Вместе с веком

Университет

Открылись курсы подготовки в высшее учебное заведение и я на них поступила. В то время окончившим такие курсы или Рабфак можно было поступить в институт. Потом, окончивши университет, я всю жизнь чувствовала некие пробелы в моем образовании. Например, никогда не учивши географию, я не имела понятия не только где расположены разные города, но и страны и континенты.

Днем работала на заводе, вечером училась на курсах. Через год, получив удостоверение об окончании курсов, я с семиклассным образованием подала документы в Ленинградский университет на химический факультет. Товарищи по учебе помогли исправить в метрике возраст, чтобы получилось восемнадцать лет вместо семнадцати. Определенная специальность меня не привлекала, поэтому узнав, что на биологическом факультете меньше претендентов на одно место, я перевела свои документы на биофак и после экзаменов была принята на химико-бактериологический факультет.

Сразу получила общежитие на Мытниковской набережной, где из наших окон видно было Петропаловскую крепость. Комната на четверых на седьмом этаже. Сбылись мои мечты. Я была счастлива!

Это был 1932 год. Жизнь в стране была тяжелой, люди недоедали. Стипендия была сорок рублей, но на руки мы получали талоны на трехразовое питание, два куска мыла (туалетное и простое) и два рубля деньгами. Кормили так: утром винегрет, ломоть хлеба или пшенная каша и кипяток без ограничений. О сахаре и речи не было. В обед щи, в которых картошка редко попадалась, на второе чечевичная каша, кусок хлеба и горчица вволю. Вечером снова винегрет, хлеб, кипяток. Хлеб казался очень вкусным, но мы не всегда разрешали себе его скушать. Часто, завернув его в белую бумажку, мы продавали его на базаре, а на вырученные деньги шли в кино, а иногда и на последний ярус Мариинского театра. А по вечерам, веселые и голодные, бегали по комнатам общежития в поиска завалявшейся у кого-то корочки.

В нашей комнате жила бакинка Галя Колиснеченко. Мама часто присылала ей продуктовые посылки и нам- соседкам иногда перепадало что-то вкусненькое. Галя была тупая, плохо училась, но имела идеальную фигуру и занималась в балетной школе Мариинского театра. Я помогала ей в учебе и однажды даже сдала за неё экзамен, за что меня чуть не исключили из комсомола, что закрыло бы передо мной все дороги к образованию.

Несмотря на все трудности годы студенчества были прекрасными годами! Полное безденежье и недоедание ничуть не омрачали настроение. Наша комната была на седьмом этаже. Конечно, не было никакого лифта. Легко, без остановки поднимались на седьмой этаж. Какое чудо молодость! Я радовалась всему: студенческой дружбе, встречам, новым знакомствам. Любила наш университет, прогулки по его длинному прямому коридору. По одной стороне коридора стояли статуи знаменитых ученых, а по другой застекленные полки с книгами. Коридор был таким длинным, что конца его не было видно, и заканчивался дверью в библиотеку. Большой читальный зал, бесконечные книжные полки, настольные лампы с зелеными абажурами. Много часов я провела в этом зале!

Одно время у нас применяли метод бригадного обучения. Класс разбивался на группы по пять – шесть человек. Занимались вместе, а экзамены сдавал кто-то один, как представитель бригады. Вся бригада получала ту оценку, на которую её представитель сдал. Нас это устраивало. Я училась хорошо, память была прекрасная. Часто после ухода лектора студенты моей группы кричали: давай, Сонька! И я повторяла лекцию почти дословно. Мне посчастливилось слушать лекции крупных ученых, известных и уважаемых в своей области во всем мире. Это профессора Лондон, Ухтомский, Энгельгарт, Кошкаров.

