Прошу, найди маму

– Мама.

Из его глаз вдруг хлынули слёзы, а мама повела его к горе за школой. Она закатала его штаны, чтобы оголились икры. Достав из-под одежды розгу, она начала стегать его по икрам.

– Ты почему не ешь?! Ты думал, что я буду рада, если не будешь есть?

Мать била его безжалостно. Ему и без того было обидно, что младшие братья и сёстры не слушаются, а тут ещё и от матери влетело. Он никак не мог этого понять, и обида становилась ещё сильнее. И ещё он не мог понять, почему мама так злилась.

– Так ты будешь брать с собой еду или нет?!

– Не буду брать!

– Ах, ты всё равно?

Мать стала бить ещё сильнее. Он ни разу не пожаловался, что ему больно, пока мать не обессилела. Он не только не пытался убежать, а даже не изменил позы, только стоял, плотно сжав губы, получая удары розгами.

– А так?

Следы от побоев широко расплылись, и на его икрах начали появляться кровавые раны.

– Всё равно! – крикнул он в ответ.

В конце концов мать сдалась и выбросила розгу. «Эх ты! Хёнчхоль, Хёнчхоль!» – она обняла его и разрыдалась. Успокоившись сама, она стала успокаивать сына. Она сказала, что кто бы еду ни приготовил, надо есть: «Ты должен хорошо питаться, тогда мне будет не так грустно». Грусть… В тот момент он впервые услышал от мамы слово «грустно». Он никак не мог понять, почему маме будет менее грустно, если он будет хорошо питаться. Ему казалось, что ей, наоборот, будет плохо, если он будет есть то, что готовит та женщина, потому что именно из-за неё мать ушла из дома, но, оказывается, всё было наоборот. Неужели ей будет менее грустно, если он будет есть, даже если эта еда приготовлена той женщиной… Он не мог этого понять, но не хотел делать матери больно, поэтому отрывисто сказал: «Ладно, буду есть!» – «То-то же», – в её полных слёз глазах промелькнула улыбка.

– Тогда пообещай, что вернёшься домой!

Он хотел взять с матери слово. Её глаза дрогнули.

– Я не хочу возвращаться домой.

– Почему, почему?

– Не хочу больше видеть твоего отца.

Из его глаз опять хлынули слёзы. Было похоже, что она действительно не намерена возвращаться. Наверное, поэтому она и сказала, что надо есть, кто бы ни приготовил. Ему вдруг стало ужасно страшно, что мать никогда не вернётся домой.

– Мама, я буду всё делать. Я буду работать на плантации, на поле, и двор я буду подметать, и воду я буду носить, и рис буду молотить, и топку всегда я буду топить. Я буду мышей отлавливать, и кур тоже буду ловить для поминок. Ты только вернись!

Перед поминками или праздниками мать упрашивала всех мужчин семьи, начиная с отца, поймать курицу. Она могла целый день на поле в горах поднимать стебли сои, которые прибил к земле ливень в сезон дождей, тащить домой пьяного отца, практически волоча его на собственной спине, могла палкой лупить выбежавшую из свинарника свинью, загоняя её назад. Она не могла делать лишь одного – резать живых кур. Когда сын приносил пойманного в канаве карася, мать не разрешала трогать его, если он был живым. В школе иногда объявляли «день ловли мышей» и заставляли приносить отрезанный мышиный хвост как доказательство того, что действительно поймали мышь. В других семьях матери ловили мышей, обрубали хвост и заворачивали в бумагу, но у Хёнчхоля мать, только услышав об этом, охала и вся съёживалась. Она была крепкого телосложения, но когда видела в кладовой мышь, выбегала оттуда с криком: «Караул!» Уж тем более ловить мышей ей было не под силу. «Да уж!» – осуждающе говорила тётя, глядя на раскрасневшуюся мать, когда та в панике выбегала из кладовой. Даже когда Хёнчхоль сказал, что будет ловить мышей и резать кур, мать всё равно не соглашалась вернуться домой.

