Город слепых перекрёстков

– Простых аккордов на фортепиано всего четыре вида, – любила повторять Надежда Ивановна, – два вида трезвучий: мажорное и минорное, и два вида септаккордов: малый мажорный и малый минорный.

Оля прекрасно запоминала мелодии песен, которые слышала по телевизору. Пользуясь этим навыком, Надежда Ивановна записывала их уроки на диктофон и заставляла Олю заниматься по нему самостоятельно.

– У слепого есть преимущество, – однажды сказала Надежда Ивановна, – много свободного времени. Все ежедневно идут на работу и учебу, а ты Оля – счастливая, можешь часами играть и петь в одиночестве. Значит так, включаешь диктофон, слушаешь и занимаешься.

Когда мама умерла, занятия музыкой прекратились.

– Все! Баста, карапузики! Кончились танцы! – заявила тетя Люба. – В семье нет денег на музыкальные изыски. Занятий по музыке больше не будет.

Что можно сказать о тете Любе? Это была полная, грубоватая, уставшая от жизни женщина средних лет с очень своеобразным характером. Однако сердце ее не было черствым. Когда умерла мама, она взяла Олю под свое крыло. Внешне тетя Люба была красивой, с густыми волосами, которые всегда были вплетены в косу, и большими глазами.

Люба по-своему любила Олю, но злилась из-за того, что было тяжело и постоянно не хватало денег.

Как-то раз Оля сидела в кустах сирени возле подъезда, а с обратной стороны на лавочке – соседки и тетя Люба. Они часто проводили время вместе за сплетнями, как и сегодня.

– Да-да, правильно все про эту с четвертого этажа говорят. Не надо было лезть туда, куда не просят. Кстати, Люба, а как там твоя слепая?

– Точно, Люба, расскажи, – тут же подхватили ее другие. – Бедняжка ты наша, ну послал же Бог тебе такую сестру! Пришла с животом, отца нет, говорит, рожать буду. Родила слепую, да еще и осиротила и на тебя бросила. Своих-то трое ребятишек. Что ты будешь делать с этим инвалидом? Она тебе и твоим детям всю жизнь искалечит! Отдай ее государству – в интернат! Все лучше, чем с ней возиться. Он бесплатный, она же сирота.

– Не, не… – промямлила Люба. – Отдам, а она через полгода к матери на тот свет попадет. Она же чувствительная. Потом перед Богом и людьми отвечай.

– Ну как знаешь! Не ты виновата, что она такая, не тебе страдать. Я бы отдала, но дело твое, – резюмировала одна из соседок.

Потом разговор опять перешел на «эту» с четвертого этажа, которая в тот момент прошла мимо и привлекла все внимание местных сорок.

После этого случая Оля пообещала себе, что станет самостоятельной, с ней никогда и никто не будет возиться, она освоит музыкальную грамоту и станет певицей.

Несмотря на то что занятия с Надеждой Ивановной прекратились, девочка уже научилась подбирать мелодии на слух, а также стала сочинять собственные песни. Творчество заполнило всю ее жизнь, оно стало главным смыслом Олиного существования.

Сказать, что Оля сидела часами за фортепиано, – это ничего ни сказать. Она занималась маниакально по восемь часов в день, подбирая и запоминая каждую ноту из всех музыкальных произведений, которые могла услышать.

Получив школьный аттестат, Оля ни о чем не могла думать, кроме как о поступлении в консерваторию на вокальное отделение.

Собрав необходимые документы, она вместе с тетей Любой поехала в приемную комиссию учебного заведения. Тетя Люба восхищалась красотой здания, величием колонн, шириной коридоров и простором аудиторий. Отовсюду из окон звучали скрипки, флейты, виолончели и другие инструменты.

В приемной комиссии их встретила председатель, женщина с приятным голосом и запахом. Оля показала документы и сказала, что хочет поступать на вокальное отделение. Женщина внимательно выслушала и попросила обождать. Ее долго не было, минут тридцать… Назад она вернулась в сопровождении троих человек.

Подойдя к Оле, женщина произнесла вежливым тоном:

– Мы не можем принять Вас на обучение.

– Как это не можете? – опешила тетя Люба. – Вы же не слышали, как она поет, какой у нее красивый и сильный голос, да и как она играет на фортепиано!

– Вы меня не поняли, – продолжила председатель приемной комиссии, – у нас нет специалистов, которые могли бы обучать слепых, нет нот произведений на шрифте Брайля, нет вообще ничего для обучения таких людей…

– Да зачем ноты на шрифте Брайля? – продолжала тетя Люба. – Она может подбирать на слух.

