Госпожа Смерть. История Марии Мандель, самой жестокой надзирательницы Аушвица

.

Вся жизнь в Лихтенбурге была направлена на унижение и обезличивание заключенных. Рабочие наряды делались неоправданно тяжелыми, а различные нарушения лагерных правил могли привести к заключению в Бункер. Многих заключенных подвергали «спорту», а точнее, карательным упражнениям, а воскресные избиения и порки стали проводиться регулярно. Повседневные психологические пытки создавали огромный стресс, постоянно присутствовал страх преследований, доносов, наказаний, допросов в гестапо и смерти. Измазанные кровью трупы стали обычным явлением по утрам после того, как Бункер собирал свой ночной урожай

.

Когда Лихтенбург посещали видные нацисты, заключенным запрещалось демонстрировать любые следы жестокого обращения

. Бункер в маршруте не фигурировал. За несколько дней до начала таких экскурсий заключенных заставляли драить бараки, причем наказания назначались даже за самый незначительный проступок. Гости должны были посетить бараки, где женщин представляли здоровыми и счастливыми, живущими в привлекательных жилых помещениях

. Все знали, что если сказать правду, то тебя потом изобьют или сделают что-то еще похуже. Бывшая заключенная Лина Хааг вспоминала:

– Мы стояли и слушали безучастно или с улыбкой; никто не выступил вперед, чтобы сказать: «Нет, это неправда». Правда в том, что за малейший донос пороли; для порки нас привязывали голыми к деревянному столбу, и надзирательница Мандель била нас собачьей плетью, пока не выбивалась из сил

. Невозможно забыть то, что ты был не более чем горсткой пыли…

.

Глава 9

Превращение

Что необходимо для того, чтобы убить другого человека?

Или, если по-другому, что не дает нам убивать?

    Карл Уве Кнаусгор «Необъяснимое: в голове массового убийцы»

Именно в Лихтенбурге Мария впервые встала на дорожку морального разложения.

По всем признакам, ее семейная жизнь до этого времени была теплой и любящей, без каких-либо проявлений физического насилия. Мария, как и большинство других молодых женщин, нанятых на должности охранниц, не проходила формальной подготовки в полиции или тюрьме. В Лихтенбурге, как и в других лагерях, молодых женщин-новобранцев постепенно приобщали к культуре жестокости, где суровость и отсутствие сострадания вознаграждались

. Новых надзирательниц обучали Lagerordnung – правилам и нормам, которые обеспечивали «лагерный порядок». Строгая и жестокая физическая дисциплина стала частью этого обучения

.

В некоторых важных моментах вхождение Марии в лагерную жизнь было нетипичным. В отличие от многих женщин, которые лишь постепенно усваивали жестокие модели поведения, Мандель быстро скатилась в состояние полной жестокости. Между разрывом с возлюбленным и началом работы в Лихтенбурге в личности Марии произошел какой-то серьезный и необъяснимый переход. Налицо был резкий моральный надлом, распад этичного поведения.

Одна из бывших заключенных, Эмилия Ной, поступила в Лихтенбург незадолго до Марии. Привыкшая к тяжелой работе, Ной делала то, что от нее требовали, и старалась извлечь лучшее из своего положения. Несмотря на это, вульгарность надсмотрщиц пугала ее. Затем, в один прекрасный день, пришла Мандель, и Ной сразу же она приглянулась. «Она была такой молодой, такой белокурой и такой милой девушкой». Ной с ужасом осознала, как изменилась личность Мандель, и от ужаса лишилась дара речи. «Вначале она была очень милой, и я не могла осознать, что впоследствии она зашла так далеко и совершала такие ужасные поступки. В Лихтенбурге она начала избивать людей»

.

Вскоре после этого Мария стала известна как одна из самых агрессивных и грозных охранниц, в которой не было ничего, кроме жестокости и безжалостности. Ее жестокость, в свою очередь, приглянулась начальству и позволила Марии быстро подняться по служебной лестнице и занять руководящую должность.

Одна заключенная отметила, что Мария сразу же повела себя грубо и жестоко по отношению к узникам. Она рассказывает о раннем инциденте, когда Мандель била одну заключенную ключом до тех пор, пока женщина не упала в бессознательном состоянии. «Затем она схватила ее за коленки и потащила через весь двор к тому месту, где находились камеры»

. Несомненно, Мария наслаждалась новообретенным ощущением власти.

Всякий раз, когда надзирательница входила в комнату, все заключенные должны были вскочить и стоять до тех пор, пока им не разрешат сесть

. Для Марии, привыкшей к подчиненному положению женщины в маленькой деревне, где доминировали мужчины, это был поистине захватывающий опыт.

