Большая Книга. Том 1. Имперский сирота

Яс не переживал особо на этот счет – он уже понял, что некоторые правила существуют для того, чтобы их нарушать, главное – не попасться при этом на глаза. Осенью он пойдет в последнюю перед школой подготовительную группу, так что ни письмо Брежневу, ни угол с лишением просмотра «Спокойной ночи» после детского сада уже не были для него страшными наказаниями. А ведь еще совсем недавно для него не было ничего хуже.

Его представления о мире с того момента, когда он совершил первый в своей жизни полет с балкона четвертого этажа, уже далеко вышли за рамки третьего микрорайона Алма-Аты. Во-первых, он съездил с мамой и папой на Иссык-Куль в прошлом году, а во-вторых, сейчас, в свои неполные шесть лет, считал дни, остававшиеся до его с родителями поездки на лучший курорт мира, куда мечтали попасть все советские люди – Черное море. На Черном море не был еще никто из его друзей. О поездке стало известно три недели назад, и с того момента Яс каждый день говорил маме, сколько дней осталось до их отлета, до двадцати одного он уже считать умел. А когда осталось одна неделя, Яс громко сообщал всем своим родным за завтраком, обедом и ужином через сколько дней они поедут в аэропорт. И вот, наконец, настало то утро, когда Яс большим удовольствием громко прокричал, изо всех сил сжав в руке ложку: «завтра!»

– Яс, может ты тогда станешь путешественником, а не космонавтом? – с улыбкой спросила мама, когда он объявил о суточной готовности за завтраком.

– Мамуся, конечно, я буду космонавтом! И путешественником тоже. Просто я уже очень давно люблю путешествовать. Еще с того раза, когда ты, я и папа ездили на Иссык-Куль, помнишь?

– Так это было всего год назад, – засмеялась мама.

– Ну да, я же говорю – давно. Помнишь, как мы всю ночь ехали с папой в машине по снежной пустыне? А ты сказала, что это не снег, а соль.

– Помню, – улыбнулась она опять. – А помнишь, как ты радовался, когда наутро оказался у озера? Снега в июле, конечно же, быть не могло, а вот соли много в полупустыне. И ночью в свете фар кажется, что это снег, я объясняла тебе это тогда.

– Да. А я говорил, что ты ошибаешься, и это снег или иней. Может, в пустыне ночью становится очень холодно, как на Марсе? Деда Миша говорит, что на Марсе всегда очень холодно!

– Давай, ешь, космонавт-путешественник, все остынет!

Яс принялся за завтрак, но мысли так и остались на Иссык-Кульском побережье. Его взгляд вдруг замер на тарелке с яичницей с колбасой, упершись в ярко-желтый желток. Именно таким было солнце тогда, год назад, на Иссык-Куле. А уже через секунду Яса утянуло в калейдоскоп картинок годичной давности. Хотя половину из того, что было год назад на Иссык-Куле, его детская память уже добросовестно затерла, чтобы не травмировать своего маленького хозяина.

Праздник Нептуна-78

…Вот его папа, пахнущий иссык-кульским воздухом и местной водкой, радостно подкидывает его вверх в черное звездное иссык-кульское небо под аккомпанемент прибрежной дискотеки, протягивает к нему навстречу руки, но вместо Яса ловит пустоту, а Яс падает, словно кукла, вниз лицом, в пыльную и каменистую землю.

…Вот его, орущего, как молочный поросенок под ножом мясника, несут к их «Жигуличке», но за руль садится почему-то не его папа, а какой-то незнакомый дядька, а папа с пассажирского сиденья заплетающимся языком рассказывает ему, как на «Жигулях» переключать скорости – по-другому, чем на «Москвиче». Его голова у мамы на коленях, и он видит только потолок их машины, пока они едут куда-то по темной дороге ночью. Какой-то покосившийся одноэтажный домик с облупившейся белой известкой в свете фар.

Яркий свет в глаза, пинцет с ватой, пропитанной темно-коричневой жидкостью перед глазами, врач в белом халате, с круглым, вогнутым, дырявым зеркальцем на лбу, подносящий эту вату ближе, ближе… «Ааааа!» – это уже его ор, когда жидкость на вате, как огонь обожгла ему губу. «Рана небольшая, можно не зашивать», – это врач говорит маме.

