Ведьма в Царьграде

Собравшиеся сокрушенно молчали. Думали – попал в полон славный витязь. А это ох как плохо. Погибнуть для воина в сече – сразу попасть в Ирий[55 - Ирий – рай по славянским верованиям: край, где всегда весна и куда улетают в зимнее время певчие птицы.]. Сама перунница дева Магура[56 - Перунница Магура – служащая богу битв Перуну дева, схожая со скандинавскими валькириями. Павшим в бою дает напиться живой воды, прежде чем заберет их души в Ирий.] за такими является, забирает душу особо отличившегося да отважного. Стать же невольником, погибнуть в полоне… Это и за кромкой[57 - Кромка – граница реального мира.] оставаться на веки вечные рабом. Нет, лучше смерть, чем вечное рабство униженной души.

Вот о чем думали, глядя на язычки пламени, примолкшие витязи. Потом Семецка спросил:

– А может, все же сбежал удалой витязь, может, обманул копченых?

– Сам хочу в это верить, – вздохнув, ответил Претич. – Но случись такое, думаю, он бы уже объявился. Его бы приняли в любую дружину, пояс гридня[58 - Гридень – лучший воин в дружине.] бы дали.

– Вот вокняжусь, – сжимая кулаки, молвил Святослав, – я уж позабочусь о том, чтобы разделаться со степью. Обходить нас будут за дальними порогами!

Немного позже, когда воины уже ели осетрину, к костру, словно тень, неслышно приблизилась Малфрида. Она лишь вновь служила при княгине и теперь, пока посольство не отбыло, ведьма ходила где ей заблагорассудится. Кто же чародейку самой Ольги тронуть посмеет? Но сейчас, когда она молча села у костра, кое-кто из дружинников привычно сделал предохраняющий от темных сил жест.

А вот Святослав чародейке был рад. Даром, что она Малушу от него отвадила. Зато Святослав не забыл еще, как она его малышом баловала, сказки страшные рассказывала, а то и дивами всякими развлекала: то птицу перелетную заставит на руку княжичу опуститься, то по ее знаку домовой появится. Страшно, но и интересно как! А еще молодому князю было немаловажно то, что Претич тепло Малфриду приветствовал, сам ей отрезал ломоть осетрины, сам подавал на ноже. Уважает, значит. Однако все заметили, что, принимая у воеводы подношение, ведьма случайно коснулась рукой самого клинка, не сильно вроде, но руку отдернула резко, будто обожглась. Даже кусок сорвался с клинка, упал на песок.

Претич хмыкнул.

– Что ты железа опасаешься, Малфрида? Ну, прямо как нечисть лесная.

– Станешь тут нечистью, когда вокруг столько христиан, – буркнула ведьма, поднимая и отряхивая кусок рыбины.

– Где это ты христиан тут видишь? – удивился Святослав. – Уж не среди ли моих побратимов военных? – Он обнял с одной стороны богатыря Инкмора, с другой – красавчика киевлянина Блуда.

Те засмеялись, стали обсуждать христиан, какие советовали не воевать, а если получить по морде, то тут же подставить другую щеку. Нет, среди носящих меч витязей христианина не встретишь.

– Не скажите, – заметил Претич. – Вон и в войске Свенельда такие имеются, и в других дружинах есть поклонники распятого, да и в самом Витичеве христиане появились. Ну так что с того? Они безвредные.

Ему никто не стал отвечать. Подумаешь, христиане! Только Малфрида зыркнула из-под упавших на глаза прядей, но говорить ничего не стала, ела молча.

Она быстро справилась с заданием Ольги, разыскала чародейскую воду, и княгиня похвалила ее. А вот того не понимала, что ведьме пришлось птицей-соколом обернуться, чтобы улететь подальше от мест, где христиане шастают, потом и лисой стать, рыскать в чащах, где людей и вовсе не было. Только там, в полной глухомани, чародейка и разыскала священную воду.

Ольга говорила, что к самому базилевсу ее повезет, а Малфрида только и думала: зачем даром земли своей делиться? Редкостью стали уже тут чародейские источники, исчезают. И скоро люди, какими бы важными и богатыми ни были, что бы за воду ни предлагали, все одно не смогут такую получить. Ибо гаснет вода волшебная, обычной становится. И близится время, когда люди совсем забудут, как долго некогда жить могли, сколько старости не знали. Произойдет это потому, что многие, как и Претич, считают христиан безвредными, миролюбивыми. А вот ведьма уверена – гнать их надо, убивать, а тела сжигать, пепел по ветру развеивать, чтобы и духа их поганого тут не осталось. Да кто ее послушается? Вон и Ольга, когда Малфрида стала настаивать, даже бровью не повела. Наоборот, одернула ее: мол, молчи, не злись, а то опять клыки полезут. И Малфрида сдержалась.

