Это последнее лето или Просто говорю «привет»

– Именно для того. Всегда хотела попробовать. Как в кино, – улыбнулась Марс, застегнулась и вышла из магазина. Жип нашел марку вина, которую попросила Марс, расплатился, и вышел следом за ней.

– Поехали, – Марс включила радио, не переставая думать о том, в какой восторг она его привела – глаза Жипа искрились. Эту ночь они провели в отеле. Одеваясь утром, Марс подумала о том, что из ныне живущих на планете земля, она – самая счастливая.

Она шла по знойным улицам и улыбалась от внутреннего спокойствия. Внутри нее цвело женское счастье.

Глава III

Рабочий день на телеканале подошел к концу.

– Закончил и отправил тебе на почту, – сказал Белокурый начальнику и удовлетворенно улыбнулся. Работа на телеканале его утомляла, но ему нравилось писать новости, к тому же, в деньгах он нуждался всегда, а зарплата позволяла спокойно жить, ни в чем себе не отказывая, целый месяц. Начальник был типом странным, по прозвищу Рубашка. Он шутил глупые шутки 24/7, грыз ногти, брился неумело и всегда носил одну и ту же рубашку в голубую клетку. Белокурый ни разу не видел, чтоб тот надел что-нибудь другое. «Интересно, он ее вообще хоть иногда снимает?» – подумал про себя однажды Белокурый. Но все-таки малым он был добрым. Кормил бездомных собак и котов, писал стихи и рассказы. Рубашка страшно любил свою работу. Если бы телеканал закрыли, он бы, наверное, с горя повесился, предварительно заставив перевешаться всех остальных работников. Белокурый посмеивался иногда над ним про себя – таким нелепым был Рубашка. По вечерам он обычно надирался в хламину, но утром являлся свеженьким и бодрым, за километр пахнущим жутким дешевым одеколоном, на который он сам же наклеил надпись со своим именем. Рубашка улыбался, разводил руками и говорил: «Мы несем в этот мир свет». В офисе он чувствовал себя Мессией.

– Завтра нужно прийти немного пораньше, – сказал Рубашка. – Работы масса. Зато до обеда управишься.

– Хорошо, – сказал Белокурый, а про себя подумал, что выспаться опять не удастся. Благо, в офисе было еще около двадцати журналистов, нагрузки были небольшими и распределялись равномерно.

Дома он сделал себе сэндвич, вынул из холодильника бутылку пива, и отправился в свою комнату. Мать с работы еще не вернулась. Целый день у него чесались руки открыть ноутбук и наконец приступить к заветному занятию – писать. Писать и еще раз писать. Больше всего на свете он хотел быть писателем, впрочем, как и Ариэль. Иногда они собирались вдвоем, выбирали тему, на которую нужно было написать рассказ, и работали наперегонки. Сидеть и печатать в своей темной комнате – занятие обалденное! Тебя никто не трогает, а ты в это время создаешь свой собственный мир. Большинство рассказов и стихотворений он посвятил ей. Однажды в школе он прочел свое стихотворение перед классом. Ариэль заснула на задней парте (в школе она всегда спала), а он читал и смотрел на нее.

«Вот девочка с ярко-голубыми волосами, похожими на море. Ее знают все. Она ненавидит книжки и тетрадки, плохо учится и мечтает о татуировках. Когда в небе светятся звезды, я вспоминаю ее слова: «У тебя в правом глазу тоже такая есть одна».

Он не знал, понял ли кто-либо из слушающих стихотворение, но то, что оно было посвящено Ариэль, поняли все.

– Белокурый, пиши еще, – сказала ему преподаватель литературы после урока.

– Я буду, – просто ответил он и побрел домой.

Вечером Белокурый собрал пару вещей, сел в машину – маленький, салатовый Фольксваген, и поехал к Филу в другой конец города. Фил был зеленоглазым, веснушчатым скульптором с огромной бородой, отливавшей на солнце медью. Он вышел из дома навстречу Белокурому, веселый, в ярко-желтой футболке.

– Кого я вижу! – Фил помахал ему рукой, – Прости, рукопожатия не будет, я грязный.

– Ничего страшного! – Белокурый похлопал его по спине, – Я привез ром-колу. Или ты в завязке?

– Нет, что ты. Как раз только что закончил работу над новой скульптурой. Ну, как закончил, скажем, на сегодняшний день достаточно. Проходи. Я бы расслабился с удовольствием.