…Вот другая ночь, Яс просыпается в кровати в их домике и вдруг понимает, что он в комнате один. Он зовет маму, но никто не идет, и он видит, как за занавеской, за окном снаружи огромный волк караулит его у окна. Он начинает громко кричать и плакать, и через какое-то время его родители, запыхавшиеся и вспотевшие, врываются в комнату. Они были на танцах, их позвали соседи, услышавшие рыдания и крики ребенка. Все дома, можно опять ложиться спать. Волка за окном больше нет, а мама говорит, что его и не было, что это ему привиделось.

Но в остальном, конечно, было здорово, и сейчас калейдоскоп стал показывать счастливые картинки. Яркое желтое солнце, чистейший горный воздух, горячий песок, прозрачная соленая вода и красно-зеленые горы, окружающие озеро со всех сторон. И пронзительно-яркая лазурная синева иссык-кульского неба. Яс быстро привык к прохладной воде озера, не понимая иронии его названия (Иссык в переводе с киргизского – горячий) и был готов купаться все время, с утра до вечера, а если бы ему разрешила мама, то и ночью. Родителям приходилось каждый раз в буквальном смысле выносить его из воды на руках, синегубого, хохочущего, визжащего и вырывающегося. Яс упивался каждой минутой, проведенной в такой необычно соленой для горного озера воде. Все иссык-кульские дни слились для него в один сплошной праздник солнца, воды и гор. Только вот тот, предпоследний, день Нептуна… сразу после завтрака… Именно этот день его память полностью заблокировала для просмотра на многие годы.

День Нептуна начался еще утром. Сразу после завтрака на пляж сначала вышли разбитные русалки в откровенных купальниках и мишуре, как на новогодней елке. Они принялись разрисовывать своей яркой гуашью детвору, вмиг собравшуюся около них. Яса в это время мама утянула на дальний пляж к каким-то маминым друзьям, отдыхавшим в соседнем санатории, из-за чего он сильно на нее надулся и даже пустил слезу – ему так хотелось, чтобы русалки сделали из него водяного чертика с рожками и бородкой. Но поделать уже ничего было нельзя: он полностью пропустил обряд посвящения в воинство Нептуна и на обеде единственный из всех детей сидел нераскрашенный и одетый. Этого он маме никогда-никогда не простит. Так что после обеда, когда началась основная часть, Яс, надувшись, пристроился к толпе, окружившей царя морей, а не скакал с другими детьми мелким бесом в круге, образованном толпой курортников.

«Итак, ныряй! Из холода ветров

ныряй в купель соленых звезд, и звезды

пригоршней полною ты ночью загребай.

И в глубине пой небу: «Иссык-Куль».

Ликуй, ликуй!»

Эти непонятные слова говорил Нептун, рослый крепкий пузатый мужик, в нарисованных химическим карандашом татуировках и в белой бороде, сильно похожей на бороду Деда Мороза. После чего оттарабанил еще какую-то веселую частушку подыгрывая себе на гитаре, и начались конкурсы.

Русалки взяли в руки длинную тонкую палку и пригласили всех желающих пройти под ней так, чтобы не задеть земли. Тут же образовался развеселый и разношерстный хоровод из отдыхающих обоего пола, который непрерывным потоком пошел под планку. После каждого тура русалки делали ее все ниже к земле, так что в конце концов выбыли все мужчины и взрослые женщины, и остались одни молодые и очень гибкие девушки. Наконец, и из девушек осталось всего двое, обе лет по семнадцати, пролезших уже под почти лежащей на земле планкой непонятно каким манером. Яс даже рот от изумления открыл. Эти были даже гибче маленьких детей, умудряясь так изогнуть свои молодые тростниковые тела, что, казалось, законы тяготения над ними никак не властны. И выбыли они тоже одновременно, сойдя с дистанции после очередного понижения планки, которая разве что только кошку пропустила бы под собой. Развеселый Нептун не растерялся: обняв обеих девушек мясистыми руками за талии, он объявил их обеих победительницами и своими водяными принцессами. Подсуетившиеся русалки нашли в столовой еще одну бутылку шипучки для второй победительницы, чтобы награда досталась обеим морским принцессам.

