Похищенная весна. Петроград – Ленинград

Параллельно с поездом из-под насыпи вынырнул широкий проспект, где одновременно в несколько рядов уместились два конных экипажа, их обгонявший таксомотор и дружка за дружкой три телеги с сонными лошадьми в попонах. Из-за поворота выскочил красненький вагон трамвая с разноцветными фонарями над кабиной. Люди в теплых тулупах и легких пальто мельтешили вдоль и поперек по вычищенной от снега проезжей части. Многоэтажные дома подмигивали освещенными окнами, первые этажи подсвечивали приветливые входы: «Пивная», «Парфюмерный магазинъ», «Какао Жоржъ Борманъ». Тумбы и заборы были увешаны цветастыми плакатами. И снова люди, кони, автомобили.

Катя тоже проснулась

– Ого! Вот это да! Сколько же здесь людей! Вот это домик! Один, два, три, шесть… – считала она пальчиком этажи. – Мам-мам, а у нас такой? Лошадка, лошадка… Смотри, какой коняка! А у дедушки есть лошадь? Машин-то! А вот это чего? Чего там светится? Да нет же! С другой стороны, за тем темным пятном…

Ольга опять теряла ход Катиной мысли. Она сама удивленно крутила головой и пыталась узнать город, из которого уехала с Андреем семь с половиной лет назад. Район ей был незнаком, но по карте она знала, что где-то там, куда тыкала возбужденная Катя, ее остров. Петроградский остров. Что там на четвертом этаже сидят мама и папа, смотрят в окно и ждут весточки от своей милой Оленьки.

Локомотив издал пугающий звериный крик и дернул состав. Пассажиры отскочили от окон, похватали пожитки и кинулись в тамбур. Поезд еще раз дернулся, и толпа у дверей стала похожа на раков, цепляющихся за сеть, когда их вытряхивают из рачевни. Каждый схватился за что мог, кто-то навалился на кого-то, кто-то кому-то треснул, кого-то придавили чемоданом, и при этом одновременно по вагону разнеслось «О-о-о…», кряканье и меткое матерное.

Как же Ольга давно не слышала русских грубых слов! И хотя она стыдливо посмотрела на ничего не понявшую Катю, сдержать радушной улыбки она не смогла: «Дом стал еще ближе».

Как только народ высыпал под навес платформы, стало понятно, на улице сильно похолодало. Ольга втянула воздух: угольная пыль, свежий гудрон смешивались с выхлопами авто и запахом навоза. После душного вагона, даже такой воздух казался свежим.

Пока потуже затягивала Катину шапку и капор, помогала натянуть рукавицы, Ольга совсем замерзла. Голые руки задеревенели, заныли больные суставы. Ольга негнущимися пальцами натянула пуховый платок и еще не остывшие варежки.

Холод пробрал их обеих. Катя с красным носом и посиневшими губами ждала мать.

– Мам, пойдем уже! – нетерпеливо подпрыгивала она и подергивала плечами.

– Нам туда, – сориентировалась Ольга по последним спинам, удаляющимся за угол.

На выходе их ждала шумная площадь. Извозчики укладывали багаж пассажиров, кто-то еще сговаривался о цене. Крики еще не разошедшихся торговок, мальчишки с вечерними газетами высокими голосами оглашали политические заявления. А за ними тренькающий трамвай и опять люди, кони, авто…

Катя с испугу вцепилась в Олин рукав, то и дело дергала его и повторяла: «Мама… Мама… Мама…» Ольга бы и сама кому-нибудь вцепилась за руку, но кроме ручки чемодана, ничего более прочного ей не светило.

«Еще немного, еще немного…» – уговаривала она себя быть взрослой.

Виртенен сказал, что по Симбирской трамвай ходит до Петроградки. Да и сама Ольга помнила, что по Александровскому бегали трамвайчики к Финляндской железной дороге.

… «Красная-финляндская аптека», «Колбасная» …

Ольга ридикюлем указала Кате путь вдоль фасадов вокзала, где по карте, – она помнила, – должна быть Симбирская улица. Через несколько десятков метров они вышли к памятнику на тумбе и ожидаемо к трамвайному посту.

… «Выборгский рабочий», «Табакъ. Штейнбергъ», «Союзпечать» …

У одной из сворачивающихся торговок Ольга спросила:

– Вечер добрый! Скажите, это Симбирская? До Церковной на Петроградской доеду на трамвае?

Старуха бросила недоверчивый взгляд на растерянную Ольгу, перевела взгляд на Катю. В ее глазах мелькнула добрая искорка:

– Симбирскай-то – нету! Вишь! – она махнула на памятник лысеватому мужчине, – теперече все по-другому. Как оне – Комсомольцы-те черти! Комсомола улица! А тогу району, Петроградскагу, я не знаю. Вон, у Паши спроси. Праско-овья! – с сильным ударением на «О» крикнула старуха куда-то в сторону будки Союзпечати.

– Оу! – отозвалась полная обмотанная платками баба из-за кутылей с корзинками и берестяными поделками.

