настоящая женщина», принимающая дилемму «куртизанка или домохозяйка»: голосующая женщина утратила бы все свое обаяние, она высится на пьедестале, так пусть с него и не сходит, став избирательницей, она теряет все, ничего не приобретая взамен, ей не нужен избирательный бюллетень, чтобы повелевать мужчинами, и т. д. Более серьезные люди ссылаются на интересы семьи: место женщины – дом; политические дискуссии привели бы к раздорам между супругами. Некоторые признаются в умеренном антифеминизме. Женщины отличаются от мужчин. Они не служат в армии. Будут ли голосовать проститутки? А другие высокомерно настаивают на своем мужском превосходстве: голосование – обязанность, а не право, женщины его недостойны. Они не столь умны и не столь образованны, как мужчины. Если они будут голосовать, мужчины изнежатся. У женщин нет никакого политического воспитания. Они станут голосовать так, как прикажет муж. Если они хотят быть свободными, пусть сначала освободятся от своей портнихи. Предлагают даже такой великолепный в своей наивности аргумент: во Франции женщин больше, чем мужчин. Несмотря на убожество всех этих возражений, политических прав француженке пришлось ждать до 1945 года.

Новая Зеландия предоставила женщине всю полноту прав уже в 1893 году; в 1908-м ее примеру последовала Австралия. Но в Англии и Америке победа была трудной. Викторианская Англия властно удерживала женщину у домашнего очага, Джейн Остин писала тайком; требовалось немалое мужество или необычайная судьба, чтобы стать Джордж Элиот или Эмилией Бронте; в 1888 году один английский ученый писал: «Женщины – это не только не раса и даже не половина расы, но всего лишь подвид, предназначенный исключительно для размножения». Г-жа Фоусет основывает в конце века суфражистское движение, но, как и во Франции, весьма робкое. Зато к 1903 году женские требования приобретают особое звучание. Семья Пэнкхерст создает в Лондоне Женский социально-политический союз (ЖСПС), примыкающий к Лейбористской партии; он начинает активную и решительную борьбу. Впервые в истории женщины выступают именно как женщины: это придает особый интерес деятельности английских и американских суфражисток. На протяжении пятнадцати лет они проводят политику давления, отчасти напоминающую поведение Ганди: отказываясь от насилия, они более или менее искусно изобретают его заменители. Они врываются в Альберт-холл во время митингов Либеральной партии, потрясая ситцевыми знаменами с лозунгом: «Право голоса – женщинам!»; они силой пробираются в кабинет лорда Асквита, митингуют в Гайд-парке или на Трафальгарской площади, устраивают уличные шествия с транспарантами, читают лекции; во время демонстраций они оскорбляют полицейских или кидают в них камнями, чтобы против них возбудили дела; в тюрьме прибегают к тактике голодовок; они собирают средства, объединяют вокруг себя миллионы женщин и мужчин; они с такой силой будоражат общественное мнение, что в 1907 году двести членов парламента образуют Комитет в защиту женского избирательного права; отныне каждый год кто-нибудь из членов комитета предлагает закон о женском избирательном праве, и каждый год этот закон отклоняется по одним и тем же основаниям. В том же 1907 году ЖСПС организует первый марш на парламент, в котором принимают участие множество работниц в платках и несколько аристократок; полиция разгоняет их; однако год спустя, когда возникает угроза запрета для замужних женщин работать в определенных штольнях шахт, ЖСПС призывает работниц из Ланкашира устроить в Лондоне большой митинг. Снова идут аресты, на которые заключенные-суфражистки отвечают в 1909 году длительной голодовкой. Выйдя на свободу, они организуют новые шествия: одна из них верхом на выбеленной известью лошади изображает королеву Елизавету. 18 июля 1910 года, в день, когда закон о женском избирательном праве должен был обсуждаться в палате общин, через весь Лондон протягивается девятикилометровая живая цепь; закон отклоняют, следуют новые митинги и новые аресты. В 1912 году женщины переходят к более агрессивной тактике: поджигают нежилые дома, срывают афиши, топчут газоны, швыряют камнями в полицейских; параллельно они шлют делегацию за делегацией к Ллойд Джорджу и сэру Эдуарду Грею; прячутся в Альберт-холле и с шумом врываются в зал во время выступлений Ллойд Джорджа. Их деятельность прервала война. Сейчас очень сложно сказать, в какой мере эта борьба ускорила события. Ограниченное избирательное право было предоставлено англичанкам в 1918 году, полное – в 1928 году: этот успех был достигнут в основном за счет деятельности женщин во время войны.

Сперва американская женщина оказалась более независимой, чем европейская. В начале XIX века женщинам пришлось участвовать в тяжелом труде первопроходцев, который лег на мужские плечи, они боролись наравне с мужчинами; их было намного меньше, а потому ценили их очень высоко. Однако понемногу их положение сблизилось с положением женщин Старого Света; с ними продолжали обходиться галантно; они сохранили культурные привилегии и господствующее положение в семье; законы охотно признавали за ними религиозную и нравственную роль; однако все рычаги управления обществом оставались в руках мужчин. Около 1830 года некоторые женщины стали требовать политических прав. Они также развернули кампанию в защиту негров. Поскольку участие женщин в состоявшейся в 1840 году Конвенции противников рабства не предусматривалось, квакерша Лукреция Мотт основала феминистскую ассоциацию. 18 июля 1840 года на Конвенции по правам женщин в Сенека-Фоллзе ее члены составили манифест, проникнутый духом квакерства и задавший тон всему американскому феминизму. «Все мужчины и женщины рождены равными – Господь наделил их определенными неотъемлемыми правами… Для защиты этих прав учреждаются правительства… [Мужчина], сделав ?женщину? в замужестве бесправной перед лицом закона, приговорил ее к гражданской смерти… Он присвоил себе прерогативу самого Иеговы, утверждая свое право указывать ей сферу деятельности, тогда как это дело ее совести и ее Бога». Спустя три года г-жа Бичер-Стоу пишет «Хижину дяди Тома», которая поднимет в общественном мнении волну сочувствия неграм. Эмерсон и Линкольн поддерживают феминистское движение. Когда вспыхивает война между Севером и Югом, женщины принимают в ней активное участие, но напрасно они требуют, чтобы поправка, предоставляющая право голоса неграм, была сформулирована в следующей редакции: «Ни цвет кожи, ни пол… не могут служить препятствием для предоставления избирательного права». Тем не менее, воспользовавшись тем, что одна из статей поправки допускает разночтения, мисс Энтони, одна из лидеров феминизма, вместе с четырнадцатью соратницами голосует в Рочестере; на нее налагают штраф в размере ста долларов. В 1869 году она основывает Национальную ассоциацию за избирательные права женщин; в том же году женщинам штата Вайоминг предоставляется право голоса. Но только в 1893 году этому примеру последовал штат Колорадо, а за ним в 1896-м – Айдахо и Юта. Далее прогресс идет очень медленно. Однако в экономическом плане женщины добиваются гораздо большего, чем в Европе. В 1900 году в США насчитывается пять миллионов работающих женщин, из которых 1 300 000 заняты в промышленности, 500 000 – в торговле; множество женщин работают в торговле, промышленности, занимаются бизнесом и всеми свободными профессиями. Есть женщины-адвокаты, доктора и 3373 женщины-пастора. Знаменитая Мери Бейкер Эдди основывает движение «Христианская наука». Женщины привыкают объединяться в клубы: в 1900 году в их составе насчитывается около двух миллионов членов.