Шампанское Нептун попросил пока не открывать: впереди еще был конкурс для силачей. Нептун вытащил невесть откуда большую гирю и пригласил мужчин померяться силой, подбадриваемых улыбками двух своих новых обольстительных цариц. У папы дома тоже была гиря, неподъемная, в 24 килограмма, и Яс всегда с большим уважением смотрел, как отец толкает ее над головой сначала одной, а затем другой рукой. Но гиря Нептуна была в совсем уж страшные 32 кило, тяжелее Яса, немного овальная, а не круглая, как у них. Яс удивился тому, что по размеру она не особо отличалась от папиной и стал смотреть на состязание. Очень скоро суровые законы тяготения оставили на песке всего двух мужчин и одним из них, к полному восторгу Яса, оказался его любимый папочка. Другим финалистом стал какой-то лысый мужик, не такой молодой и красивый, но зато с бугристыми от мускулов руками и татуировками, которыми Яс заинтересовался особо.

На круглом плече мужика красовалось сильно символично исполненное солнце, встающее из воды. Солнце и вода были выполнены в виде бледно-синих незамысловатых линий: полукруг с лучами и горизонтальные короткие прерывистые, идущие к сплошной линии горизонта. В верхнем правом углу от полукруга двумя изогнутыми штрихами художник-минималист запечатлел, по всей видимости, чайку, а внутри полукруга развевалось знамя со звездой и серпом-молотом, похожее на флаг СССР, если бы не темная полоска внизу. По внешнему радиусу венчали этот изобразительный ребус большие буквы «КСФ». На другом плече был наколот якорь, переходящий в центре в штурвал, а ближе к вершине почему-то в круглую башню с маленьким окошком, из которой бил в сторону мощного бицепса луч. Чайки были и тут, но уже более реалистичные, с туловищем, головой и прочими деталями: они летали вокруг вершины башни.

После того, как папуся вышел в финал, Яс смотрел на моряка таким волком, что тот, вначале подмигивавший ему после очередного жима, теперь избегал пересекаться с Ясом взглядом. КСФ-у, как прозвал его Яс, выпало выступать первым, перед папой. «Шестнадцать, семнадцать, восемнадцать… ну давайте поможем, все вместе, товарищи!» – считал загорелый Нептун, подзадоривая мужчин в круге, уже нисколько не нуждавшихся в дополнительном разогреве. Хриплое нескончаемое «давай-давай-давай» перекрывало призывы морского царя как океанские приливные волны – лужу на песке после дождя и превращало иссык-кульский пляж в олимпийскую арену, полыхающую страстями. «…Ну, давай, доведи до ровного», – буквально завопили все, и мужчины, и женщины, увидев, как моряк, немного передохнув и подсев после, казалось бы, немыслимого девятнадцатого раза, медленно распрямляясь, как часовая пружина, пошел на двадцатый. Но гиря уже не хотела слушаться его могучей руки. Остановившись ровно посередине требуемого для поднятия расстояния, она словно начала давить руку морского волка книзу, да так мощно, что несколько мгновений рука и гиря словно бы боролись друг с другом, двигаясь не вниз-вверх, а в горизонтальной плоскости, вправо-влево. Зрители внезапно притихли. Стало слышно, как вдалеке, около столовой открыли дверь грузовика. Уже и дышать-то стало страшно, не то что, сказать что-нибудь в поддержку. Рука моряка все сильнее дрожала под напором гири, амплитуда колебаний становилась все больше… но внезапно моряк вновь подсел, пригибаясь к земле и при этом искривляя вбок свой мощный торс, а потом вдруг резко подпрыгнул, с диким страшным звуком, вырвавшимся из намертво стиснутых зубов. Он весь покраснел, а посередине лба сильно набухла вена в виде цифры «1» с длинным носиком. И, о чудо, гиря сдалась! Рука легко, как будто и не было только что этого нескончаемого противоборства, пошла вверх, вслед за распрямляющимися ногами и туловищем, и, через секунду абсолютно прямая, не покорившаяся, с солнцем, знаменем и надписью «КСФ», гордо вознеслась вместе с побежденной гирей над головой морского волка. А в глазах Яса она вознеслась и над ликующим пляжем, и над всеми крышами санаториев, и даже над самими высокими верхушками гор. Но, разумеется, радости от этого победного вознесения гири Яс не испытывал. Наоборот, горестно вздохнув, он подумал, что не помнит, чтобы папа поднимал столько раз свою, 24-килограммовую.

