Вьетнам. История трагедии. 1945–1975

Под градом шрапнели и мин вьетминевцы дорого расплачивались за отсутствие у них стальных касок, а также за тактику атак «людскими волнами». Ночами напролет они рыли траншеи и туннели, постепенно приближаясь к французским позициям. Деревянные стойки доставлялись за несколько километров из ближайшего леса. Зяп требовал подкреплений; на контролируемом коммунистами севере Вьетнама была проведена всеобщая мобилизация, затронувшая даже подростков: Дьенбьенфу стал местом мученической смерти не только тысяч французов, но и тысяч вьетнамцев.

Зяп ежедневно изучал графики снабжения – «движущуюся красную линию». Однажды утром он спросил у своего начальника снабжения, почему прошлой ночью не было доставлено ни одной тонны риса. Тот ответил, что помешал проливной дождь. «Пусть идет дождь или град, мы не можем допустить, чтобы наши солдаты воевали с пустыми животами!» – заявил Зяп[106 - Vo Nguyen Giap, Collected Writings, Saigon Cultural Publishing House 2009, 132.]. Это было циничное словоблудие: он прекрасно знал, что большинство его людей голодают. Oни почти не получали ни мяса, ни овощей, и к середине марта, по словам солдата 312-й дивизии, им выдавали «такой гнилой рис, что повара не знали, как его приготовить»[107 - Rocolle, 324.]. Солдатам приходилось собирать съедобные дикие растения и корни в джунглях. Понятно, что ни о каких сигаретах не шло и речи.

Тем не менее Зяп решил продолжать осаду в той же манере медленного удушения, кропотливо подготавливая успех каждого удара и постепенно лишая французов любой надежды на выживание. Его 37-мм зенитные пушки не давали спуску французской авиации: почти ни один самолет не возвращался из полета в гарнизон невредимым. После взятия трех из девяти высот вьетминевская артиллерия вела непрерывный обстрел взлетно-посадочной полосы. Число медицинских эвакуационных рейсов заметно сократилось; едва самолет или вертолет с красным крестом касался земли, его окружала толпа охваченных паникой потенциальных пассажиров, раненых и нет. Фотожурналист Жан Перо описал в своем репортаже эту сцену, которая напомнила ему пережитое в Германии в 1945 г.: «Крики. Слезы. Паническая толчея раненых у люка. Никогда не видел ничего подобного со времен концлагеря»[108 - Fall Bernard, Hell is a Very Small Place, 162.]. 17 марта вьетминевцы сделали еще один грамотно рассчитанный «жест милосердия», передав гарнизону 86 раненых пленных. Понятно, что это только добавило работы и без того перегруженной медицинской службе: медики не знали, что делать с грудой ампутированных конечностей.

Экипажи санитарных вертолетов не заслуживали никакой похвалы: 23 марта вертолет H-19, несмотря на указания, приземлился на площадке, которая хорошо простреливалась вьетминевцами. Пока загружали раненых, экипаж покинул машину и избежал гибели, в то время как вертолет и его беспомощные пассажиры, среди которых был сын легендарного генерала Фернана Гамбьеза, Ален Гамбьез, были уничтожены. Один французский писатель с горечью заметил: «Определенно экипажи вертолетов набираются не из лучших людей ВВС»[109 - Rocolle, 390.]. А де Кастри сетовал по поводу отсутствия у них мужества. Такие же горькие слова можно было сказать и о французских экипажах самолетов, которым вскоре надоело рисковать своими жизнями. Постепенно все больше рейсов по снабжению гарнизона стало выполняться наемными пилотами из выкупленной ЦРУ авиакомпании CAT, которые демонстрировали куда больше летного мастерства и мужества, чем их французские коллеги. Особенно рискованными были боевые вылеты для бомбардировки напалмом: однажды во время разгона С-119 по взлетно-посадочной полосе его пилот преждевременно убрал шасси, из-за чего самолет проскреб брюхом, в котором было 4 тонны «адского желе» и 1500 галлонов авиационного топлива, по стальному покрытию, выбивая снопы искр. Экипаж выжил каким-то чудом.

Что касается гарнизона в Дьенбьенфу, то большинство французских солдат и офицеров сохраняли стойкость, тогда как их презрение к «колониальным братьям» росло с каждым днем. 15 марта батальон вьетнамских парашютистов не сумел отбить укрепление «Габриэль» (хотя Пьер Роколь признал, что их французские командиры также «подали прискорбный пример»)[110 - Rocolle, 404.]. Несколько сотен солдат алжирского батальона покинули свои позиции и до конца осады отсиживались в джунглях и пещерах на берегу реки Намъюм, – за что их прозвали «намъюмскими крысами», – воруя еду в собственном лагере и окружающих деревнях. Североафриканские артиллеристы и инженеры сохраняли поразительное мужество, хотя ежедневно теряли около полусотни человек, даже когда не было больших атак.