Дом Фила был огромным. Огромным было все: двери, окна, стены. Гостиную Фил превратил в мастерскую. Антикварный зеленый диванчик со столиком, на котором валялись эскизы и наброски. Только и всего. Больше в этой комнате не было ничего, кроме скульптур. Здесь можно было отыскать Энди, Белокурого, Джина и Жипа, Ариэль, Рубашку, Марвэла, Марс, злобных старушек, перемывающих всем кости, сидя на скамье в знойную погоду, продавщицу из булочной и молочника с базара.

– Зачем ты это делаешь? – спросил Белокурый, когда они уселись ни диван.

– Я очень хочу, чтоб этих людей помнили, – ответил Фил. – Моя последняя работа, – он указал на белый силуэт, стоящий в конце комнаты.

– Это Моника?

Фил кивнул.

– Вот когда закончу всех лепить, даст Бог, выставку устрою. Так хочется, чтоб каждый себя увидел. Ты, кстати, пишешь?

– Пишу. Подал документы в Литературный. Отправил парочку своих работ, жду ответ.

– Выпьем? – спросил Фил.

– А давай!

Белокурый достал из рюкзака две бутылки.

– Как у вас с Моникой, кстати? – Белокурый посмотрел на Фила.

– Заходит частенько, только я знаю, что ей на самом деле плевать на меня. Порой я даже скучаю.

Моника была передругом-недодевушкой Фила. Двадцатичетырехлетняя брюнетка-анорексичка, тщательно следящая за внешностью, и не разбирающаяся в искусстве вообще.

– Слушай, Фил, тебе не нужно рассказывать мне все, – сказал Белокурый. – У каждого есть свои скелеты в шкафу.

Белокурый не любил разговоры на личные темы. «То, что творится в отношениях, не должен знать никто», – думал он.

– Только эти скелеты иногда хочется кому-то показать. И страшно, когда некому, – ответил Фил. – Моника всегда спокойна. Иногда мне кажется, что она вообще ничего не чувствует. А у меня крыша едет. Я сижу здесь один, среди бронзовых людей, которые даже слова сказать не могут. Стать творческим человеком, Белокурый, помяни мое слово, – ответственное решение. Будь готов к тому, что твоя работа нахрен не будет никому нужна. Ну да, а если так посудить, чем таким важным я занимаюсь? Я спасаю людей? Нет. Я одеваю людей? Нет. Я кормлю людей? НЕТ! Порой я чувствую такое одиночество.

– Ну ничего, ничего, вот умрешь и увидишь…

Фил прыснул от смеха. Белокурый тоже засмеялся.

– Нет, ты послушай, правда, гениев признают только после смерти!

– Спасибо, дорогуша! – хохотал Фил.

В ту ночь они выпили достаточное количество спиртного. Наутро Белокурый вскочил с кровати. Работа – было первое, о чем он подумал. Фил спал в соседней комнате. Белокурый закинул вещи в тачку и помчался в офис. Ко всему прочему, в телефоне было сорок пропущенных от матери. От такого количества уведомлений на экране Белокурый посинел, однако, как ни странно, в офис он успел вовремя. Рубашка сидел за столом и жевал жвачку.

– Ты пришел, молодец! – он раскинул руки в своей обычной, торжественной позе. – Благословляю творить сегодня только добро!

Белокурый уселся за ноутбук и стал отсматривать сюжеты, которые операторы с журналистами сняли вчера вечером. Нужно было составить к ним тексты. Стояла невыносимая жара. В перерыве Белокурый вышел к ларьку, купил воды и облил себя.

– А ты хорошенький, – сказала ему молоденькая продавщица. – Не хочешь где-нибудь посидеть вечером?

– У меня девушка есть, – сказал Белокурый, подумав про Ариэль.

Вечером мать, как обычно, приняла страдальчески-тоскливое выражение и не захотела с ним разговаривать. А он всю ночь лежал и мечтал о том, как подарит Ариэль ожерелье из голубых ракушек.

Глава IV

Восемнадцатое число. Ужасное число. Отвратительнейшее число. Ариэль возненавидела этот день еще сильнее, чем всех живущих на земле людей. На этот день у нее был назначен поход к зубному.

– Па-а-ап… – сказала она сонным голосом, заходя на кухню.

– Ау? – Жип стоял у плиты и жарил оладьи.

– Можно не пойти? Я не хочу. Это больно. Я в прошлый раз чуть не задохнулась у него в кабинете.

– Нет. Лучше зубы сейчас полечить, чем через пару лет ходить без них, – отрезал Жип.

– Ладно, – смирилась Ариэль.