– Я стану выдающимся человеком.

– Например?

– Прокурором.

Глаза матери заблестели.

– Чтобы стать прокурором, надо много учиться. Намного больше, чем ты думаешь. Я знаю одного человека, который, чтобы стать прокурором, занимался днём и ночью, но у него всё равно не получилось, и он от этого сошёл с ума.

– Я тебе обещаю, если только ты вернёшься…

Мать пристально смотрела в его взволнованные глаза. Потом улыбнулась.

– Да, у тебя должно получиться. Тебе не было и ста дней от рождения, когда ты сказал мне «мама». Тебя и грамоте никто не учил, но в школе ты сразу научился читать. Ты всегда был лучшим в классе. Как я могла тебя бросить… Не знаю, почему я об этом не подумала. Ведь у меня есть ты.

Мать долго смотрела на его икры с подтёками крови от розог, потом присела, повернувшись спиной. Он непонимающе посмотрел на её спину. Мать повернула голову.

– Быстрее влезай на спину, пойдём домой…

Она прямиком направилась домой, выгнала из кухни любовницу и приготовила рис. Отец взял любовницу, и они сняли себе отдельный дом. Однажды мать, засучив рукава, наведалась к ним, достала из топки котёл с мытым рисом и вылила в канаву. Она была готова даже пустить в ход кулаки ради того, чтобы выполнить обещание вернуться домой. Не выдержав нападок со стороны матери, отец ушёл с любовницей в другую деревню. Мать позвала сына и посадила его перед собой. Он был напуган, что вслед за отцом мать тоже уйдёт из дома, но она спокойным голосом спросила у него: «Как твоя учёба?» Он протянул экзаменационный лист с оценкой в 100 баллов, и в мрачных глазах матери мелькнула искра. Увидев, что все ответы были правильными, мать обняла сына.

– Сынок!

Всё время, пока не было отца, мать, как могла, угождала старшему сыну. Она разрешила ему ездить на отцовском велосипеде. Она отдала ему матрас, на котором спал отец, и укрывала его отцовским одеялом. Она накладывала ему рис в большую плошку, которой раньше пользовался только отец. Разливая суп, первую тарелку она ставила ему. Она ругала младших детей, если те пытались раньше него приступить к еде: «Старший брат ещё не взял ложку!» Когда приходил торговец фруктами с бадьёй винограда на голове, она набирала полковша кунжута, который сох во дворе, меняла его на виноград и откладывала отдельно: «Это для старшего». И каждый раз она напоминала ему о его обещании: «Ты обязательно должен стать прокурором».

Он и сам прекрасно понимал, что должен стать прокурором, чтобы мать не ушла из дома.

Всю осень того года мать была без отца и в одиночку жала рис, молотила колосья, сушила. Когда Хёнчхоль пытался помочь, мать со словами: «Ты лучше учись», – отсылала сына домой. Забирая с собой младших детей копать батат на поле в горах, она опять отправляла его заниматься. Все возвращались с поля только к вечеру с полными тележками. Средний брат, лёжа у родника и смывая с рук налипшую землю, пожаловался, что он бы тоже лучше посидел за уроками, а не копал батат, и дерзко заявил матери:

– Мама! У тебя что, только старший сын особенный?

– Да! Только старший особенный!

Даже не задумываясь, мать дала сыну подзатыльник.

– Так мы тебе не нужны?

– Да! Не нужны!

– Ну тогда мы пойдем к отцу!

– Что?

Мать хотела ещё раз дать подзатыльник, но отвела руку.

– Ну ладно! Ты тоже особенный! Все вы особенные! Мои особенные! Идите-ка сюда!

И у родника зазвенел смех. Сидя в комнате за столом и слушая голоса матери и остальных детей, Хёнчхоль тоже расплылся в улыбке.