Душой гарнизона стал не де Кастри, а Ланглэ, который, по словам одного восхищенного легионера, «пел Марсельезу все 56 дней. И никогда не падал духом»[111 - Rocolle, 296; по словам Бижара.]. Однако полковник, как и многие доблестные вояки, не отличался ни особым умом, ни даже тактической смекалкой. Де Кастри как-то сказал Наварру: «Его достоинства – в его недостатках»[112 - Rocolle, 372.]. 16 марта к Ланглэ присоединился вновь прибывший майор Марсель Бижар, его старый товарищ, ставший еще одной легендой Дьенбьенфу. Сын бедного железнодорожника из Туля, после одного особенно кровопролитного сражения Бижар представил к награждению Военным крестом всех бойцов своего парашютного батальона. Этот железный человек был известен под своим радиопозывным «Бруно». Однако и Ланглэ, и «Бруно» могли разве что пережить вместе со своими людьми распятие, но не воодушевить их на воскресение.

Несколько успешных рейдов за периметр немного приободрили защитников гарнизона, но де Кастри был вынужден тщательно взвешивать каждую такую вылазку и даже рутинное патрулирование с точки зрения потенциальных человеческих потерь. Раненых становилось все больше, а их положение все хуже. Сержант Лерой, получивший осколочные ранения 16 марта при обороне форта «Изабель», находился в полевом госпитале, когда тот подвергся обстрелу, – его снова ранило шрапнелью. Едва оправившись от ранений, он отправился в свой форт, но на полпути в их грузовик угодил снаряд. Водитель погиб; раненого Лероя вытащили из-под обломков, после чего он пережил операцию на желудке и, поскольку госпиталь был забит до отказа, следующие три ночи провел в дренажной канаве. В конце концов 25 марта он был эвакуирован в Ханой.

Всего за период с 13 и 27 марта было эвакуировано 324 раненых, но 28 марта вьетминевцы подбили «Дакоту» на взлетно-посадочной полосе. Теперь артиллерия Зяпа простреливала весь лагерь, и отряд из 1200 парашютистов под командованием майора Бижара предпринял отчаянный рейд, чтобы подавить их огневые точки. В тот день вьетминевцы потеряли 350 человек убитыми; французам удалось уничтожить немало зенитных установок, но сами они потеряли 110 человек – целую роту – без сколь-нибудь существенного результата. Число боеспособных солдат в распоряжении де Кастри стремительно таяло. Использовать взлетно-посадочную полосу стало слишком опасно: вьетминевцам удалось перерезать «пуповину» – «воздушный мост», на котором строился весь план операции в Дьенбьенфу. Солдаты начали снимать с ВВП перфорированные стальные плиты, чтобы покрывать ими блиндажи и траншеи: самолетов здесь уже не ждали.

После этого страдания раненых стали действительно ужасными. Кроме того, в гарнизоне закончились запасы виножеля – винного концентрата, служившего стимулятором и источником жизненной силы для многих поколений французских солдат. 29 марта начались проливные дожди, которые шли на протяжении всех оставшихся недель осады: люди сражались и умирали в болоте жидкой грязи. Теперь, когда все грузы приходилось сбрасывать в гарнизон на парашютах, снабжение резко сократилось. Кроме того, из-за плотного зенитного огня транспортным самолетам пришлось отказаться от дневных полетов на низкой высоте и производить выброску с бо?льшей высоты преимущественно по ночам. В результате все больше грузов попадало в руки солдат Зяпа. Один вьетминевский военачальник сухо заметил: «Вражеская парашютная выброска составляет немаловажный источник предметов снабжения, которые в прямом смысле падают на нас с неба!»[113 - Giap, 130.]

Самой известной оборонительной операцией французской армии в XX в. была битва при Вердене в 1916 г., немалую роль в которой сыграла так называемая Священная дорога (La Voie sacrеe) – жизненно важная артерия, по которой силы генерала Филиппа Петена получали непрерывный поток свежих войск и боеприпасов. 22 марта полковник де Кастри в личном письме генералу Коньи заметил, что Дьенбьенфу превращается в индокитайский Верден с одним ключевым отличием: здесь не было никакой «священной дороги».