Это Ольга еще терпит, когда обличье ее чародейки меняется, а люди могут и камнями закидать. Хотя нет, не посмеют. Всем известно, что ведьма Малфрида княгиню в пути сопровождать-оберегать будет. Но было нечто, что волновало и саму ведьму. Уж больно легко она стала облик менять: еслигневалась – клыки сразу так и выступают, ногти когтями удлиняются, рык горлом идет. Малфрида решила, что это потому, что с мужчиной она давно не любилась, – это бы враз ее силу колдовскую на нет свело бы. Но нельзя ей сейчас силу терять. И пусть она, как заметил Претич, в последнее время стала, будто нежить, каленого железа побаиваться, но сила-то ее при ней.

И это тогда, когда вокруг так и несет христианами. Вон Малфрида, как прибыла в Витичев, который день уже по округе шастает, а все равно ни одной мавки не встретила, лесовики мохнатые исчезли, да и в избах домовые будто сгинули, овинники не появляются на зов. А ведь ранее стоило только Малфриде отойти от костров к торчавшему у отдаленной заводи камню водяного, и хозяин местных вод тут как тут. Сейчас же никого. Так, только тени какие-то порой мелькнут среди речных ветел, глазки чьи-то блеснут из-под коряги. Но показать себя опасаются. Всех их христианская вера разогнала. И если так пойдет, то настанет время, когда и хозяйки перестанут ставить у порога блюдце с молочком для домового, охотник не положит у опушки подношение лешему, блазней[59 - Блазень – призрак, обиженная душа не погребенного или не проведенного с положенными почестями мертвеца.] вечерних, какие в темные ночи льнут к окошку, перестанут опасаться, в русалок не будут верить… Да, лихие грядут времена. А эти у костра только и говорят, мол, кому вредят те христиане. Да всему окружающему миру!

– Что-то ты совсем закручинилась, Малфрида, – подсел к ней Святослав. – Скажи лучше, кого ты видела, когда матушку в Киеве навещала?

И вроде как улыбается, а глаза у самого внимательные, ждущие, пытливые.

Ведьма поглядела на него, да так, что князь невольно потупился, вздохнул глубоко.

«То-то, не приставай», – подумала чародейка. Это перед дружинниками своими Святослав может гоголем расхаживать, а к ней с иным подступает: неужели же правда, что дочку от него отворотила? Может, снимет заклятие, а уж он ей добром отплатит, наградит богато. И все бы ничего, но было ощущение у Малфриды, что словно выкупить у нее князь любовь Малуши хочет. И если ведьма сперва только отшучивалась, то потом раздражать ее Святослав стал.

Вообще, ей вся эта история поднадоела: Ольга велит отвадить от него Малушу, сам-то он гордый, не побежит за девичьим подолом; Свенельд упрашивает не губить Малушу, он, дескать, сам ее выдаст выгодно, а князю она нипочем; Святослав кругами ходит и донимает: пусть Малуша вновь полюбит его, пусть только улыбнется заманчиво… Но перед дружинниками своими страсть сердечную не показывает, а то и отзовется о молоденькой ключнице пренебрежительно. Нет уж, пусть Малуша живет в стороне от него. Малфрида и сама уже решила – так лучше будет.

И все же ее отказ отношений со Святославом не испортил, их часто видели вместе. То поднимались вдвоем на высокую срубную башню Витичева, оглядывали окрестности, то катались на лодке, били острогой рыбу, то наблюдали в гавани Витичева собиравшиеся тут большие ладьи княжеского каравана.

Судов было множество: крутобокие насады, юркие однодревки, варяжские ладьи-драконы. Корабль, который приготовили для княгини, был обустроен особо богато. Посредине, ближе к мачте, на дощатом настиле, должен был расположиться шатер для государыни, под настилом стояли ее сундуки с самым необходимым. Высокий штевень корабля украшала выкрашенная в алый цвет диковинная голова – то ли птица оскаленная, то ли дракон узкомордый. Не поймешь, но впечатляло. Причем корабль так и называли – «Оскаленный». А вот на задний штевень «Оскаленного» при отплытии водрузят большой череп круторогого тура – знак покровителя богатства и дорог Велеса. Это для того, чтобы благословляющий в пути Велес всегда при княгине был и отпугивал чужих духов, когда поплывут в незнакомых местах. Без Велеса торгового и путеводного, без знака его в пути никак нельзя. Такой же знак – голова рогатого быка – будет выткан и на парусе, но парус пока не ставили, ждали, когда Ярилу отгуляют.

