Ветер с севера

Пипина проследила за его взглядом и чуть нахмурилась: понять жениха можно – силач Вульфрад легко усадил себе на плечо Эмму, она смеялась и ловила бросаемые ей стебли цветов. И все же голос графини Байе оставался спокоен:

– Это всего лишь игра. Моя дочь знает, какого она рода, к тому же страстно желает покинуть Гиларий-в-лесу и оказаться в большом мире. Причем Эмма знает, что отпущу я ее туда лишь тогда, когда вы станете мужем и женой. Мне необходимо знать, что моя малышка будет под защитой сильного рода Анжельжер. А теперь успокойся и идем. Мы с твоим отцом должны обсудить все, что необходимо для совершения вашего брака.

Майские песни полны любовного томления, и тем не менее справлять свадьбу в мае – дурная примета. Именно поэтому венчание Ги и Эммы решено было перенести на конец июня. Фульк и Пипина при посредничестве повеселевшего после отведывания доброго совиньерского вина Радона, установили размер выкупа за невесту и приданого. Присутствие жениха и невесты при сговоре считалось совершенно не обязательным, однако Ги слышал каждое их слово, сидя за длинным столом, где женщины и послушники расставляли угощение. Юноша молчал, пристально наблюдая за молодежью у шеста. Нет, он больше не настаивал на своем желании надеть монашеский клобук. Но сама Эмма…

По праздничной традиции ее избрали королевой мая, и она снова пела, а затем повела хоровод, обходя все селение и останавливаясь у каждого дома с заздравной песнью. При этом она вновь оказалась на плечах у Вульфрада, и Ги испытывал то боль, то обиду, а то вдруг непривычную ему ярость. В обители Мартина Турского ему внушали, что христианин должен смотреть на мир со смирением, и Ги считал, что только так, кротко смиряясь, можно поддержать в этом страшном неспокойном мире законы Божьи. Но вот сейчас он понимал, что еле сдерживается, чтобы не намекнуть кому-нибудь из вавассоров отца, чтобы пошли и надавали пинков этому Вульфраду. Свободному франку, видишь ли! Да что он сможет, пахотный человек, если против него станет обученный воин графа Анжу!

Пожалуй Ги останавливала лишь мысль, что как к нему самому отнесется при этом Эмма. Вот если бы Ги сам мог пойти и потребовать свою невесту! Однако высокий тонкий Ги понимал, что ему не устоять против крепкого сына кузнеца.

Неожиданно к нему подсел воин со шрамом. Эврар, кажется – Ги еще не знал по имени всех вавассоров своего отца.

– Думаю тебе не стоит терять время, парень, – довольно дружелюбно произнес длинноусый воин. – Лучше уведи девушку из толпы. Чего тянешь? Видишь, вон бродит со своим коробом немой лоточник. Купи у него какую-нибудь безделицу и отнеси этой Птичке. Поверь это куда лучше тех стеблей цветов, что ей дарят местные воздыхатели. И уж после подарка у тебя будет полное право пригласить невесту прогуляться вон в тех зарослях.

Ги не двинулся с места и даже не ответил Эврару. Он сын графа и сам знает, как ему поступать! Однако, едва мелит отошел, как Ги едва ли не бегом кинулся к лоточнику.

Немо торговец разложил свои товары возле боковой калитки аббатского двора. Деревенские кумушки восхищенно ахали, разглядывая его немудреный товар – медные застежки-фибулы для плащей, нашейные гривны, ожерелья из клыков волка, оберегающие от дурного глаза. Были тут и стеклянные бусины на кожаном ремешке, и костяные резные амулеты, затейливые пряжки для сандалий и поясов. Лоточник обменивал свои товары на кровяные колбасы и горшочки местного лесного меда, а за бронзовую булавку с блестящим хрусталиком на конце выменял новое топорище.

Когда подошел Ги, лоточник глухо и нетерпеливо мычал, на пальцах объясняясь с покупателями, но обычного азарта купца, у которого идет торговля, в нем не чувствовалось. Юноша даже заметил, как одна из деревенских красоток стащила с его лотка медную пряжку, а коробейник, таращась куда-то на лес, даже не заметил этого. Не долго разориться, если так обращаться с товаром. Кроме того этот лоточник в своей длинной лохматой безрукавке, с голыми, мощными ногами, перевитыми до колен ремнями грубых башмаков, да еще и возвышающийся почти на голову над всеми окружающими, больше походил на воина или лесного разбойника, чем на угождающего покупателям торговца.