Физиолог – профессор Ухтомский, крупный, широкоплечий, высокий мужчина, носил обычно длинную шелковую рубашку поверх брюк и подпоясывался кушаком. О его личной жизни мы узнали случайно в связи со следующим случаем. На практических занятиях по физиологии на специальном столе, предназначенном для операций, лежал большой красивый кот, уже усыпленный наркозом. Профессор вошёл, ассистент подал ему скальпель, Ухтомский провел по телу кота скальпелем, и мы увидели, что он вдруг зашатался и потерял сознание. Когда его привели в чувство, он кинулся спасать кота, и в его глазах стояли слезы. Оказалось, что на операционном столе оказался его единственный друг – кот Васька, который прожил с ним вместе много лет. Мальчишки за деньги приносили в университет собак и кошек. Ваську видимо украли и тут же сдали в университетские лаборатории. Профессор узнал его после того, как сделал разрез. Ваську он спас, забинтованного унес на руках, и урок не состоялся. Нас поразило, что этот большой ученый никогда не имел семьи и жил одиноко со своим котом.

Профессор биохимии Энгельгарт проживал в Москве и два раза в неделю прилетал в Ленинград читать лекции в университете. Лекции его были очень интересные и это, пожалуй, единственный предмет по которому у меня ещё сохранились какие – то знания.

В годы моего студенчества Российская Академия наук находилась в Ленинграде и мы – студенты развлекались проверяя время по знаменитому физиологу академику Павлову. Утром точно в девять утра он шёл в Академию наук мимо окон университета, ровно в двенадцать он возвращался никогда не опаздывая ни на минуту. При всем общем убожестве и простоте нашей жизни, все, что касалось университета, нашей профессуры вызывало у нас глубокое уважение. Это был другой мир.

Когда я закончила университет, сдав все экзамены на пятерки и получив диплом с отличием, профессор Энгельгарт предложил мне остаться в университете у него на кафедре, пройти аспирантуру и стать научным работником. Но я была молода, не имела никакой финансовой поддержки и умного друга, который бы дал мне правильный совет. Я не поняла важности этого предложения и отклонила его. Профессор вручил мне письмо на кафедру биологии Ташкентского университета, но долго я там не задержалась.

Гриша

На третьем курсе у меня появился кавалер. Звали его Гриша. Он был худой, очень высокий, довольно красивый. Под руку взять меня он не мог, так как был значительно выше меня, а водил за руку. Он был лучшим баскетболистом и, вообще, всеобщим любимцем. Но чтобы иметь полное представление о нем, придется рассказать его биографию.

В маленькой деревушке под Рязанью жила молодая, совершенно неграмотная женщина. Муж бросил Марию Фоминишну, сказав, что едет на заработки в Ташкент. Беременная, на девятом месяце, оставшись без средств, она приехала в Ташкент на поиски мужа. Там она попадает в родильный дом, где рожает сына. Роды принимает молодая врач – еврейка, у которой полгода тому назад родился мальчик. При выписке из больницы Мария Фоминишна рассказала свою историю врачихе и слезно просила помочь ей устроиться работать в больнице. Врач предложила расстроенной женщине поселиться у неё в доме и стать нянькой её сына Гершика.

В интеллигентной еврейской семье росли и учились два мальчика. К Гершику приглашались учителя английского языка, музыки, а Гриша из кухни ко всему прислушивался, схватывал. Прожив в этой семье семнадцать лет, он вырос разумным, воспитанным, развитым парнем. Ничего у него не осталось от деревенской матери. В 1931 году он поступил в Ленинградский университет на физический факультет. Когда мы встретились с ним, он был студентом четвертого курса.

Гриша влюбился в меня и не оставлял меня в покое. Я не могу сказать, что разделяла его чувства. Как то он сделал мне предложение и позвал меня в ЗАГС. Я ему ответила, что замуж не собираюсь, уж лучше брошусь в Фонтанку. Это, конечно, было глупо и обидно. Он ушел, ничего не сказав, а вечером меня вызвали на экстренное комсомольское собрание. Оказалось, что Гриша пытался повеситься. К счастью, соседи по комнате вернулись в это время и вытащили его из петли. Меня стыдили, упрекали за то, что я могла пренебречь таким замечательным парнем и так обидеть его. Собрание постановило, что я должна одуматься, и мы должны быть вместе. Моя мама на несколько дней приехала в Ленинград. Познакомившись с Гришей, она сказала: он не жилец на этом свете, больной, туберкулезный. Я как-то этого не видела.

