Отец подруги

Борис Александрович вдруг оказывается рядом и, схватив за запястье, дергает меня вверх. Задохнувшись от неожиданности и боли, я пытаюсь удержаться на ногах, но они не слушаются, и если бы не твердая ладонь, перехватившая мою талию, точно свалилась бы на пол.

– А говоришь, что не пьяная, – гневно звучит рядом с моим лицом.

Кажется, Ленкин отец сильно на меня зол, но все, о чем я могу думать в этот момент, это о том, как приятно от него пахнет и каким твердым ощущается его грудь через рубашку. И мы впервые стоим так близко: мое тело прижато к его телу, и он будто бы меня обнимает. Невероятные по остроте ощущения.

– Я выпила всего один коктейль, – повторяю я, позволяя себе заглянуть ему в глаза. Сегодняшним вечером я на удивление смелая. – У вас такие длинные ресницы, вам говорили? Я еще в первый день заметила. В машине, когда вы меня встретили меня на вокзале…

Оборвавшись, я впервые позволяю себе беззастенчиво его разглядывать: короткую темную щетину на щеках, горизонтальные заломы на лбу и яркие, четко очерченные губы.

– Дыхни, – вдруг требует Ленин отец.

Я почему-то улыбаюсь. Он мне не верит, даже не подозревая, что я никогда не смогла бы ему солгать.

Не переставая на него смотреть, я вытягиваю шею и осторожно дую ему в подбородок. Языки пламени, танцующие в животе, стремительно размножаются. Хочется делать так много всего. Например, набраться смелости и…

– Кто наливал…

Не дав договорить, я подаюсь вперед и жадно прижимаюсь к нему ртом. Просто потому что сейчас мне хочется этого больше всего на свете. Губы у Ленкиного отца жесткие, но горячие и немного солоноватые. Меня ничуть не смущает, что он не целует меня в ответ. Я могу все сделать сама. Облизываю их кончиком языка, посасываю, пробую на вкус, не пытаясь сдерживать постанывания. От его тела исходит столько силы, а запах… Ни на что бы его не променяла. Еще никогда мне не было настолько хорошо…

Я чувствую, как он пытается меня оттолкнуть, поэтому на автомате обхватываю его шею руками и крепко сжимаю. Не сейчас. А потом внезапно чувствую это: грубый напор языка, раздвигающий мои губы, и давление руки на затылке, сгребающее в охапку мои волосы. Глаза самопроизвольно распахиваются от осознания того, что мы целуемся.