Однажды мать перестала запирать ворота на ночь. А с какого-то дня, накладывая всем рис, она стала наполнять большую отцовскую плошку и ставить её рядом с топкой. Пока отца не было, старший сын учился ещё усерднее. Мать не разрешала ему помогать на плантации или в поле. Даже когда она ругала младших детей, например, за то, что они не убрали разложенный во дворе перец, когда пошёл дождь, она старалась не повышать голос, чтобы не мешать старшему заниматься. Лицо матери, на котором лежала печать усталости и печали, просветлялось, когда сын что-то читал вслух. Мать осторожно открывала дверь комнаты, где он занимался, потом осторожно закрывала. Она неслышно заносила ему какой-нибудь перекус, например, варёный батат или хурму, и опять тихонько закрывала дверь. Зимой того года, в день, когда всё замело снегом, через открытые ворота вернулся отец. Кашлянув, он отряхнул у дома ноги от снега и открыл дверь в комнату. В те дни из-за морозов все спали в одной комнате. Подглядывая через щёлочки приоткрытых глаз, Хёнчхоль видел, как отец дотронулся до лба каждого из спящих детей и рассматривал их лица. Видел он и то, как мама поставила на стол рисовую плошку, которую отставляла для него возле топки, и как она достала поджаренные с кунжутным маслом листы водорослей, и то, как она молча налила ему рисового супа и поставила рядом с плошкой риса, будто отец никуда и не уходил на полгода, а просто вернулся вечером домой.

Когда после окончания учёбы Хёнчхоль устроился в компанию, где работает и по сей день, мать была расстроена. Жители деревни завидовали, что её сын устроился на работу в одну из крупнейших в стране корпораций, но мать даже не улыбалась в ответ. Когда он приехал к ней, купив по традиции с первой зарплаты нательное бельё, она выпалила в его сторону:

– А как насчёт твоего обещания?

Он сказал рассерженной матери, что проработает всего два года, чтобы заработать на учёбу.

Мать тогда была ещё молодой, она вдохновляла сына ставить цели и идти к ним.

Постоянно просить прощения мать начала после того, как привезла к нему сестру, как только та окончила среднюю школу. Мать отдала ему на попечение сестру, когда он ещё не успел накопить денег на учёбу, чтобы попробовать повторно сдать юридический госэкзамен, и чувствовала свою вину.

– Она же девочка… Ей обязательно надо продолжать учиться. Помоги ей, чтобы она смогла тут закончить школу. Не хочу, чтобы она осталась тёмной, как я.

Встретившись на Сеульском вокзале у башни с часами и передав пятнадцатилетнюю дочь на попечение двадцатичетырёхлетнего сына, мать уже собралась возвращаться, но предложила съесть по тарелке супа с рисом. Мать всё время перекладывала кусочки говядины из своего супа в тарелку сына. Он отнекивался, говорил, что столько не съест, но она продолжала вылавливать мясо из своей тарелки и перекладывать ему. Это она предложила пойти поесть, но сама так ни ложки и не попробовала.

– Вы не будете есть? – спросил он.

Мать ответила: «Буду. Сейчас буду…» – но продолжала лишь перекладывать мясо из своей тарелки в его.

– Но как же… как же твоя учёба? – мать положила ложку. – Я виновата перед тобой. Прости меня, Хёнчхоль.

Перед возвращением домой мать стояла на Сеульском вокзале в ожидании поезда, засунув свои грубые руки с коротко постриженными ногтями в пустые карманы, в глазах её стояли слёзы. Он тоже тогда подумал, что её глаза похожи на коровьи.

Он позвонил младшей сестре, которая была на Сеульском вокзале. На улице темнело. Услышав его голос, сестра молчала. Было понятно, она ждёт, что он первым что-то скажет. В объявлении были указаны телефоны всех братьев и сестёр, но сестре звонили чаще всего. В большинстве случаев это была ложная информация. Какой-то человек сказал: «Эта старушка у меня. Сейчас объясню, где я нахожусь», – и подробно объяснил, как к нему добраться. Когда сестра в спешке приехала туда на такси, под пешеходным мостом, о котором ей рассказали, была даже не женщина, а молодой мужчина. Он лежал на земле и храпел, пьяный до такой степени, что не проснулся бы, если бы кто-нибудь попытался его унести.