Гриша кончил университет в 1936 году и уехал в Ташкент взяв с меня обещание приехать к нему. Мне оставалась учиться еще год. В это время отменили дипломные проекты в конце срока обучения и заменили их сдачей государственных экзаменов. На нашем факультете кроме специальных предметов ввели ещё зоологию и ботанику и продлили срок обучения на год. Мне не улыбалась перспектива задержаться в Ленинграде ещё на год, я начала скучать по Грише. Решала все быстро, договорилась в деканате, что через три месяца сдам зоологию и ботанику вместе с шестым курсом, которому уже прочли эти предметы. И началась сумасшедшая работа. Девочки, с которыми я вместе жила в общежитии, любили меня и очень мне помогли. Они уходили, чтобы не мешать мне заниматься, приносили из столовой завтрак, обед и ужин, чтобы я не теряла времени зря. Я вставала в четыре утра и зубрила зоологию. Занималась по шестнадцать-восемнадцать часов успешно осваивая материал. Помню, один из знакомых студентов говорил навещая меня: это возможно потому, что это половая доминанта. Короче, к сроку сдачи экзаменов я знала оба предмета хорошо. Когда шла на экзамен по зоологии, мечтала получить вопрос о рептилиях и, конечно, получила его. Бог всегда был со мной. Я отвечала блестяще. Все экзамены сдала на пятерки и получила диплом с отличием. Тут же послала Грише телеграмму, что закончила учебу и еду к нему.

Ташкент

Профессор биохимии Энгельгарт вызвал меня и предложил остаться у него на кафедре. Это было прекрасное предложение и я могла бы сделать отличную карьеру. Но я сказала ему, что выхожу замуж и еду в Ташкент. Тогда он дал мне письмо в Средне-Азиатский государственный университет с обещанием, что я буду принята на работу младшим научным сотрудником.

В Ташкенте меня встретила десятиметровая комната в подвальном помещении, бедность, простая русская женщина, мать Гриши. Она все время, пока сын учился в Ленинграде, работала санитаркой в больнице и ухитрялась из своего сорокарублёвого жалования посылать сыну двадцать рублей. Первое, что она сказала: она хорошенькая, хотя, кажется, евреечка.

Привыкнув жить на гроши, Мария Фоминишна покупала все самое дешёвое, иногда просто несъедобное. Гриша сердился, он не был к ней особенно внимательным. Я относилась к ней лучше и она не знала, что для меня сделать. Я учила её читать и писать, что было непросто, но еще сложнее оказалось научить её покупать нормальные доброкачественные продукты, хотя и более дорогие. Гриша демонстративно выбрасывал купленные матерью по дешевке продукты. Запомнилась её поговорка: чем в таз, лучше в нас. Но я добрым и внимательным отношением постепенно изменила её. Я не знала тогда, что эта простая, утомленная трудностями жизни женщина с золотым сердцем позднее спасет мне жизнь.

Меня приняли на должность младшего научного сотрудника в Ташкентском университете, но платили там очень мало и по совету Гриши я пошла работать в школу. Работа мне понравилась. Я была веселой, острой на язычек, ученики хорошо приняли меня. Гриша тоже преподавал. Мы оба много работали и я попросила мать Гриши бросить работу. Я приехала в Ташкент в 1937 году, а в 1938 у нас родилась дочка. Родилась она слабенькой, семимесячной и пришлось её выхаживать. Записав в ЗАГСе дочь, мы зарегестрировали свой брак.

В Ташкенте была нестерпимая жара, днем температура доходила до 45 градусов, солнце палило нещадно. Дочка и я сама очень тяжело переносили эту жару и я решила переехать в Кисловодск. Там жили мои родные. Сестра Эмма работала бухгалтером в санатории. Мой папа умер, когда я училась на пятом курсе. Мама с братом Петей и сестрой Сарой переехали в Кисловодск в красивую комнату с верандой, которую Эмме удалось достать для них.