Глава 4

Кровавый след

Уйти или бомбить?

Несмотря на то что Зяп сосредоточил в Дьенбьенфу три четверти своих регулярных войск, партизанские отряды Вьетминя продолжали наращивать давление в разных частях страны, заставляя французов рассеивать силы. Продолжались столкновения в дельте Красной реки и южных районах Аннама: с начала февраля до середины марта 59 фортов пали под натиском вьетминевцев. Значительная часть дельты Меконга оказалась в руках коммунистов, теснивших французские войска все дальше на север региона. Французское командование отчаянно пыталось удержать территории по всему Вьетнаму и в Лаосе; в Дьенбьенфу надвигалась катастрофа. Французская колониальная власть в Индокитае трещала по швам. Только одна сила в мире была способна предотвратить ее крах: Соединенные Штаты Америки.

На протяжении двух месяцев весной 1954 г. президент Эйзенхауэр и ряд ключевых членов его администрации активно продвигали план военного вмешательства, которое они не просто считали необходимым – они горели желанием это сделать. Как и в следующие 20 лет, Вашингтон мало заботили интересы и чаяния самого вьетнамского народа. Им двигали другие мотивы: не допустить в Азии очередной триумф коммунизма, который несоизмеримо усилил бы влияние Китая и снизил влияние Запада в регионе. Одна только мысль об этом приводила в ужас республиканских избирателей, ставших болезненно чувствительными под влиянием лихорадки маккартистской охоты на ведьм.

Обсуждение обострилось, когда 20 марта, через неделю после первого штурма в Дьенбьенфу, в Вашингтон прибыл начальник французского Генерального штаба генерал Поль Эли. Эли был прямолинеен: без помощи США гарнизон в Дьенбьенфу падет. Американцы немедленно согласились выделить небольшую помощь – еще десяток бомбардировщиков B-26 и 800 парашютов. Но Эли требовалось гораздо больше, и он нашел заинтересованных единомышленников. Адмирал Артур Рэдфорд, председатель Объединенного комитета начальников штабов, был ястребом среди ястребов. Он предложил задействовать против армии Зяпа 60 базирующихся на Филиппинах тяжелых бомбардировщиков B-29 «Суперкрепость». Аналитическая группа из Пентагона пошла дальше, заявив, что три тактические ядерные бомбы, «примененные правильным образом», позволят одним махом устранить коммунистическую угрозу. Рэдфорд одобрил это предложение как один из вариантов, который стоит рассмотреть. Однако Госдепартамент настоятельно предостерег против того, чтобы даже намекать французам о возможности ядерного удара, поскольку это непременно просочится в прессу – и разгорится громкий скандал.

Генерал Мэтью Риджуэй, начальник штаба Армии США и главный герой Корейской войны, решительно и прозорливо выступал против любого вмешательства в Индокитае, называя его «неправильной войной в неправильном месте». Но Эйзенхауэр был иного мнения. Он высказался за применение американцами военной силы, но выдвинул два условия, которые, как оказалось, сыграли решающую роль: обеспечить поддержку конгресса и участие союзников, в первую очередь Великобритании. Госсекретарь Даллес и вице-президент Ричард Никсон с энтузиазмом поддержали предложенную Рэдфордом операцию «Стервятник» с использованием бомбардировщиков B-29. На протяжении нескольких недель, пока люди де Кастри держали оборону в Дьенбьенфу, в Вашингтоне, Лондоне и Париже шли напряженные переговоры: американцы пытались собрать кворум для новой военной кампании.

30 марта пять вьетминевских полков, после нескольких атак, следовавших одна за другой, захватили позиции на высоте «Элиан-1» и вокруг нее. Высота оборонялась алжирцами, которыми командовали недавно назначенные французские офицеры. В колониальных войсках офицеры играли ключевую роль. Если солдаты хорошо знали своих командиров и доверяли им, они могли сражаться достаточно стойко. Но, если они не доверяли командирам или те погибали, солдаты бежали с поля боя. Вьетминевцы начали артобстрел, как обычно, в 17:00 и через час двинули в атаку пехоту. Сильный дождь затопил траншеи и сделал невозможной поддержку с воздуха. Одновременно со штурмом «Элиан-1» вьетминевцы осадили расположенную на севере от нее высоту «Доминик» – через бинокль Ланглэ мрачно наблюдал за тем, как они прорвали оборону и вклинились вглубь периметра. Вскоре на высотах завязалось четыре отдельных пехотных сражения, в каждом из которых перевес был на стороне нападавших. Среди алжирских защитников «Элиан-1» началось бегство; пытаясь остановить панику, французский офицер застрелил нескольких беглецов, но это не помогло. В периметре образовалась зияющая дыра. После четырех часов ожесточенного боя форт пал. Подобные сцены имели место и на «Доминик-2»: алжирцы вылезали из окопов и с поднятыми руками бежали в сторону противника. К 22:00 этот опорный пункт также был взят.