– Нету её.

Он услышал, как затаившая дыхание сестра вздохнула.

– Ты там долго ещё будешь?

– Ещё немного побуду… Объявления остались.

– Я подъеду к тебе. Давай хоть поужинаем вместе.

– Что-то не до еды.

– Ну давай тогда выпьем.

– Выпьем?

Сделав паузу, сестра заговорила:

– Был один звонок. Человек представился фармацевтом, он работает в аптеке рядом с рынком Собу в районе Йокчхон. Он сказал, что сын принёс и показал ему объявление. Сказал, что дня два назад видел женщину, похожую на маму… Она была в синих шлёпанцах. Они ей так натёрли, что на стопе была огромная рана. Нога покраснела до большого пальца, он ей помазал ногу мазью.

Синие шлёпанцы? Хёнчхоль отнял телефон от уха.

– Алло!

Он опять приставил телефон к уху.

– Я хочу туда съездить, поедешь со мной?

– Район Йокчхон? Рынок Собу – это там, где мы жили?

– Да.

– Понятно.

Хёнчхоль не хотел идти домой. У него не было особого повода опять встречаться с сестрой, и он позвонил только ради того, чтобы не возвращаться домой. «Район Йокчхон?» Он поднял руку, чтобы поймать такси. Это было загадкой. Уже не первый человек звонил и говорил, что якобы видел кого-то похожего на мать, но в синих шлёпанцах. Все они, сообщая о месте, где видели мать, как это ни удивительно, называли районы, где он когда-то жил. Это были районы Кэбон, Тэрим, Оксу, Тонсун, недалеко от жилого комплекса Наксан, Сую, Сингиль, Чоннын. Из разговора выяснялось, что они видели мать кто четыре дня, кто неделю назад… Кто-то вообще сказал, что видел её месяц назад, то есть ещё до её исчезновения. Каждый раз он с кем-нибудь из братьев или сестёр, или с отцом ехал в тот район. Люди говорили, что видели похожую на мать женщину в синих шлёпанцах, но найти её так и не удавалось. Приехав в эти районы, он на всякий случай расклеивал объявления на столбах, деревьях в парке, в телефонных будках и возвращался – это всё, что он мог сделать. Когда Хёнчхоль проходил мимо домов, где жил раньше, он заглядывал внутрь – там теперь жили другие люди. Где бы он ни жил, мать никогда в одиночку не добиралась до его дома. Всегда кто-нибудь из родственников встречал её на Сеульском вокзале или автобусной станции и привозил домой. Приезжая в столицу, мать никуда не ехала одна, пока кто-нибудь её не встретит. Если она приезжала к среднему брату, он встречал её, если к сестре – встречала сестра. Никто не говорил об этом вслух, но каждый про себя был уверен, что мама в этом городе никуда не может добраться одна. Поэтому когда мама приезжала в Сеул, кто-нибудь обязательно был рядом с ней. Дав объявление о пропаже матери, раздавая листовки на улице и разместив информацию в Интернете, он открыл для себя, что, оказывается, уже двенадцать раз сменил место жительства в этом городе, переезжая из одного района в другой. Он выпрямил спину и запрокинул голову назад. Именно в Йокчхоне Хёнчхоль впервые купил собственный дом.