– Женщина, здесь у нас консерватория, а не кружок музыкальной самодеятельности, Вы ошиблись адресом. Вашу девочку мы принять не можем, – резко оборвала председатель приемной комиссии, – разговор окончен.

На обратном пути по щекам Оли текли слезы.

– Оля, успокойся, – сказала тетя Люба, – сильно нам нужна эта местная консерватория! Мы напишем в приличные заведения Петербурга или Одессы, где умеют ценить настоящий талант, и тебя обязательно примут.

Тетя Люба так убедительно говорила, что Оля поверила и потихоньку успокоилась.

Вечером того же дня тетя Люба под диктовку племянницы написала письма в консерватории Петербурга и Одессы.

Оля в письмах писала:

– Я даю вам обещание, что не пойду на большую сцену. Я просто хочу научиться петь профессионально, а после завершения обучения буду записываться на радио, в студиях, и никто не узнает, что я слепая.

Через две недели из обеих консерваторий пришли отрицательные ответы. Олю никуда не брали.

После этого девочка впала в цепенящее отчаяние, думала, что жизнь для нее окончена, да и вообще жить незачем. Потому что все, что она успела здесь обрести, она потеряла разом, в одночасье.

Оле было так плохо, что начало подташнивать. На секунду она сильно сжала глаза, и невольно в ее голове закружились воспоминания из детства. Ей казалось, что она давно забыла этот случай, но то чувство беспомощности и боли, которое ощутила сейчас, все возродило…

…Оля любила небольшой двор возле дома. Там было все так просто и знакомо. Она знала расположение всех предметов. Клумбы, с которых каждую весну доносился запах нарциссов и медуницы, рядом черемуха и кусты сирени. Ее запах девочка любила больше всего. Сирень благоухала сильно, но не так навязчиво, как, например, алиссум. Она как будто боялась сразу обратить на себя внимание и украдкой, при помощи запаха, подбиралась к тебе.

Располагалась во дворе и детская площадка. Там много всего было: качели, которые скрипели, когда на них катались детишки, турник, маленькая горка, спускающаяся в песочницу.

Песочницу Оля очень любила. Благодаря тому что ее бортики составляли замкнутый квадрат, она чувствовала себя внутри нее более защищенно. Обычно если девочка выходила гулять одна, то именно в песочнице и проводила время. У нее был большой копательный набор. Мама говорила, что он был самым красивым из всех, что она видела. Ведерко, две лопатки, грабли, сито и несколько формочек: одна напоминала малину, другая была с завитушками, а третья – в виде зайца с большими ушами и маленьким хвостиком. Последняя была любимой Олиной формочкой.

Несмотря на то что Оля была старше, с ней часто играли другие дети. Им нравилось строить замки из песка или лепить куличики, но некоторые любили их ломать. Девочка не понимала, зачем дети это делают, и сначала расстраивалась, но потом начинала все заново.

«Как сказала мне мама, если я не буду обращать внимания, то они отстанут и перестанут ломать», – думала про себя Оля.

В тот день в песочницу пришел мальчик Егор. Он был старше остальных, учился в третьем классе. Мальчик подговаривал детей портить все, что лепила Оля. Он раз за разом ломал замки, сыпал песок ее в волосы, обзывался, но она не обращала внимания и надеялась, что скоро ему надоест.

Вдруг Егор неожиданно ударил Олю по лицу и толкнул.

– Больно! По глазам попал! – сказала Оля.

– По каким глазам? Ты же слепая дура. Какие у тебя глаза? – раскатисто засмеялся Егор.

Он еще раз подбежал и толкнул Олю в спину, а потом забрал зайчика. Ту самую любимую формочку.

– Слепая, слепая, байстрючка, уродина, – он громко кричал и смеялся, – догони, догони, если сможешь. Я сейчас сломаю твою игрушку, и что ты мне сделаешь? Что? Слепая, слепая.

Только Оля вставала из песочницы, как он подбегал и снова толкал ее и выхватывал из рук формочки.

Девочка очень хорошо знала двор, но в тот момент совсем его забыла, как будто оказалась в незнакомом месте, совсем одна, и никто не мог ей помочь. Она плакала и умоляла вернуть игрушки, но Егор продолжал издевательства.

Все остальные дети стояли и молча смотрели на происходящее.

Коленки и ладошки очень болели из-за острых камушков, которые в них впились. Оля просто топталась на месте, пытаясь понять, с какой стороны на нее бежит Егор. Так беспомощно и ужасно девочка не чувствовала себя никогда.

Заливаясь слезами, Оля стала кричать: