Все бабы дуры

Он уже знал, что случилось с Сашей, Инга рассказала ему еще перед тем, как он вылетел, и он уже знал все их новые обстоятельства и не ожидал никакой помощи, скорее сам мог бы чем-то помочь, так как обладал прорвой времени.

– Инга, как там Саша?

– Вроде нормально, ну во всяком случае выглядит уже более здоровым, рвется домой, к работе и обычной жизни, но врачи пока не пускают, все еще проверяют, у него все-таки не совсем типичный случай. Он до сих пор был абсолютно здоров, всегда правильно питался, следил за весом, занимался спортом, не относился к группе риска, в семье нет сердечных больных, в общем, проверяют.

– Как ты сама с этим справляешься? Мотаешься, наверно, между домом и больницей?

– Да я нормально, конечно, устала от этого, тем более от тревоги за Сашу, но я в норме.

Они подъехали к их дому, она запарковала машину поближе к подъезду, вышли из машины, выгрузили все вещи и вошли в подъезд, они жили на четвертом этаже восьмиэтажного дома, поднялись на лифте наверх и, открыв дверь, вкатили вещи в квартиру.

– Проходи, осматривайся, располагайся!

Стас смотрел по сторонам, Инга начала показывать квартиру.

– Вот тут будет твоя комната, – указала на одну дверь. Открыв ее, он увидел односпальную кровать, стол и шкаф, обычная, вполне уютная комната, наверняка принадлежащая сыну, судя по аскетичному убранству.

– Вот тут ванна и туалет, вот это салон, там наши две спальни, вот это кухня, – они вошли в просторную отдельную кухню.

– Хочешь чего-нибудь выпить? Чай, кофе, может, чего покрепче – за твой приезд на землю обетованную. Не думала я, что мы тебя так встретим, думала, будет как-то порадушней и повеселей, – сказала она как-то невесело, и глаза наполнились слезами. Стас притянул ее к себе и обнял.

– Кривицкая, не раскисай, все будет хорошо, Сашка скоро оклемается и еще погуляем все вместе.

Он держал ее в объятиях, и она не отстранилась, а даже еще больше прижалась к нему, тихонько всхлипывая у него на плече.

Он повернул ее к себе лицом:

– Ну Инга, ну чего ты? Все наладится, – ее припухшие губы так манили, и она вся была такой беззащитно манящей и притягательной, что он просто потерял голову от жалости и желания к ней, и сам не заметил, как начал целовать ее, а она отзывалась на его поцелуи.

Она вообще перестала что-либо соображать – так ее оглушила волна, поднявшаяся в ней, такого с ней никогда и ни с кем не было, даже к Саше она такого не испытывала, при всей ее любви к нему она никогда не желала его, только принимала, и она даже не знала, что это такое, а это было просто дикое животное желание, которое было выше морали и норм поведения замужней женщины.

Стас почувствовал этот зов женщины, его женщины, и не смог противиться ему, это было дико и неистово, нежно и сладко, он целовал ее, освобождая от одежды, гладил ее красивое тело, он взял ее прямо в кухне на столе, и ей хотелось этого. Она истекала от желания и дикой истомы, он входил в нее снова и снова, и она желала, чтоб это продолжалось еще и еще, она чувствовала его, как никогда не чувствовала Сашу. Стас был ее мужчиной, его ключ подошел в замочную скважину ее дверцы, и она распахнулась ему навстречу, и они оба были не в силах этому противостоять – никакая мораль не властна над этим зовом плоти. Он придавил ее тяжестью своего тела, но даже это ей было приятно с ним.

– Что мы наделали, – прошептала Инга. – Как мы теперь Сашке в глаза смотреть будем? Какая я сука, он там из болезни выкарабкивается, а я тут с тобой. Как я могла?

Стас обнял ее и прижал к себе, заставив посмотреть на него.

– Не казни себя, случилось то, что случилось, и наверно, то, что должно было случиться еще в юности. Если бы это произошло тогда, я бы тебя никуда не отпустил от себя, ты моя женщина, ты разве этого не поняла? Твое тело это знает лучше тебя, ты можешь закрыть на это глаза, ты можешь послать меня куда подальше, и я уйду, потому что не вправе разрушать вашу семью, но ты и сама знаешь, что ты моя женщина, а я твой мужчина. Наши тела не услышали голоса разума, они были когда-то одним целым.

– Что мы будем с этим делать? Я так не смогу, я так не умею, я никогда не изменяла мужу, он мой первый и мой единственный, он знает меня как облупленную, он увидит или почувствует, что со мной что-то не так.

– Ингуш, родная, ему сейчас немного не до твоих эмоциональных терзаний, тем более ты сейчас все время на разрыве и не такая, как обычно, он не заметит или отнесет это к ситуации в целом. Не казнись, моя хорошая, я буду рядом, я помогу. Он притянул ее к себе и крепко поцеловал в губы, она размякла в его руках и как-то успокоилась.

Инга аккуратно высвободилась из его объятий и начала собирать вещи, потом молча, ничего не сказав, отправилась в душ. Стас не стал ее останавливать, он понимал, что ей надо это пережить. Он и сам был потрясен всем случившимся, он этого не планировал и не ожидал, это было сильнее морали, сильнее уважения и дружбы. Да, этому можно было воспротивиться и сдержать себя усилием воли, но он не смог и Инга не смогла, наверно, слишком много накопилось в них обоих, какой-то внутренней неустроенности и нелюбви других людей, а правильнее сказать – не той любви, которая была нужна их телам, именно телам, а не душам.

Инга всегда была любима и любила сама, преданно и самозабвенно, даже можно сказать жертвенно, но ее тело при этом оставалось отстраненно холодным.

Что я наделала, как я могла, какая же я блядь, как я теперь буду Саше в глаза смотреть? Как? Зачем?

Мы разбудили вулкан, я никогда не думала, что во мне это есть, с Сашей я всегда была спокойной, даже в самые сильные оргазмы, это не было таким потрясением, как сейчас, тут я не могла сдерживаться, не соображала вообще, мое тело отделилось от головы, душа воспарила и вернулась, только когда мы оба кончили, это было что-то сверхъестественное, как будто память наших тел победила память нашего разума, и мы не смогли этому воспротивиться и не смогли этому помешать. Даже сейчас я хочу его так же сильно, и мой стыд не заглушает голоса плоти. Я не хочу думать, что будет дальше, я просто хочу этого мужчину.

В этот момент, как будто подслушав ее мысли, в ванну вошел Стас, он встал вместе с ней под струи теплого душа и начал медленно и страстно гладить ее тело, его губы слились с ее губами, вода стекала по их разгоряченным телам.

Мысль «что мы творим?» так и застряла на взлете, не останавливая и не охлаждая их действий.

Это было нежно, сладко, волнующе, они могли слушать только свои тела, все остальное будет потом, не сейчас. Они – два изголодавшихся по ласкам и нежностям животных – сливались в одно целое и исполняли танец страсти, это была именно страсть, но в то же время и любовь, любовь телесная, они плохо знали друг друга душевно, они не прожили вместе двадцать лет, у них мало общих воспоминаний, но их тела не знали об этом, у них была своя древняя телесная память, возможно, в прошлой жизни они любили друг друга и были вместе и сейчас наконец-то встретились.

Стас проводил языком по ее руке, посасывал пальцы, опускался ниже, прижимаясь к животу, целовал, гладил, входил неистово и даже больно, но это была сладкая боль, Инга извивалась и стонала, вскрикивала от очередного оргазма и замирала на мгновение, потом снова возрождалась и помогла и Стасу дойти до пика страсти, вода смывала и охлаждала, успокаивала их разгоряченные тела.

Инга подала Стасу полотенце и вышла из ванной. Как она будет в его присутствии теперь? Она его все время хочет, она ведет себя, как течная сука, у нее никогда не было такого, никогда она не чувствовала себя так с Сашкой, как бы он ни старался, какие бы позы они не принимали, какие бы медикаментозные препараты они не пробовали, он пытался и хотел разжечь ее страсть и превратить их телесный контакт в радость, но Инга почти ничего не чувствовала. Поначалу еще это было приятно, а потом после рождения детей вообще ее тело перестало отзываться, она решила, что она фригидна, и перестала себя мучить, даже из-за Саши.

Даже понимая, что она должна исполнять свой супружеский долг, она не могла себя пересилить, лишь иногда поддавалась на уговоры.

Как же многого я его лишила, ведь у него, наверно, есть своя женщина, с которой он чувствовал бы себя так же, как я со Стасом. Это я довела его до инфаркта, ведь он все носит в себе, молчит и ничего не высказывает, я только сейчас понимаю, какого это быть без настоящего телесного контакта. Пока я этого не знала, я и не хотела, а сейчас я не могу уже отказаться от этого, и именно со Стасом и только со Стасом. Как мы будем с этим жить, я не знаю, но моя жизнь уже не будет прежней.

Это уже случилось, и как бы я не казнилась, обратно не воротишь, и надо с этим жить.

* * *

Саша писал мне каждый день. Сначала я думала, что с его болезнью сразу закончатся наши отношения и ему станет совсем не до меня, ведь вокруг него все время люди: жена, дети, родственники, друзья и коллеги все время приходят и не оставляют его ни на минуту одного, а когда они уходят, его осматривают врачи или проводят процедуры и проверки.

Да и когда человек оказывается на пороге смерти, он пересматривает всю свою жизнь и свои взгляды на нее, тем более может проснуться совесть, ведь жена его, можно сказать, от смерти спасла и все время рядом с ним, и он ей обязан.

Значит любовные истории могут оказаться по боку, а уж любовница – тем более.

Как же я скучаю по нему, как я хочу его видеть, хоть одним глазком бы посмотреть, прикоснуться, обнять, прижаться к нему, мне так его не хватает, это просто невыносимо. Почему в моей жизни всегда так: стоит только стать счастливой и любимой, и тут же что-то происходит, а ведь я была несказанно счастлива и купалась в этой любви, ходила и сияла, как идиотка, и Сашка сиял и загорался, как только видел меня, это ничем не передаваемое свечение глаз, счастье льется и вырывается наружу, хочется петь и смеяться, вокруг слышишь красивую музыку, отовсюду появляются стихи и песни со смыслом, которыми обязательно хочется поделиться с любимым, вот только вчера прислали еще одно, прямо в тему, стихотворение Анастасии Загодиной «На что мы тратим жизнь?!»

Лучше и не скажешь. Мы суетимся, бегаем, на что-то надеемся, что-то решаем, задумываем, загадываем, а независимо от нас может все измениться в одно мгновение, был человек – и нет человека, и он много чего еще не успел: ни долюбить, ни домечтать, ни додружить, и все его планы исчезают вместе с ним, а все, кто окружал его, остаются у его могилы с невысказанными словами, с неотданной нежностью и любовью.

Сашка не умер, конечно, он жив, и слава Богу, я даже готова была отказаться от него, только бы он жил, со мной или без меня, но только бы он жил.

Да, я люблю его, и да, он мне нужен, но я могу и без него жить, в моей жизни он пребывал очень недолго, хотя и очень ярко, он расцветил мою жизнь огнем и радостью взаимной любви, наверно, это в первый раз в моей жизни, когда любовь была действительно радостью, а не каким-то надрывом и раздраем, здесь все было ясно и понятно, сладко и нежно, как, впрочем, и должно быть в любви.

Просто в моей жизни такая любовь впервые, ну а сейчас все приближается к обычному сценарию, у меня любви без страданий не бывает, что со мной не так, уж не знаю. Если полюблю, то женатого, а если счастлива, то это ненадолго.

Но я не собираюсь впадать в уныние, в конце концов, все проходит, пройдет и это. И Сашка вернется ко мне, я это знаю. Если он пишет, значит, несмотря ни на что, его мысли и сердце со мной, ну а уж тело, когда придет в норму, тоже захочет меня, в этом я и не сомневаюсь.

Но вот когда он сможет? Потом ему нужно будет беречься от перенапряжения и излишних встрясок, а любовная история на стороне – это всегда стресс, хотя и радость. Если он останется только в семье с недающей женой, он лишится радости жизни, которая у него была, хотя если он не сможет, то тогда с женой они будут жить просто душа в душу: он не может, а она не хочет, тогда уже и никакие любовницы не нужны.

Вот такие мысли постоянно лезли в мою голову, я жутко скучала, мне его ужасно не хватало и морально, и физически, но работа и домашние хлопоты заполняли мое время.

Кус-кус, мой любимый рыжий кот, терся о мою ногу, как будто говоря: «Не думай ни о чем, все будет хорошо».

Я мыла посуду глядя в окно, слезы капали мне на руки, я даже не утирала их, пока не начала шмыгать носом. Кус-кус терся все сильнее, успокаивая меня, я опустилась рядом с ним, погладила влажной рукой, почесала за ухом, он приподнялся и лизнул мне щеку, я улыбнулась ему и взяла на руки.

Кус-кус не любит такие телячьи нежности, но тут просто затих в моих объятьях и молча сносил мою ласку, понимая, что мне сейчас это нужно, потом все-таки высвободился и спрыгнул. Немного успокоившись, продолжила мыть посуду. Раньше я терпеть не могла мыть посуду, для меня это была как каторга, в детстве я шла ее мыть, только когда была расстроена и надо было поплакать под шум воды, а сейчас мытье посуды, скорее, как релаксация: есть время побыть со своими мыслями, а иногда и поплакать, если очень хочется, сейчас я уже крайне редко плачу, как-то плаксивость – это не мое.

Мое – это улыбнуться, даже сквозь слезы, и идти дальше, несмотря на все трудности и препятствия, встречающиеся на моем пути. Вот и сейчас я хитро улыбнулась своим мыслям, придумав одну штуку. Если все получится, я порадую и себя, и Сашку.