Ги склонился над его лотком. И почувствовал, что вокруг все притихли, глядя на него с насмешливым любопытством. И он наугад выбрал первое, что попалось: головную повязку из кожи с посеребренными чеканными узорами в виде звездочек.

– Сколько?

Немой торговец молча растопырил широкую ладонь.

– Пять динариев?

Ги решил, что это, пожалуй, слишком дорого для столь суетной вещи, и, хмыкнув, бросил побрякушку обратно.

В тот же миг он увидел, как маленькая белая ручка скользнула из-за его спины в короб. Он вздрогнул. Рядом стояла Эмма, лукаво поглядывая на него и перебирая содержимое короба. Ги видел её опущенные пушистые ресницы, точеный нос, мягкую ямочку улыбки на щеке и снова испытывал странное волнение, словно не будучи в силах сделать вздох из-за пылающего в груди жара.

Девушка взяла в руки браслет из навитых спиралью колец, оканчивавшихся змеиными головами со стеклянными бусинками глаз, и посмотрела сквозь него на солнце.

– Какая красота! И что ты хочешь за него, бродяга?

Хмурый лоточник, глядя на нее из-под спутанных волос своими желтыми рысьими глазами, растопырил обе ладони, а потом добавил еще пятерню и два пальца.

– Семнадцать? Ты требуешь семнадцать динариев? Да тебя стоит высечь, проклятый разбойник!

В первый миг Ги лишь удивился, что эта девушка так быстро считает, но уже в следующее мгновение, торопясь, словно опасаясь не успеть, принялся отсчитывать деньги.

Рыженькая Эмма смотрела на него и улыбалась. И как мило боднула его головой в плечо, когда получила украшение. Ну не поцеловала, как ранее, но все же… И теперь он и впрямь может предложить ей прогуляться с ним вон за теми зарослями.

Ги не успел ничего сказать, когда раздался громкий рев трубы. Дородный монах, рядом с которым восторженно прыгали двое белоголовых малышей-близнецов, весь багровый от напряжения, дул в старинную медную трубу – этот звук должен был послужить сигналом к началу пиршества. И тотчас со всей лесной долины успевшие проголодаться люди поспешили к выстроенным у ручья «покоем» столам.

Ги заметил, что к Эмме подошел Вульфрад, но она словно не заметив его, взяла за руку одарившего ее жениха и так, в паре, они и пошли туда, где рассаживались ха столами. Теперь им предстояло восседать за верхним столом, единственном покрытом скатертью, где уже устроились настоятель, графиня Пипина, ее брат Фульк и его ближайшее окружение. Еще до начала застолья многие из них уже выпили, держались весело, причем сам граф шумел и говорил громче других, даже напоминал аббату о некоей Бертинской пустоши, выгодное угоде, за которое у них неоднократно шел спор.

Ги заметил, что Пипина явно занервничала, когда Радон и ее брат стали повышать голоса в споре и поспешила перевести разговор на другое. И пусть ее манеры были неспешными, а голос негромким, она могла повлиять и на подвыпивших мужчин – чувствовалась былая привычка графини повелевать. К тому же, в своем скорбном темном одеянии, с простым обручем, она смотрелась тут едва ли не королевной из сказаний. И было понятно, как некогда она была хороша.

Даже манера есть госпожи из Байе выдавала ее благородное положение и воспитание: пищу она брала самыми кончиками пальцев, жевала медленно, с достоинством, словно такие обильные пиршества приходились ей вовсе не в диковинку. А вот большинство присутствующих ели так, словно задались целью продемонстрировать мощь и объем своих желудков. Они хватали мясо руками, разрывая его на куски, шумно чавкали и выплевывали кости, заглатывали огромные куски. Жареную баранину заедали копченым лососем, красную морковь грызли вперемешку с мочеными яблоками, бросив в рот горстку соли, закусывали её грудкой каплуна, за которым следовали мед в сотах и зелень салата, а также приправленный тмином мягкий сыр. Особенно усердствовали косматые жители лесных деревень. Монахам даже приходилось следить, чтобы они, урча, как звери, не затевали драк из-за всякой луковицы либо куска кровяной колбасы.

Ги медленно очищал скорлупу вареных яиц тонкими пальцами и макал их в солонку, не поднимая глаз. Эмма сидела как раз напротив него, не сводя с его лица открытого и любопытного взгляда. Спустя несколько минут юноша почувствовал, как легкий башмачок под столом коснулся его колена, и сейчас же закашлялся, взглянув на Эмму. Девушка вызывающе улыбнулась, и вновь ямочки на её щеках привели юношу в неописуемое волнение.