Несколько смельчаков сражались до конца; среди них был 18-летний сержант евро-азиатского происхождения по имени Шаламон, который не выпускал из рук свой пулемет, пока не был окружен и убит. Опорный пункт «Доминик-3» устоял благодаря 27-летнему офицеру-артиллеристу Полю Брунбруку, ветерану героической обороны Насана в декабре 1952 г., еще одного осажденного французского гарнизона. Он не позволял защитникам пасть духом и мастерски использовал свои 105-мм гаубицы, в конце концов дав приказ стрелять прямой наводкой: «Dеbouchez ? zеro!» – «Взрыватели на ноль!» Ланглэ по рации приказал Брунбруку оставить позиции, но молодой офицер ответил: «Ни за что!» Рано утром 31 марта он отступил вместе со своими несгибаемыми сенегальцами и тремя гаубицами, которые оставались в исправном состоянии даже после 1800 выстрелов. Брунбрук был награжден рыцарским крестом Почетного легиона; через две недели он скончался от ран, полученных в очередном героическом сражении.

Форт «Элиан-1» пал быстро вместе с еще одним укреплением с гордым названием «Елисейские поля». Вторая волна атак обескровила обе стороны. Один вьетминевский полк понес настолько большие потери, что его пришлось вывести с передовой. Французы потеряли значительную часть своей артиллерии и истратили половину оставшихся боеприпасов, 500 тонн. Рано утром 31-го марта, прилетев из Сайгона в Ханой, Наварр узнал об этих новых несчастьях, а также о том, что Коньи всю ночь отсутствовал в штабе – по слухам, он провел ее с женщиной. Это только усилило желчную свару между двумя генералами, которые теперь старались переложить друг на друга ответственность за неизбежную катастрофу. Генерал Майк О’Дэниел предложил французам нелепый план спасения: отправить в Дьенбьенфу из Ханоя бронетанковое подразделение. Это предложение не принимало во внимание два ключевых фактора – условия горно-лесистой местности и умение вьетминевцев устраивать засады на французские колонны. Тем не менее президент Эйзенхауэр впоследствии выразил удивление, почему французы не воспользовались планом О’Дэниела.

В отчаянном стремлении спасти ситуацию Наварр и Коньи продолжали принимать бесполезные меры: утром того же дня в лагерь был десантирован еще один парашютный батальон. Даже теперь, когда стало ясно, что гарнизон обречен, в отважных добровольцах не было недостатка. Так, капитан Ален Бизар отказался от теплого места помощника начальника штаба армии в Париже, чтобы присоединиться к защитникам Дьенбьенфу. Вероятнее всего, этими молодыми офицерами двигало желание искупить позор, пережитый их нацией в 1940 г., и показать, что новое поколение французов обладает той готовностью к самопожертвованию ради своей страны, которой не хватило их отцам.

Вечером 31 марта французы провели контратаки и ненадолго вернули опорные пункты «Доминик-2» и «Элиан-1», но вскоре те снова пали под ожесточенным напором вьетминевцев. В ночь на 1 и 2 апреля защитники сумели отбить ночные атаки, но утром 2 апреля было принято решение оставить опорный пункт «Югетт-2». Французы запоздало взялись за укрепление оставшихся фортов. 3 апреля по репутации Иностранного легиона был нанесен очередной удар, когда 12 его бойцов, выживших после взятия «Беатрис», покинули свои позиции и сдались врагу. Как и всем дезертирам, переходившим на сторону Зяпа, им тут же вручили в руки лопаты и заставили копать. По состоянию на 7 апреля в гарнизоне насчитывалось 590 раненых. В батальонах Иностранного легиона и батальонах парашютистов осталось меньше 300 человек в каждом. Зяп проигнорировал просьбу французов о временном прекращении огня, чтобы позволить эвакуировать раненых, – время «жестов милосердия» прошло.

