Вероятно, дьявол

А про Ло… про Ло вы и сами всё знаете.

* * *

Будучи студенткой второго курса, я не искала повод снова увидеться с Профессором и дожидалась начала занятий, надеясь, что к тому моменту, обременённый учебными приготовлениями, он не вспомнит о моём стыдном побеге с выставки.

Занятия мастерской стоят в расписании по средам. Замечательный день – среда, всегда любила среды. К среде ты уже влился в неделю, чувствуешь себя как рыба в воде, плывёшь вверх по течению на волнах предвкушения выходных, ведь ожидание всегда лучше реальности. Выходные я обычно проводила на тройку с минусом – шаталась по бульварам, ела пинсу или сэндвичи, брала там и сям кофе навынос, читала у открытого окна при бледном свете луны. Изредка у меня случались приступы продуктивности, когда я просыпалась ни свет ни заря и выливалась на бумагу, пока не иссякну. Тетрадь распухала от исписанных страниц. В прошлом году по субботам у нас были пары – мои любимые после семинаров в мастерской – визуальный язык английской поэзии. Их я никогда не прогуливала. После пар я не сразу иду домой, а сначала захожу в супермаркет на Покровке и покупаю творожки и бутылку дешёвого вина. Прихожу домой, съедаю творожки, а потом, когда закат бросит рыжий отсвет в окно, открываю бутылку вина, пью, разбавляя льдом, пока не засыпаю в одежде под пятый сезон «Клана Сопрано» или «Прослушки», мечтая о таком мужчине, как Омар или Тони. Воскресенья были одинаковыми и стирались из памяти. Время до понедельника тянулось медленно. Я старалась спать как можно дольше, чтобы убить время.

Я смотрю на закат. Не уверена, какое сегодня число, но нащупываю приближение сентября по букетам цветов, которые начинают продавать в супермаркетах на кассах и в отделах сезонных товаров. Встав утром у окна и вдохнув холодный воздух, я понимаю, что уже сентябрь. По тротуарам плывут яркие головки гербер, вяленькие хризантемы, грустно-сиреневые гладиолусы, орхидеи и пышные белые капроновые банты, подрагивающие в такт раскачивающимся из стороны в сторону русым косичкам и хвостикам.

Я жду среду. Ужасно странно, что ещё пару месяцев назад среда была бы для меня обычным днём и не было у меня никакой тайны. А в прошлом году в это время я напрасно искала своё имя в списке поступивших – осоловевшее С, круглое, обтекаемое как яйцо О, выпученные глаза Ф, отрывистый короткий стук чайной ложечки о скорлупу – и-я. София. Но меня в списке не было.

Следуя одному из законов жанра кампусного романа, где героем выступает первый с конца в шеренге аутсайдеров хитроумный искусник, я проникаю на курс контрабандой, как когда-то кружево, антиквариат, вино в колониальном мире, с помощью притворства и особых ухищрений.

– Соня – это Софья или София? – спрашивает Профессор.

Я часто слышала этот вопрос, и его задают не случайно – сколько раз за свою короткую жизнь я встречала Сонь, которые, вдруг увеличившись в росте, со звенящим скрипом самой высокой мерзкой ноты ми в голосе, затягивали:

– Я не Соня, я – Софи-и-и-ия!

Подобное я встречала и среди Маш, которые неизбежно, исключительно, бесповоротно только «Марии» в тональности ми-бемоль мажор (Es-dur).

К моему стыду, такие придирчивые особы портят нашу репутацию, ведь в переводе с греческого София означает мудрость, а не высокомерие, тщеславие, гордыню. Особенно смешно, когда одна Соня вопреки законам солидарности поправляет другую Соню. Я познакомилась с такой жарким июльским полднем по пути на профессорскую дачу.

– Соня, ты какое вино пьёшь – белое, красное? – спрашиваю я.

– Софа. Я Софа. Не Соня, не Софья, не София. Софа, – отвечает она.

Она пила красное.

Я играюсь, отвечая на этот вопрос по-разному. Мне нравится и тёплое круглое Соня, и строгое Софья, и порхающее, словно лёгкая, золотая с чёрным, сладкоголосая иволга (Oriolus oriolus) – София.

Имя во мне так гармонично, что я решаю не менять его в книге, а всё остальное могло бы быть и получше. Рост немного повыше, щиколотки потоньше, колени, грудь – всё мне не нравится! Скулы я хочу острые, как мои шутки. Нижняя губа достаточно яркая, и верхнюю хотелось бы под стать, но всё-таки я гордилась болотного цвета глазами и бровями, которые один писатель называл «бархатными», а другой «котиковыми». Я их сдвигала и когда улыбалась, и от старательности, когда корпела над переводом «Энеиды», хоть и более сжатой – до 12 книг – по сравнению с эпопеей Гомера, но от этого не менее сложной книгой, и в супермаркете, прокручивая в голове строки из Вергилия, задумывалась у прилавка, какой жирности молоко выбрать.

Я, всё ещё чувствуя, как в голове пульсирует Вергилиев дактилический гекзаметр, где шла речь о вине и женщинах, отвечаю на вопрос Профессора:

– Как вам больше нравится.

– Как мне нравится, – повторяет он и смеётся, – что ж, посмотрим, – он отыскивает на столе, как я догадываюсь по знакомому конверту, мою папку с портфолио.