Кисловодск

У Эммы с детства был своеобразный и довольно трудный характер. Первое её замужество продлилось недолго. После ссылки она приехала в Кисловодск одна, устроилась на работу, была всем довольна. Летом мама жила в сарайчике, а комнату сдавала курортникам, как многие делали в те времена. Она говорила: вот теперь я знаю как надо жить, как живут умные люди. Мы с папой только работали, хотели ещё и ещё заработать, света божьего не видели… и к чему пришли?!

Как-то в санаторий, где работала Эмма, прибыла комиссия с ревизией. Главным ревизором в этой компании был очень интересный мужчина Колодяжанский Юрий Константинович. Он, по специальности бухгалтер-ревизор, в основном проверял работу Эммы и в результате увлёкся ею. Стал настойчиво ухаживать. По натуре он был ловелас, бабник, но выглядел очень солидно и производил прекрасное впечатление. Он рассказал Эмме, что пять раз был женат, но не разу не регистрировал брак. Сейчас он свободен и так сильно заинтересован в Эмме, что решил остаться в Кисловодске. Он упорно и красиво ухаживал за ней, но любовницей его она не стала. Она раскусила этого человека и никакие старания его не дали результата. В конце концов он женился на Эмме и потом признался, что если бы она отдалась ему до свадьбы, он бы на ней не женился. Колодяжанский устроился работать директором ресторана, добился хорошей квартиры, которую богато обставил, в общем создал сестре роскошную жизнь. Он поставил лишь одно условие – не сориться и никогда не делать ему замечаний.

Прошло несколько месяцев красивой жизни и он стал приходить домой поздно и пьяным. Эмма, соблюдая поставленное условие, встречала его улыбкой, с чашкой чёрного кофе. И ни слова упрёка. Сама в это время попросила своего хорошего знакомого пригласить её с мужем в ресторан и хорошенько зав нею поухаживать. Тот согласился, весь вечер танцевал с ней, целовал ей руки и в довершение всего поцеловал её. Юрий Константинович, сославшись на головную боль, предложил жене ехать домой. Дома он закатил ей скандал на что Эмма упрекнула его в несоблюдении соглашения. Ведь она никогда ни одним словом его не попрекнула. Таким образом ей удалось положить конец его загулам. Однако прожив с Эммой много лет, имея двух дочерей, будучи хорошим семьянином, он изменял ей.

Я устроилась химиком в городской санитарной станции, Гриша учителем физики в 5—6 классах. Мы с Элочкой и Марией Фоминишной жили на станции Минутка около хлебозавода. От Кисловодска ехали Электричкой две станции.

В это время Гриша начал болеть. Временами лежал в туберкулезной больнице с диагнозом миллионный процесс туберкулёза верхушек легких. Он был заразен, выделял туберкулёзную палочку. В то время лечить эту болезнь не умели и я всегда благодарю бога, что он сохранил от болезни меня и ребёнка. Гриша перестал работать и, чтобы семья не нуждалась, я устроилась работать на молочно-контрольной станции на базаре. Базар в Кисловодске начинался в пять утра и люди из деревень привозили разные молочные продукты, которые имели право продавать только после проверки. Лаборатория находилась в маленькой комнатушке рядом с милицией. Я была там единственной и полной хозяйкой. Я определяла кислотность и жирность молока, проверяла творог, сливки, сметану. Продукты, которые я брала на пробу, оставались, что облегчало нашу жизнь. Да и Гриша ел вволю масло и сметану. В семь утра я закрывала лабораторию, а с восьми начинала свою основную работу на санитарной станции. Дома хозяйничала мать Гриши и смотрела за ребенком.

Война

22июня 1941 года (это было воскресенье) утром мы услышали из висящего во дворе громкоговорителя, что началась война. У населения города забрали радиоприёмники. Я ходила на ночные дежурства в горком и другие учреждения. Было страшно, хотя мы считались глубоким тылом. В 1942 году стали к нам в Кисловодск на самолётах привозить из Ленинграда ученых, профессоров и других известных людей. На них было страшно смотреть – опухшие, опустившиеся, изголодавшиеся дистрофики. Они набрасывались – я это наблюдала на базаре – на продукты и были специально организованы дежурства, чтобы помочь им не переедать, ибо после голода это очень опасно.