По мере того как Мария осваивалась со своими обязанностями в Лихтенбурге, ее власть росла. Когда комендант Кёгль ввел публичные избиения по воскресеньям на глазах у всех женщин, именно Мандель стала часто орудовать палкой. Став главной, Мария приказывала раздеть жертв догола и привязать к деревянному блоку, после чего тщательно выпороть их. Мандель также ставила перед другими охранниками условие, что заключенных всегда нужно «пороть насквозь» (Durchgepeitscht)

.

Мария хорошо приспособилась к новой жизни, которую выбрала. Будучи умнее многих своих коллег, она с легкостью выплевывала нужную риторику, а с телом, закаленным в Turnverein, соответствовать физическим требованиям не представляло труда. В отличие от других новобранцев, Марию, похоже, не посещало сострадание к заключенным – любое человеческое тепло, которое она могла когда-то почувствовать, было вытеснено предательством ее отца. Мария стала твердой, жесткой и полностью посвятила себя тому, чтобы проявить себя в новой обстановке. После всех травм, пережитых до и во время аншлюса, национал-социализм оказался благом, предоставив ей новый жизненный путь в то, что ей казалось светлым будущим.

Возможно, окончательный перелом в личности Марии совершил момент ее первого убийства, когда она лишила жизни человека. Человек – заложник своих привычек, и даже убийство может превратиться в повседневную рутину. Но тот первый раз… Что заставляет человека переступить черту и нанести этот первый удар или нажать на спусковой крючок?

Когда Оскара Грёнинга спросили, был ли он свидетелем первых убийств среди своих коллег по СС в Аушвице, он ответил: «Запреты, чтобы предотвратить что-то подобное, исчезают в тот момент, когда они остаются безнаказанными. Опасность в том, что человек поддается этому желанию, и оно возрастает, если он обретает власть и его потребность в признании выделяет его из массы остальных»

.

Грёнинга, как и всех остальных эсэсовцев, учили, что убийство – это лишь часть борьбы за существование немецкого народа.

Евреи (и другие неугодные) представлялись врагом, которого, как и тех, кто находился на фронте, нужно было уничтожить во имя достижения окончательной победы. «Это было оправданием Холокоста. Именно так его нам и преподнесли»

.

Джеймс Уоллер в своем эпохальном исследовании «Стать злом» отмечает, что на человека в такой ситуации огромное влияние оказывает характер коллектива – личная идентичность подчинена группе, что радикально влияет на индивидуальное поведение. Функционирование в составе группы может распределять вину и виновность, усиливать лучшие и худшие наклонности человека

.

Создавая «культуру жестокости»

, Уоллер описывает крайнюю степень обесчувствования, которая часто приводит к тому, что преступник получает извращенное удовольствие и садистское наслаждение от своих действий

. Эти действия превращаются в зависимость и способствуют формированию более широкой социальной среды, в которой зло поощряется и вознаграждается.

Убивать становится легче, когда увеличивается дистанция – физическая ли, моральная ли, психологическая – между преступниками и жертвами. Жертвы становятся козлами отпущения, обесчеловечиваются и обвиняются во всех смертных грехах. В нацистской Германии этот процесс начался с прихода Гитлера к власти и продолжал нарастать, достигнув кульминации в Холокосте. Каждый человек должен был сделать моральный выбор: сопротивляться этой политике или принять положение дел.

Где, когда и как Мария впервые убила другого человека? Было ли это вследствие избиения? Или во время дежурства в Бункере? Она застрелила этого человека? Было ли это случайностью? Это невозможно узнать.

Убийцы, опрошенные после геноцида в Руанде, вспоминали «тот самый первый раз»: «В принципе, в тот первый раз я был весьма удивлен, как быстро наступает смерть, а также мягкостью удара, если можно так выразиться. Я поставил двух детей бок о бок на расстоянии двадцати метров, стоял неподвижно и дважды выстрелил в их спины»

. «Для меня было странно видеть, как дети падают без единого звука. Это было так просто, что приятно»

. «Мы больше не видели людей, когда заводили тутси в болота. Охота была дикой, охотники были дикими, добыча была дикой – дикость завладела разумом»

.

Или же – что, возможно, еще более пугающе – Марию не потрясло ее первое убийство?

Один американский ветеран войны в Ираке заметил: «По правде говоря, это было не так, как я думал. Ну то есть я думал, что убийство человека станет таким судьбоносным опытом. А потом я убил и подумал: «Ладно, пофиг». Позже он сказал, что убивать людей – это как раздавить муравья

.

Так или иначе, Мария стала убийцей и встала на эту тропу до конца ее оставшейся жизни. С этого момента пути назад уже не будет.