– Чхусок уже через несколько дней…

По дороге в Йокчхон Чихон теребила руки. Он тоже думал об этом. Чхусок – Праздник урожая. Он кашлянул и нахмурил лоб. Предстояло несколько выходных дней. Последние несколько лет в новостях постоянно говорили, что «в этом году на праздники как никогда много людей уезжает за границу». Ещё несколько лет назад считалось предосудительным уезжать на праздники вместо того, чтобы почтить предков. Но сейчас есть люди, которые быстро проводят все ритуалы и, чуть ли не попросив у предков благословения в дорогу, прямо после церемонии отправляются прямо в аэропорт. Раньше некоторые проводили поминки в домах отдыха, и это считалось зазорным: мол, как души предков узнают, что их ждут не дома? А сейчас люди вообще улетают в другие страны. Утром жена, читая газету, сказала Хёнчхолю, будто сообщая что-то новое, что на этот раз более миллиона человек отправятся за границу. «Денег у наших людей слишком много, я смотрю», – ответил он. «В общем-то глупо этим не воспользоваться», – пробормотала жена. Отец молча посмотрел на них. «Дети говорят, что их друзья уезжают на праздники и что хотят, чтобы и мы хоть раз съездили куда-нибудь». Он не хотел больше слушать и осуждающе посмотрел на жену Хёнчхоля. «Нет, ну просто детям это важно». Отец встал из-за стола и ушёл в комнату. «Ты с ума сошла? Разве сейчас можно так говорить?» – налетел он. «Это не я, а дети так сказали, что тут такого? Я не могу даже передать слова детей? Ну это уж слишком. Может, мне вообще ничего не говорить?» Жена тоже встала и ушла из-за стола.

– Поминальную церемонию всё-таки надо провести, да?

– С каких пор ты стала об этом думать? Ты ведь на праздники и носа дома не показывала, с чего ты вдруг вспомнила?

– Я была не права. Нельзя было так.

Он увидел, как сестра перестала теребить руки и засунула их в карманы верхней одежды. Она так всегда делала, когда брат её отчитывал. Он закатил глаза: сколько уже времени прошло, а она всё ещё не может избавиться от этой привычки.

Когда они жили вместе, им приходилось спать в одной комнате втроём, вместе со средним братом. Сестра спала у стены, он в середине, а второй брат около другой стены. Иногда во время сна Хёнчхоль в испуге просыпался от удара в лицо – оказывалось, что брат взмахнул рукой во сне и случайно ударил его. Он осторожно убирал руку брата и только погружался в сон, как на этот раз рука сестры ударяла его по груди. Эти привычки остались с тех пор, когда в деревне они спали в просторной комнате, раскидывая руки и ноги, как хотели. Один раз, получив в глаз, он закричал. Брат и сестра, услышав его вопль, проснулись.

– Эй, ты!

Не сразу поняв, в чём дело, сестра в испуге быстро засунула руки в карманы.

– Ещё раз так сделаешь – поедешь домой!

Может, тогда не надо было так говорить? Повернув голову, он посмотрел на сестру. На следующий день она действительно отправилась к матери, сказав, что ей так велел брат. Даже все свои вещи собрала. Мать привезла сестру обратно. Она заставила её встать на колени и просить у брата прощения. Сестра крепко сжала губы.

– Я же сказала, проси прощения! – повторила мать, но сестра даже не шевельнулась.

На вид сестра казалась мягкой, но, если начинала упрямиться, сломить это упрямство не удавалось никому. Кажется, это было в средней школе. Однажды Хёнчхоль заставил сестру помыть его кроссовки, хотя она говорила, что не хочет. Обычно она послушно начисто вымывала его кроссовки. Но в тот день она попыхтела, показывая, что злится, а потом пошла с новыми кроссовками к канаве и спустила их по воде. Он помнит, как в тот день бежал по течению до самого конца канавы, выискивая свои кроссовки. Сейчас, когда прошло столько времени, это стало приятным воспоминанием, которое может быть только у брата с сестрой, но тогда, с трудом достав только один кроссовок, причём уже сине-зелёный от грязи и слизи, он тоже разозлился и сразу же рассказал обо всём матери. Мать ругалась: «Где ты этой дури набралась?», но Чихон так и не признала свою вину. Наоборот, она сердилась на мать. «Я говорила, что не буду! Я же ему сказала, что не хочу! Я не собираюсь делать то, чего не хочу!»

Примечания