В один « прекрасный» день мне вручили повестку: отбыть в город Моздок на рытьё окопов. Мать Гриши сказала: я тебя не пущу, у тебя ребёнок. На окопы поеду я. Мне, крестьянке, такая работа привычней. И она уехала в Моздок. Мария Фоминишна спасла мне жизнь. Она через полгода благополучно вернулась в пустую квартиру, нас там уже не было. А все евреи, что были в Моздоке, были уничтожены.

Не помню ни месяца, ни числа того дня, в который застала придя на работу на санитарной станции страшный переполох. Кассир сбежал с деньгами, ни одной машины нет, начальство исчезло. Ничего не понимая поехала домой и у электрички встретила знакомого милиционера, который рядом со мной работал на базаре и мне симпатизировал. Он сказал мне: Соня, через два часа здесь будут немцы. Сейчас подойдет единственный поезд для работников МВД и милиции. Если сумеешь за полчаса собраться и взять семью, я постараюсь запихнуть вас в вагон. Я остаюсь здесь, таков приказ, но тебе нужно уехать. Вещи не бери, для них не будет места. Я бегом побежала домой. По счастливой случайности нашла дома у нас свою маму, которая зашла нас навестить. Схватили минимум вещей и помчались – я, мама, Гриша с Эличкой на руках к уже стоящему на путях поезду. Петя и сестра Сара находились в Кисловодске и ехать за ними не было времени.

Шла посадка, народу много, толкотня, давка. Мой дорогой милиционер посадил нас, помню, в предпоследний вагон, как свою семью. Проехали мы не более трёх-четырёх часов, как началась бомбёжка. Поезд остановился. Толкая друг друга, падая, люди в ужасе выскакивали из вагонов, кто в двери, кто в окна. Объявили по громкоговорителю приказ отбежать от вагонов и лечь. Маму я держала за руку, а Гриша с ребенком на руках мелькнул перед моими глазами где-то впереди. Лёжа на земле мы слышали оглушительный грохот, было очень страшно. Не помню, сколько мы лежали, но когда грохот немного утих, я задвигала плечами и поняла, что жива.

Раздался гудок паровоза и все бросились в вагоны поезда, который начал медленно двигаться. Люди толкались, давили друг друга стараясь успеть сесть. Я искала глазами Гришу с дочкой, но нигде их не видела. Тогда с замирающим сердцем я стала пробираться из вагона в вагон. Я по два-три раза побывала во всех вагонах, заглядывая на все полки и …не нашла. Люди говорили, что не все пассажиры успели сесть. Кричала женщина, у которой отстала взрослая дочь, мужчина искал и звал кого-то. Мне было страшно вернуться к маме без ребенка. Нет у меня слов, чтобы передать моё ужасное состояние, это страшное горе – потерять единственного ребёнка. Элочке было почти четыре года.

А поезд мчался всё вперёд и вперёд. Я даже не плакала, а как-то окаменела. Не помню, сколько дней мы были в пути. Не могла ни с кем говорить, не могла спать, а в голове только одна мысль – живы ли? Где они? Ведь кругом война, а Гриша очень больной человек, сумеет ли он сохранить ребёнка?

Поезд пришёл в Баку. Нам велели освободить вагоны. Измученные, голодные мы вышли из вагонов и увидели страшную картину. Сотни людей сидели и лежали на земле. Был жаркий день. Люди ждали прибытия парохода. Мама попросила меня пойти поискать и купить что-то съестное. Идти было трудно, люди сидели близко друг к другу и нечаянно наступила на ногу лежащего человека и он застонал. Я оглянулась и в этом стонущем человеке узнала своего брата Петю. Измученный, худой, в грязной одежде, он взглянул на меня и даже не узнал. У него не было сил подняться, и я поспешила за мамой. Мы увели его в тень, уложили у какого-то забора, напоили. Он узнал нас. Петя был болен дизентерией и был очень слаб. Хорошо, что близко была вода. Мама стирала его кровавые тряпки, выстирала его одежду – все сохло на ходу. Среди людей на вокзале нашёлся врач. Лекарств не было, но помню, он давал Пете кагор и ещё что-то.