Однако, горевать было не время, Яс приготовился болеть за любимого папочку. Он вышел в центр круга, растягивая руки в разные стороны, чтобы разогреть мышцы и не повредить связок. Гомон, возникший после блестящего выступления моряка, постепенно стих. Папа взялся за гирю, и отсчет начался. К огромной печали Яса, интриги в этот раз не получилось. После счета «одиннадцать» папуся сделал долгую паузу, согнув руку в локте, и «двенадцать» уже сделал с большим усилием. А на «тринадцати» рука его точно таким же образом зависла посередине дистанции, и, понимая, что за КСФом ей уже никоим образом не угнаться, сдалась, опуская гирю к матери-земле. «Вот, папочка, надо было тебе не вино пить, а каждый день тренироваться, тогда бы может и победил бы КСФа» – сказал Яс про себя. Ну ладно, в следующий раз Яс проследит, чтобы отец тренировался с самого первого дня отдыха.

Владимира проводили аплодисментами и восклицаниями, а центр круга вновь занял морской волк для финального награждения, которое и было проведено в обстановке полного ликования гладкобедрым русалочьим корпусом и прибившейся к ней разрисованной детской нечистью. Моряк и принцессы вознесли над головами шампанское, которое было тут же открыто по команде пузатого Нептуна, и, отпив немного прямо из горлышек льющейся пены, со смехом отправили бутылки в круг, своим верным болельщикам. Отдыхающие тоже пили из горла, хохоча и захлебываясь от вскипающих у них во рту пузырьков. Каждый делал глоток и передавал соседу, и скоро веселый гомон заполнил не только весь пляж, но и всю чашу озера, от гор до гор, и отражался от них звонким эхом, по крайней мере, так чудилось Ясу, стоящему вместе с мамой в кругу зрителей. Вот и его мама с удовольствием хлебнула шипучки, поперхнулась, рассмеялась, и внезапно подняв Яса на руки, закружилась с ним быстро-быстро, так, что небо над головой превратилось круг. А вот и отец, отдохнув после конкурса взял их обоих на руки и тоже стал кружить. Яс громко и счастливо смеялся. «Как же я люблю тебя, мамусик и тебя, папусик» – прошептал он, закрыв глаза, а папа, не переставая кружить их на руках, поцеловал его прямо в губы своими колючими от щетины и немного кисловатыми от шампанского губами.

Нептун меж тем, закончив с протоколом награждения, так же неизвестно откуда, словно из воздуха, вытащил гитару. Уперев ее между ногой и довольно солидным пузом, он неожиданно приятным высоким голосом исполнил незнакомую Ясу песню, сопровождающуюся жаркими и игривыми подпевками русалок. Судя по тому, как все мужики стали ему громко подпевать хором, а женщины заливисто смеяться и закрывать лицо ладонями, Нептун был артист что надо. Третий припев уже подпевали все. Разрумянившись, блестящими глазами глядя на Нептуна-гитариста, мужчины и женщины хором повторяли за ним строчки припева, заглушая своим речитативом слабый вечерний иссык-кульский прибой.

Ясу внезапно стало всего этого веселья чересчур. Он поднял голову и обернулся: солнце уже склонялось к силуэтам гор справа от их пансионата; еще было светло, но уже чувствовалось скорое приближение вечера. Яс вышел на косу, которая вдавалась довольно далеко в озеро и поэтому ходить по ней ему было запрещено, но папа с мамой праздновали вместе со всеми на пляже и не видели, куда он пошел. Он пока еще очень плохо плавал, а коса давала возможность отойти от пляжа и услышать совсем другие звуки, которые на берегу заглушались шумом курорта. Сам того не заметив, он зашел так далеко, что люди на берегу стали еле видны, а их гомон был уже почти не слышен. Ясу стало страшновато. Он сел на песок косы, покрытый тонким слоем теплой воды, обнял колени руками, положил на них подбородок, прищурился и посмотрел на закат – небо на горизонте уже окрасилось в тот нежный оранжево-розовый цвет, который позже он назовет цветом фламинго. И таким же цветом были окрашены макушки гор справа, на южных склонах Алатау, их общих с Киргизией гор.