На большом, но не таком толстом, как мне хотелось бы, крафтовом конверте я написала своё имя детским округлым почерком. Из обязательных документов в нём лежали копия паспорта, диплом о предыдущем образовании и заполненная на четырёх листах анкета. В анкете были стандартные вопросы с информацией об абитуриенте – ФИО, дата рождения, мастерская, в которую вы поступаете, образование, место проживания. И нестандартные, прочитав которые чувствуешь некоторый подвох: есть ли у вас постоянное жильё? Готовы ли вы посещать все дневные занятия? Есть ли у вас постоянный источник заработка? Вы считаете себя стрессоустойчивым? Обязательным является мотивационное письмо в свободной форме, а дальше для разных мастерских требования расходятся – в мою, писательскую, нужно подать вступительное эссе на заданную тему, и последним в списке документов значились «любые творческие работы, которые абитуриент посчитает нужными». Звучит пространно, но на деле всё просто – фотографы приносили фотографии, художники картины и графику, кинематографисты – цифровые носители с видео, скульпторы – объекты, дизайнеры – всякие штучки, а мы – писанину, но все знали, что при отборе приветствовался нестандартный интермедиальный подход, соединяющий в себе несколько техник.

Наша первая встреча произошла на дне открытых дверей. Он опаздывал. Люди собрались в заставленной серыми столами аудитории, но я стояла, прислонившись к стене в коридоре, чтобы увидеть его раньше других. Он прошёл мимо меня, как рок-звезда – быстро, широкими шагами, не глядя по сторонам. Казалось, будто школьные коридоры для него тесны. Загребая руками, он шёл, не замечая людей вокруг. В кожаной куртке, несмотря на летнюю жару, и в узких чёрных джинсах. Его образ в моей голове остался неизменным – бритая голова, тяжёлая цепочка со звездой на шее, лёгкая щетина и глубоко посаженные глаза.

Я увидела его, и всё сразу стало ясно. У меня появилась мечта. Не мечта – цель. Мне казалось, что вплоть до этого момента я ничего не делала всерьёз. В отличие от многих абитуриентов я была лишена тяжёлой нерешительности перед широкими возможностями выбора мастерской: живописи, фотографии, скульптуры, кино, дизайна. И последовательно готовилась в течение нескольких месяцев, хотя тема для вступительного эссе стала известна за месяц до начала приёма документов, но этого было вполне достаточно. У меня всё было готово заранее.

Я отдала свой конверт в руки заведующего приёмной комиссией, явно не ожидавшего такого напора в первый день приёма документов. Он удивлённо проверил наличие всех бумаг. На месте я сняла защитную плёнку с крышки и заклеила конверт. Я редко бывала в чём-то первой, но тогда я первой расписалась в линованной тетради для абитуриентов.

Завершающим этапом вступительных испытаний было личное собеседование с Мастером, и чем ближе оно становилось, тем сильнее я была недовольна своим эссе, ещё большие вопросы вызывало мотивационное письмо – с ним было сложнее всего. Но дело было сделано – я пришла на собеседование. Снова первая, но решила пропустить перед собой несколько человек, пойти четвёртой; четыре – моё счастливое число, но также я хотела посмотреть на лица выходящих, прочитать в них какую-нибудь подсказку – чего ждать и к чему быть готовой. Зрелище предстало не слишком ободряющее. Люди выходили, понурившись, на вопрос «Ну как?» отвечали коротко «Нормально». «Что спрашивает?» – спросил парень, занявший за мной очередь. «Спросил, на что я жить собираюсь». К этому вопросу я была готова.

– Ты работаешь в модном журнале? – обращается ко мне Профессор, делая упор на слове «модном».

– Да.

– Как же ты собираешься работать и учиться?

– Я увольняюсь. С первого сентября, – я выпрямляюсь на стуле.

– Хм.

Я была так уверена, что поступлю, что до объявления списков поступивших уволилась с работы. «С 1 сентября прошу уволить меня по собственному желанию», – написала я в заявлении, радостно положила его на стол начальнице, объявив, что иду учиться. За меня все порадовались и говорили, что в случае чего я всегда могу вернуться. Я работала редактором в маленьком женском журнале. В уютном офисе, до которого ходила пешком, я проработала по графику с 9 до 18, часто задерживаясь, чтобы, когда все уйдут, залезть в холодильник на кухне и по чуть-чуть, чтобы никто не заметил, таскать чужую еду из контейнеров, или распотрошить запас злаковых батончиков, почти три года.

– А на что жить будешь? – он искоса глядит на меня.

– У меня есть накопления, – уверенно отвечаю я.

В редакциях модных журналов, не считая бесплатной еды на кухне, много халявы. Компании присылают свои товары, чтобы мы о них написали. У меня скопилась гора косметики, которую я раздаривала подружкам, но были и регулярные книжные новинки, детские товары, из которых лишь однажды мне приглянулась жёлтая лампа-ночник в форме канарейки Твити. Я не жалела, что ухожу.

Я часто спорила с препрессом, начинающим лысеть молодым парнем Егором, рассказывая о достоинствах антиквы перед гротесками, а он рассказывал мне о преимуществах ипотеки – у него их было уже две. У меня не было ипотеки, поэтому я уходила, накопив небольшую сумму денег и не зная, как на неё проживу, посвящая следующие два года учёбе. Мне там нравилось, и, если бы не моя мечта попасть в мастерскую Профессора, я бы проработала там ещё год до того, как журнал закроется.