Надо же было среди тысяч людей наступить именно на брата! С этого момента я поверила в Бога. Петя рассказал, что всю дорогу он прошёл пешком. Он умолял Сару пойти с ним, но по заданию комитета комсомола должна была остаться в тылу врага. Она, единственная в нашей семье, была блондинкой и совсем не походила на еврейку. Красивая, стройная девочка с черными глазами и длинными светлыми волосами. Через пару дней мы сели на пароход, а потом снова тряслись в поезде, который вёз нас на север.

Я не закончила рассказ о сестре Эмме. Её муж, предприимчивый и умный человек, не сдал свой радиоприёмник, а спрятал его и слушал сообщения и знал, что творили немцы. Он взял свою семью и за год до прихода немцев увез далеко на север. В дороге мы решили, что я и мама едем в Омск, где жила старшая сестра Сима, а Петя решил поехать к Эмме. Сима жила с семьёй в Омске. Мужа её, Зубкова Александра Александровича мы не застали, он был на Ленинградском фронте. У них был сын Игорь. Когда Сима увидела нас, первый вопрос её был: а где же твоя дочь?

На протяжении почти двух лет я ни слова не сказала о своем ребёнке никому. Никто не знал, что у меня есть дочь. Когда очень тяжело на сердце, говорить об этом не можешь.

Госпиталь

Время было трудное. Голод, буханка хлеба на базаре стоила 300 рублей. Сима работала стенографисткой, машинисткой. Она уходила утром и возвращалась вечером. Мама начала болеть. В молодости у неё был туберкулёз, который удалось залечить, но в результате всех переживаний и тяжелейшего переезда открылась каверна в лёгких. Мне нужно было найти работу, надо было жить, несмотря ни на что. Мне хотелось найти работу в месте, где давали бы дневной паёк хлеба в 400 грамм. После долгих поисков мне повезло. Случайно зашла в учреждение ведающее госпиталями. Встретила там еврея по фамилии Сокольский. Он посмотрел мои документы. Я рассказала ему о своем тяжелом положении и он помог мне. Направил в сортировочный эвакуационный госпиталь. В начале я работала там в отделении – получала питание для больных и раздавала им. Раненые были в основном после ампутации – без рук, без ног, с повреждением позвоночника. Кормили их отлично. Госпиталь получал американские продукты. Белоснежный и очень вкусный хлеб с маслом! Я его посыпала сахаром и ела вволю и очень ценила свою работу.

Раненых было около тысячи. Работать с ними было совсем не просто. Молодые люди ставшие калеками, пережившие ужасы войны, понимающие, что будущее их неизвестно естественно срывались на нас – работников. А какие страшные истерики были по получению писем от жён и невест не дождавшихся или не готовых к принятию калеки или больного. Бывали самострелы у солдат готовых к выписке и возвращению на фронт. Сердце разрывалось от сочувствия. Да и своя боль не проходила.