«В минуты эти я люблю смотреть

на Гималаи – Будд земных владенья,

когда закатный диск, зайдя на треть

за Джомолунгму завершает день. Я

переворачиваю жизни старый лист.

И начинаю новый без волненья.

Я чист, красив и мудр, как горный лис,

и впитываю ток иных энергий».

В тот вечер Яс, конечно же, не знал и половины слов из этого стиха, который он напишет спустя четверть века. Он не то, что складывать стихи, а и читать пока что не умел. Его в этот нежный закатный вечер на берегу уже всем сердцем любимого им озера сейчас занимало вот что: почему взрослые не слышат голосов? Яс это точно знал, потому что спрашивал и у мамы с папой, и у дедушки с бабушками. А он и его друг Лёнька слышали. Яс приготовился смотреть, как солнце будет заходить за горизонт, и как исчезнет вместе с ним и солнечная дорожка на озере, и тепло в воздухе, останется только один цвет фламинго, да и то ненадолго. Но полюбоваться на это зрелище ему в этот вечер не пришлось. Потому что чуть дальше, примерно метрах в десяти, он вдруг увидел лежащего вниз лицом мальчика.

Сначала Яс лишь скользнул взглядом по нему, думая, что он просто тренируется не дышать под водой, и сейчас поднимет над поверхностью лицо, отфыркиваясь и сея вокруг себя сотни мелких брызг. Он даже вначале был очень раздосадован, что этот мальчишка, который, судя по росту, был немного старше его, будет мешать ему любоваться в тишине цветом фламинго над остриями гор. Но секунды шли, а мальчик все не выныривал. Яс уже совсем позабыл про свой любимый закат. Он, не отрываясь, смотрел на мальчика, ожидая, что вот-вот вдруг откроется фокус: мальчишка высунет из воды тонкую соломинку, улыбнется ему и скажет что-нибудь, вроде «что, дурачина, съел? Обманули дурака на четыре кулака!» и побежит по косе к берегу, высоко выбрасывая над водой свои пятки, чтобы вода не мешала его галопу. Но секунды шли, а он все не выныривал. У Яса что-то внутри опустилось вниз живота, как это бывало в его самом кошмарном сне, когда он стоит на перилах балкона и смотрит вниз на асфальт. Яс оглянулся в поисках кого-нибудь из взрослых, кто мог бы прийти сейчас ему на помощь, но кроме них двоих на косе больше никого не было: все веселились с Нептуном на пляже. Шестым чувством понимая, что мальчик уже не мальчик, Яс заревел от страха и жалости, сначала еле всхлипывая, потом все громче, и, наконец, в голос, надсадно. Не переставая реветь, на автомате перебирая ногами, он побежал к пляжу, где Нептун все еще веселил стар и млад.

Потом для Яса было черно-белое кино (все краски сильно вылиняли). Яс, уже не в силах рыдать, подрагивая смотрел, как мальчика выносит из воды на руках высокий мужчина с печальным лицом и кладет его на песок. Толпа, словно стая рыб, образует круг вокруг него и мальчика. Мальчик худощав, его глаза закрыты, все мышцы расслаблены. Темно-русые мокрые волосы чуть длиннее, чем у Яса. Вытащивший его дяденька быстро-быстро нажимает ему на грудь. Гул вокруг нарастает, Яс слышит полушепот вокруг себя:

– Семь лет всего, сошел с косы и утонул.

– Родители где были?

– Да рядом были, он на косе снял круг – и вот.