– Слышь! Как, гришь, к доче на Петроградскаю на транвае добирайиси?

– Дык, это, с Финскаго надо. Там… – цокот копыт и грохот пролетавшего экипажа заглушил подробности. Ольге было неудобно переспрашивать, но, видимо, по ее лицу Прасковья поняла, что Ольга не разобрала направления. Торговка рукой показала. – В обратную сторону, говорю, надо. За площадью сядете. Там не ошибетесь.

А старуха беззубо улыбнулась, вытащила из ящика кулек и сунула Кате в руку.

– На-ко семочек.

Катя смутилась и спряталась за Ольгу. Та недовольно вытянула Катю обратно и пристально на нее посмотрела.

– Спасибо, – почти шепотом проговорила Катя.

Старуха покивала, хохотнула и влажно закашлялась.

– Спасибо вам, – повторила Ольга и быстрым шагом пошла обратно на площадь мимо стоянки извозчиков. Катя виновато засеменила следом, стараясь запихнуть газетный кулек в карман полушубка.

Почти сразу вдогонку затрезвонил трамвай.

Забраться с вещами на подножку оказалось даже сложнее, чем в поезд. Узкий проход, высокий поручень и поджимающая толпа желающих стать пассажирами.

Катя с испугу проскочила вперед. А Ольга со своим чемоданом продолжала сдерживать толпу.

– Товарищ женщина, поднимите багаж с подножки! Вы же видите, он мешает гражданам, – гремел густой женский голос из глубины вагона.

– Да-да, секундочку… – Ольга крутила громоздкий груз, нежелающий помещаться в проход.

– Заканчивается посадка… Да помогите же ей, товарищи! А то так и не сядет никто! – командовала кондукторша.

Сразу четыре руки подняли Олин чемодан и поставили на заднюю площадку. Ольга встала рядом. Из-за спин вынырнула Катя со своим мешком.

– Спасибо, господа, спасибо! Благодарю! – Повторяла Ольга, глядя на устало ухмыляющихся мужчин в ватных стеганках.

– Не за что, гражданочка. Добро пожаловать в Союз! – сказал тот, который был помоложе, и подмигнул. Ольгу это удивило. «Как он узнал, что я только приехала в Россию? Наверное, по одежде – Ольга кокетливо сдвинула на затылок неопределенного цвета пуховый платок. Но тут же ее озарило. – Они же чемодан наш ворочали. На вокзале-то!» – и смущенно сдвинула платок обратно на лоб.

Пышногрудая кондукторша, перетянутая гирляндой цветных катушек, как украшением, обилетила заднюю площадку, дала пару громогласных объявлений и неведомым способом просочилась вперед. Ольга с Катей удачно расположившись у окна, смотрели на советский таинственный Ленинград. Большой, темный и спокойный. Подсвеченные фонарем часы на фронтоне розоватого дома показывали начало восьмого. Ольга рассчитывала к девяти уже уложить Катю дома: «Хотя какое там уложить. И мама, и Фрося начнут кудахтать вокруг: «Как же так! Надо молочка. Такая худенькая», будут причитать и плакать. Чаи гонять начнут. А Кате же все захочется послушать. Нет, наверное, не смогу ее сегодня утихомирить до полуночи. А как папа спать пойдет, вот тогда все и улягутся!»

Ольга вспоминала свои юные годы в Петрограде. Обычные будни и дни, когда приезжали гости. Затем Переворот, Гражданскую… Ольга смотрела на город, и ей казалось, что он знакомый, и какой-то чужой. Он стал чище с 1921 года, нет темных теней нищих, одетых во что придется. Нет пугающих свор собак с ввалившимися боками и с вечным оскалом. Конные постовые в новых шинелях и без ружей. Лошадки, как Катя любит, плотные, блестящие с остриженными по одинаковому стандарту гривами, а не голоребрые несчастные работяги. Прохожие по-деловому бегут из дверей в двери, и по-прогулочному не спеша фланируют под фонарями…

«Что в них поменялось? В этих прохожих. Улыбаются? Да нет. И тогда улыбались. Одеты лучше? Обуты? Моложе? Нет. Пожалуй, дело в уверенности шага, уверенности в завтра», – и подражая им, Ольга невольно расправила плечи и выпрямилась. Секундочку так постояла, и, словно ее кто-то одернул, вернула свою привычную сгорбленность

Трамвай выполз на набережную.

– По двадцать шестому идет трамвай. Товарищи, кому в Центр, пересаживаемся на двадцаточку за мостом.

Ольга забеспокоилась. Она не очень любила лишний раз обращаться к людям, но сейчас ее приободряли две вещи. Во-первых, все говорят по-русски. Во-вторых, трамвай ехал над Невой. А за ней – дом! Если они сели на правильный номер.

Ольга обратилась к молоденькой девушке в изящной, но холодной шляпке:

– Извините, вы не знаете, этот маршрут идет до Церковной?

Девушка шмыгнула носиком, прижала к нему кружевной платок:

– Не знаю. Это за Смоленкой, на Васильевском?