Эмма находила, что её жених не дурен собой. У него гладкая кожа, темные, узкого разреза глаза с мохнатыми ресницами. Она ничего не упустила – ни вьющихся зачесанных назад смоляных кудрей, ни благородной манеры держаться, ни узковатых плеч, ни гордой, как у отца, посадки головы. Проницательным женским взглядом она оценила его черное одеяние из прекрасного фризского сукна, украшенное вышивкой черным шелком на рукавах. Черное на черном… Привыкнув, что в одежде все должно быть ярким и бьющим в глаза, Эмма нашла в этом новшестве нечто чрезвычайно изысканное. На груди Ги покачивался крест, что придавало ему сходство с монахом, но крест этот был из великолепного светлого серебра с вкраплениями черных агатов. А его чеканный пояс с кинжалом в богатых ножнах был куда изящнее, чем тот, что сковал себе Вульфрад и теперь щеголял в нем перед сельскими красотками. Но думать о том, что она водит Вульфрада, как ручного медведя на привязи, сейчас не хотелось. Пусть Вульфрада заберет себе шустрая малышка Сизенанда, укравшая сегодня у лоточника украшение. Это она о нем страдала все время. А вот Эмме теперь интересен Ги из рода Анжельжер. И она снова толкнула его ногой о колено под столом.

Ги только пуще покраснел. Как ему теперь себя вести?

Сидевший рядом Эврар заметил происходящее и негромко рассмеялся:

– В малышке просто бес сидит. Клянусь небесным светилом, на твоем месте я бы не спешил предстать с ней перед алтарем. Уж по крайней мере тебе следует сперва вызнать, не получил ли твою сговоренную невесту кое-то из этих…

Эврар не договорил, когда Ги резко повернулся к нему:

– Она дочь графа Байе и моя невеста. Будь любезен, Эврар, в дальнейшем отзываться о ней с сугубым почтением.

Кривая ухмылка тронула губы мелита, усы его дрогнули.

– Если меня не подводит память, кто-то еще вчера клялся всеми святыми, что готов посвятить себя Господу и нисколько не помышляет о браке. А сегодня я убеждаюсь, что сам Адам так не таял в раю перед Евой, протягивающей ему плод, как этот маленький святоша, забывший вдруг все свои намерения ради рыжей вертихвостки.

Ги надо было ответить дерзкому, но смолчал. Просто смотрел, как юродивый местный послушник протягивает Эмме музыкальный инструмент с длинным грифом. А все вокруг улыбались и просили девушку спеть.

Эмма и сейчас не заставила долго себя просить. Настроив лютню, она взяла несколько аккордов и вновь, заставляя умолкнуть шум собравшихся, взлетел её божественный бархатистый голос:

Эй, наполните рога,
Даром лозы виноградной,
Сам бог Луг[43 - Луг – древнее божество галльского языческого пантеона.]
Вступает в круг
С песнею отрадной.

Ги невольно нахмурился. Это была старая языческая песня о прежних богах, которых Церковь почитала демонами. Удивительно было слышать её из уст девушки, выросшей при аббатстве. Тем не менее монахи явно не были этим обескуражены, и Ги почувствовал, что здесь, среди лесов, еще более чем живы старые верования и предания. Сам преподобный Радон, размахивая чашей, подхватывал, когда Эмма в песне обращалась к богу-оленю Цернуносу, чтобы тот послал удачу на охоте, а бог лесов Эсус пособил бы раскорчевать лес под пашню, Эпона же всадница, богиня лошадей, послала бы резвости молодым скакунам.

Эпона, приведи коня,
Помчимся мы уздой звеня…

Никого здесь это не возмущало. Один лишь дряхлый брат Тилпин, возведя очи горе, не участвовал в веселье, а бормотал молитву за молитвой, перебирая четки. Когда же песня смолкла, он поднялся, чтобы вразумить непокорную паству, но в него полетело столько обглоданных костей, что несчастный монах поспешил скрыться под столешницей.

Эмма смеялась, испытующе глядя на Ги, а тот вдруг заметил, что смеется со всеми. Вино ли, общее ли веселье, или очевидная благосклонность девушки окрылили его.

Рядом граф Фульк, стуча железным наручнем о столешницу, уже громогласно взывал:

– Мою любимую, Птичка, о мече и кресте!

Девушка вновь пела:

Когда монах в кругу свечи
Воюет с бесом во тьме ночной,
Куют для воинов мечи —
Беречь молящего покой…