В соловой старшей диетсестрой работала малограмотная женщина. Она и повара много воровали. Начальник госпиталя тоже пасся там. Но скоро его сняли и пришёл новый начальник. Однажды он вызвал к себе в кабинет старшую диетсестру из столовой и меня. Задавал вопросы о химическом составе продуктов, калорийности пищи. Диетсестра не смогла ответить ни на один вопрос, ну а я, конечно, не растерялась и показала свои знания. Он тут же уволил диетсестру, как не соответствующую должности и назначил на её место меня. Я стала старшей диетсестрой госпиталя. Работники кухни приняли меня в штыки. Это был сработавшийся коллектив, в тяжелое военное время им жилось неплохо. Они не трогали меня, но в их глазах я видела ненависть. На моё счастье старший шеф-повар отнёсся ко мне доброжелательно. Дядя Саша, так его звали, худой высокий эстонец, был на кухне главной фигурой и сразу сказал, что познакомит меня с работой и поможет мне. Он стоял в стороне от коллектива поваров и посудомоек, вернее, выше их. Домой из госпиталя он никогда ничего не брал, имел свой дом, был холостяком. В первый день моей работы в новой должности он не ушёл домой по окончании рабочего дня, а задержался. Повёл меня по всем складам, где лежали туши мяса, коробки с консервами и сыпучими продуктами и многое другое – всё американское. Потом мы вместе составили меню на завтра. Начальник продовольствия Таня Погодина, мой непосредственный начальник, тоже приняла меня хорошо.

Утром следующего дня, зайдя на кухню, я застала двух поваров, которые снимали с молока, налитого в большие емкости, сливки в битончики. Я подошла, попросила вылить сливки обратно и предупредила, чтобы это было в последний раз. Смолчали, затаив злобу, зная, что за моей спиной стоят и шеф-повар и нач-прод и даже начальник госпиталя. Работа пошла. Днем я забывалась, было очень много работы, а по ночам металась, мучилась, думая только о дочке. Где же она? Жива ли? Узнала, что в городе Бугуруслане есть организация, которая разыскивает людей, потерявшихся в войну. Тогда эту организацию связывали непосредственно с именем Сталина. Так и говорилось, посылаю письма Сталину с просьбой о розыске. Позднее выяснилось, что эту работу выполнял Международный Красный крест и ему я обязана своим счастьем. Уточнила адрес и стала писать туда каждую неделю, но ответа не было. Я совсем потеряла надежду и …вдруг мне вручают помятую почтовую открытку. Всё-таки я счастливая, ведь она могла потеряться, пропасть! В открытке был написан адрес по которому проживали Гриша с Элочкой: Ставропольский край, Краснощёковский район, деревня Верхняя Камышенка.

Я бросилась в кабинет начальника госпиталя и со слезами рассказала ему, что нашла ребёнка, потерянного в войну при бомбежке. Он был удивлен, что у меня есть ребёнок и что я никогда не рассказывала об этом. Конечно, он дал мне отпуск на две недели и, вызвав начальника продовольствия, велел ей собрать для меня понемногу разных продуктов.

Дочка

Я выехала на следующий день. Не помню сейчас дороги. Ехала поездом, но добравшись до районного центра Краснощеково узнала, что в деревню Верхняя Камышенка никакого транспорта нет и нужно идти пешком. Я не знала дороги, мне было страшно идти одной. Случайно увидела сарай, в котором находилась пожарная часть. Подошла к пожарникам, рассказала почему я здесь и со слезами умоляла помочь мне. Уговорила и в деревню въехала на пожарной машине. Вышла и стала спрашивать, где здесь живёт девочка Эла. Я ведь не знала жив ли Гриша. И мне сказали: это, наверное, та сирота, что живёт в крайней избе.

Когда я открыла дверь хаты, я увидела сидящих на полу детей. Они ели горячую картофельную шелуху, от которой шёл пар. Но моей дочки среди них не было. Рядом была комнатушка и на кровати лежала моя доченька в том самом красном в горошек сатиновом платье, в котором я её потеряла. Она была худющая и бледная. Я схватила её на руки, стала целовать, но она узнала меня не сразу. А потом, когда узнала, вцепилась в меня и не на шаг не отпускала. Я открыла чемоданчик, где лежало печенье, шоколад, колбаса, но… она увидела кусочек хлеба и с жадностью схватила его. Я спросила её, почему она лежит в кровати и услышала в ответ: я наелась лебеды и теперь живот болит. Сердце разрывалось при взгляде на эту костлявую зелёную девочку, но я была счастлива, что она жива. Я нашла её! Я её вылечу! Я сказала дочке, что куплю ей всё, что она захочет. И она ответила: мама, купи мне цветастый платок. Говорила она по-деревенски.