В преддверии праздника неожиданно налетели грозы. Что ни день, то ливень стеной, раскаты грома, всполохи молний. Корабелы говорили, что это хорошо, мол, вода в реке поднимется, силу наберет. Воины тоже считали, что если перед походом Перун столько молний наслал, то это знак воинской силы, добрый знак. Малфрида также была рада – она любила грозу, ибо от Перуна сила ее колдовская обновлялась и росла.

А вот княгиня, как раз приехавшая в Витичев с целой свитой княгинь и боярышень, такой погоде не радовалась: из-за дождей опять приходилось перепаковывать товары, сушить, вновь покрывать промасленной парусиной и кожами. Недовольны были и те, кто надеялся на Ярилин день отгулять по полной. А под дождичком праздник вышел так себе: ни больших костров, ни долгих праздничных хороводов. Но требы принесли, как и полагалось, богатые: и человека клали на алтарь, и быка, и овец, и немало петухов белых и черных. Окропили всех кровью служители волхвы, пожелали сил и удачи.

И небеса смилостивились, утро после Ярилиного дня вышло светлое и ясное, мягкий ветерок разгонял уплывающие вдаль облака. Корабли отходили от пристаней Витичева один за другим, производя обычный шум и сумятицу.

На берегу оставались многочисленные провожающие, махали вслед, смотрели, как развеваются яркие паруса, как разрезают воду крутой грудью могучие ладьи – каждая со своим охранителем на штевне, разрисованным, скалящимся или важным от какой-то своей, придуманный для каждого изваяния резчиком значимости.

Ускакала вдоль берегов и конница – Претич повел воинов левым берегом, Святослав – правым. Воевода Свенельд занял место на первой ладье, двигался впереди каравана, осматривая речной путь и лишь порой поглядывая туда, где на втором корабле обустроилась княгиня. Малфрида плыла вместе с ней, и ее накидка цвета запекшейся крови мелькала там же, где и Ольга в своих светлых одеждах. Ну а священник Григорий плыл на одном из последних в караване судов. То была воля Малфриды, ее условие непреклонное. Сказала Ольге: не удалишь попа своего – исчезну однажды, мне и воля твоя не указ.

Весь день плыли ладьи по блестящему под солнцем Днепру, благо, что ветер и течение давали гребцам возможность не расходовать силы. Но и ночью продолжали идти, когда ветер стих и пришлось сесть за весла. Конники же окликали корабелов с берегов, кричали о том, что лошадь живая тварь, не ладья бездушная, вот и надобно им остановку сделать. Корабли медленно и величаво прошли мимо, а конники лишь к рассвету опять нагнали караван.

Ольга после всех хлопот перед отплытием сладко выспалась в своем шатре, закутавшись от речной сырости в меха. Утром проснулась и лежала какое-то время, глядя в полог, прислушиваясь к скрипу уключин, плеску воды за кормой.

Хорошо было дать себе некое подобие отдыха, довериться другим. Когда все же вышла из-под полога шатра, то перво-наперво посмотрела туда, где впереди плыл корабль-дракон ее воеводы Свенельда. Варяг сам стоял у рулевого весла, сменив кормщика, ветер трепал его длинные, соломенного оттенка волосы, рвал за плечами алый плащ. Глаз не отвести, как хорош!

Всегда в радость любоваться тем, что прекрасно. А Свенельд воистину был прекрасен, так отчего ж не поглядеть на него сколько душе угодно. Ведь сердце уже не трепыхалось так, как в былые годы, когда Ольга думала, что она, княгиня Руси, как какая-то девка теремная, потеряла голову от пригожего варяга. Осилила государыня свою любовь, успокоилась. Но все же хорошо и спокойно, что именно Свенельд будет подле нее в далеких пределах.

На каком-то из кораблей гребцы затянули песню. На другом подхватили:

Ой ты, ладо, ладушка,
Душу мне потешь да согрей.
Дай забиться серденьку,
Тугу одолей, одолей.