Между тем дебаты в Вашингтоне о возможном американском вмешательстве – не ради спасения французов, но чтобы усмирить коммунистов, – сыграли куда более важную историческую роль, чем судьба Дьенбьенфу. С конца марта Даллес развернул в СМИ блиц-кампанию, чтобы «пробудить» американский народ и заручиться его поддержкой. Госсекретарь называл Вьетминь орудием в руках китайцев. Правительство США, заявлял он, не имеет права бездействовать, в то время как коммунисты одерживают триумф; при этом он не уточнял, какие именно меры оно может предпринять. Заголовки на первых страницах готовили американскую аудиторию к вступлению в войну. Журнал US News and World Report писал: «США открыто предупреждают коммунистов: мы не позволим им проглотить Индокитай»[114 - USN&WR 09.04.1954.]. Бо?льшая часть мира по-прежнему была уверена в превосходстве западной военной силы и в том, что французы в итоге одержат победу в Дьенбьенфу. 19 марта британский журнал The Spectator писал: «Французы должны выиграть эту битву, и, когда это произойдет, мир наконец-то увидит свет в конце индокитайского туннеля». 9 апреля журнал продолжал: «Несмотря на чрезвычайную непопулярность этой войны, героическая оборона, которую держит гарнизон полковника де Кастри и его 11 000 человек, напомнила Франции о том, что она по-прежнему способна сражаться и вызывать восхищение всего мира». Подобные разглагольствования отражали не более чем невежественный самообман вкупе с нелепой франкофилией, хотя даже самые ярые оптимисты не могли не признать, что до окончания битвы нельзя уверенно говорить о ее исходе.

3 апреля госсекретарь США провел встречу с лидерами конгресса, на которой присутствовали демократы: Линдон Джонсон от Техаса, Ричард Рассел от Джорджии, Эрл Клементс от Кентукки – и республиканцы: Юджин Милликин от Колорадо и Уильям Ноуленд от Калифорнии. После того как Рэдфорд проинформировал их о тяжелом положении в Дьенбьенфу, Даллес высказал пожелание президента: он хочет, чтобы конгресс принял совместную резолюцию, санкционирующую развертывание американской авиации и военно-морских сил. «Если мы потеряем Индокитай, – сказал Рэдфорд, – будет всего лишь вопросом времени, когда падет вся Юго-Восточная Азия, включая Индонезию». Под градом скептических вопросов со стороны конгрессменов адмирал был вынужден признать, что он – один из немногих, кто выступает за военное вмешательство. На вопрос «почему?» он уверенно ответил, что знает Азию гораздо лучше своих коллег. Не обладая блестящим умом, он никогда не страдал от недостатка самомнения.

Следующий ключевой вопрос касался того, должны ли США действовать в одиночку или же привлечь союзников. Линдон Джонсон заявил: «Мы не хотим повторения корейского сценария, где США обеспечивали 90 % живой силы». Из войны 1950–1953 гг., подорвавшей президентство Гарри Трумэна, политики вынесли следующий урок: американцы готовы платить другим, за то чтобы те сражались и умирали в войнах с коммунистами в далеких азиатских странах, но были категорически против, чтобы жертвовать жизнями американских парней. Даллесу задали прямой вопрос: будет ли Британия участвовать в операции США во Вьетнаме? Он признал, что это маловероятно. Ответ конгрессменов был однозначен: конгресс одобрит военное вмешательство, которого так жаждали госсекретарь и президент, только при условии того, что под ним подпишутся и другие страны. На встрече в Белом доме 4 апреля Эйзенхауэр признал, что теперь все зависит от решения британцев. Тем же вечером французское командование официально запросило у США поддержки авиации в операции в Дьенбьенфу. Наварр даже предложил американцам замаскировать опознавательные знаки на самолетах или же использовать французские эмблемы, что лишь подчеркивало его все более неадекватное восприятие реальности.

Вечером 5 апреля Черчилль получил эмоциональное личное письмо от Эйзенхауэра, в котором тот напомнил ему о призраках Гитлера, Хирохито, Муссолини: «Разве наши нации не должны извлечь из этого серьезный урок?»[115 - Logevall, Embers, 475.] – и призвал британцев присоединиться к операции в Индокитае. На следующий день Эйзенхауэр заявил Совету национальной безопасности, что «у нас по-прежнему есть все шансы выиграть это сражение». На пресс-конференции 7 апреля он впервые публично озвучил то, что впоследствии стало известно как «теория домино». Если мы позволим коммунистам прийти к власти в Индокитае, остальная часть Юго-Восточной Азии «очень быстро последует за ним»[116 - Logevall, Embers, 479.]