– Товарищи, пропустите врача, – и другой подбежавший дяденька, тоже в плавках, а не в белом халате, как должен был выглядеть по мнению Яса врач, начинает целовать мальчика в губы. А, нет, он вдыхает своим ртом в его рот воздух. Первый ждет, пока он его поцелует, потом нажимает ему на грудь. Но мальчик никак не реагирует на это. Он лежит на песке, тонкий, абсолютно спокойный и расслабленный. На его бледном лице не застыло ни страдания, ни страха, ни вообще каких-либо эмоций, лишь всеобъемлющая, абсолютная безмятежность. Темные волосы мокрыми прядями закрывают очень белый высокий лоб. Прямой нос, тонкие, четко очерченные губы и брови, утонченный овал со спокойными скулами так свежи! Невозможно поверить в то, что никогда больше они не изменят своему бездвижию. Яс не может отвести от его лица взор, ему кажется, что нет, так не может быть, это ужасно несправедливо, чтобы такая молодая жизнь, только начавшая свой священный бег, могла так быстро и глупо прерваться. Из-за чего? Надо будет спросить у мамы.

Подбегают еще мужчина и женщина, тоже бледные, как полотно. Они бормочут что-то и часто говорят «умоляем». Это они врачу в плавках. Яс не знает, что такое «умоляем». Женщина опускается на песок на одно колено берет мальчика за руку обеими ладонями, и жадно впивается взглядом в его закрытые глаза. Мужчина на двух коленях тоже стоит рядом и держит другую руку мальчика. Яс понимает, что это родители. И внимательно смотрит в глаза женщине: ее большие карие глаза пульсируют от напряжения, а широкий зрачок, кажется, сейчас вберет в себя все вокруг. И мальчика, и людей, и все озеро. Проходит минута, две, и все остается без изменений: дядьки резко целуют мальчика в губы и жмут на грудь, мать, сжав кисть ладонями, смотрит ему в глаза, отец молча держит другую руку. Меняется только гул в толпе, он то нарастает, то убывает и вдруг затихает, когда дядька, который врач, поднимается с колен, тяжело дыша. Его лицо, бывшее до этого смуглым, теперь стало багровым, как у чёрта в Ясовой книжке со сказками. Женщина, до этого смотревшая на своего ребенка, теперь так же неотрывно и жадно смотрит на врача, подняв глаза вверх. Она находится в той же самой позе. Врач, молча и еле заметно, качает головой из стороны в сторону. Второй дядька, нажимавший на грудь, тоже поднимается с колен и опускает голову, тяжело дыша. В наступившей тишине, которая была бы абсолютно полной, если бы не их дыхание и нежный рокот прибоя, доктор очень тихо произносит: «все, дальше реанимировать нет смысла». Яс не знает, что такое «реанимировать». Прибой становится единственным звуком на секунду, а потом женщина, стоящая на одном колене, выпускает из себя страшный крик, намного громче и резче, чем крик Яса там, на косе. Это крик разрезает пространство вокруг, небо, и его барабанные перепонки, наполняя режущей болью все внутренности.

Врачи тем временем просят молчащего отца поднять тело сына и отнести его к санаторию. Отец поднимает на руки тело все так же молча, его подбородок сильно дрожит, а из глаз текут слезы. «Дима, Димочка, мальчик мой…», – мать покрывает исступленными поцелуями тело своего ребенка, с головы до ног и обратно, а ее рыдания переходят в хрип. «Семь лет…», – тихо говорит чей-то низкий мужской голос прямо над ухом у Яса, как бы подводя итог этой трагической пьесы.

Яс опять плачет. До этого он не мог проронить ни слезинки, ни вздоха, все то время, пока врачи старались спасти жизнь так рано покинувшего этот мир Димы. А теперь, когда врачи отступили, его тоже прорвало. Он вдруг чувствует, как земля с небом меняется местами и начинает плавно качаться. Яс цепенеет от страха, а потом вдруг понимает – это папа поднимает его на руки. Руки его матери тоже на его голове – сжимают ему виски. Его осторожно прижимают к груди и уносят подальше от этого места, к санаторию, к их домику.

В домике Яс понемногу успокаивается, когда мама начинает читать его любимого «Незнайку на Луне». Послушав минут десять, он уже мыслями полностью с Незнайкой и Пончиком, и их приключениями. Понемногу его бледное лицо освещает слабая улыбка, а еще через какое-то время Яс даже начинает смеяться, когда Пончик в пытается уйти из ресторана, не заплатив. Даже Яс в свои неполные пять лет знает, что такое деньги.