Сидевшая подле палатки княгини Малфрида тоже слушала. Ишь какие песни ныне поют! Раньше пели все о доблести и удаче в походе. Это когда она проплывала тут с Игорем, а витязям князя не нравилось, что их глава столько внимания чародейке уделяет, каждый миг хочет ее подле себя иметь, обнимает, не стыдясь взглядов дружины[60 - Об этом рассказано в романе «Ведьма и князь».]. Ибо Игорь ее любил.

Она же… Наверное, и она его любила. Но мало, видать, раз оставила и не была с ним в тот час, когда гибель страшная его настигла. Из-за нее погиб Игорь. Пошел за данью к древлянам, они озлились и придумали, как погубить князя: заманили назад, сказав, что она, Малфрида-чародейка, ждет его в глухой чаще. Вот князь и повернул обратно с малой дружиной. Людям своим не решился сказать, что за ладой едет. Зато объявил, что еще дань хочет взять с древлян. И слова те древляне слышали. А потому сказали: «Если повадится волк к овцам, то вынесет все стадо, пока не убьют его. Так и этот: если не убьем его, то всех нас погубит». И убили, казнили страшно… Малфрида же теперь несет в себе вечный груз вины. Не уберегла… И другая за него помстилась. Жена. Княгиня Ольга. Может, потому ведьма и готова служить ей до конца, ибо благодарна за ее месть. Но останься Игорь жив, неизвестно еще, как бы меж ними с Ольгой сложились отношения. Теперь же подругами стали.

Малфрида вспоминала все это с болью и радостью. Хорошо было думать, что тебя кто-то так сильно любил, что не изменил, не пошел против твоей воли, против твоей сущности, поддавшись сладким и притворным речам христиан. Как тот же Малк сделал… А ведь Малфрида ранее была уверена в муже, ей легко жилось с ним. Думала, вот же есть на свете близкий человек, который примет ее такой, как она есть, любить будет вечно … Ласкать, голубить, радость дарить такую, что слаще ее и нет ничего… Ну, может, чародейство только и слаще. Или нет?

Малфрида закрыла глаза, явила себе облик мужа. Глаза-то какие ласковые, руки нежные. Ради этой услады любовной ведьме и впрямь порой было не жалко отказаться от чародейства. А Малк, когда любился с Малфридой, когда делал ее обычной бабой и плотской любовью лишал колдовских сил, говаривал бывало: мол, давай будем жить, как все, деточек нарожаешь мне… Она отказывалась. Вон у них Малуша и Добрыня, ее порождение, и Малк их любит, как родных. А что своего мальца ему приспичило… Вот-вот, приспичило, она так ему и говорила. А он все равно хотел… Может, потому и обиду затаил, с христианами в отместку связался. И как же ей теперь без его любви и ласки, без надежной защиты?

Малфрида тряхнула головой, откинув за спину толстые косы. И что это ее разобрало так? Ох уж эта ведьмовская натура! Любой бабе с милым любиться-тешиться услада, а колдунье особо.

Она поднялась, прошла к носу корабля, переступая через скамьи гребцов. Сейчас корабль шел еще по своим землям, где случись что, с берега сразу упредят. Вот многие из гребцов и поснимали доспехи, плыли под теплым солнышком в одних рубахах, а то и полуголыми. Было видно, как перекатываются под кожей их литые мускулы, играют мышцы, расправляются плечи. Ох… какие! Так бы и приникла к кому из них, огладила бы, а то и лизнула, укусила… впилась, дала телу усладу. Но нельзя. Она Ольге нужна как чародейка. А что с самой происходит… Кому до того дело?

Испытывая раздражение и злость, Малфрида остановилась у штевня подле Ольги. Заметив, как та глядит на Свенельда, сказала с вызовом:

– Ну что ты маешься? Покличь, позови – он вмиг прилетит.

Серые глаза княгини так и сверкнули булатом.

– А ну рот замкни! Взяла волю.

На передней ладье Свенельд, будто почувствовав их взгляды, оглянулся. Блеснули в улыбке его зубы. Сам же рукой на что-то указывал. Крикнул:

– Видите? Это те самые Змиевые валы!

Они уже проплывали устье реки Трубеж, за громадами Змиевых валов виднелись бревенчатые вышки Переславля. Люди, живущие тут, любили рассказывать, что и ныне в лунные ночи можно разглядеть силуэт богатыря, который впряг в дышло огромного змея и проходится по валам, как и в те незапамятные времена, когда он оградил землю славян от находников этими гигантскими рвами, возведя валы, отделяющие Русь от степей. Давно это было. С тех пор русы не только смогли отстоять свои земли, но и сами постепенно селились ближе к открытым просторам степи.