Песнь одиноких китов на частоте 52 Гц

Мать выбросила даже портрет бабушки, который изготовили для поминок. Я допытывалась у нее о причинах этого поступка, но она отлупила меня – мол, нечего вмешиваться. Мать ненавидела себя – внебрачного ребенка, и ненавидела бабушку, которая ее родила, не выйдя замуж.

«Я выросла с убеждением, что надо родить законного ребенка и законно его растить, – всегда говорила мать, когда напивалась. – Но яблочко от яблоньки недалеко падает – я и тебя, незаконную, так же родила».

– Я очень любила бабушку, – сказала я Муранаке, невольно прижав фотографии к груди. – Угостить, правда, могу только чаем. Зайдешь?

Мужчина выглядел удивленным, но потом, почесав щеку, сказал:

– А давай поедим мороженое.

– Давай. Заходи.

После этого мы сидели вместе на веранде и грызли мороженое, которое он принес. Я держала в одной руке арбузный лед и рассматривала подаренные фотографии.

– Вот тут, с правого краю, с кислой миной сидит мой дед, – пояснил Муранака, зачерпывая деревянной ложечкой мороженое «Белый медведь» из баночки. На фото был простодушного вида мужчина, чем-то и вправду напоминавший Муранаку.

– Выглядит серьезно.

– Не знаю, можно ли назвать серьезным такого бабника, как он. Он и на занятия-то ходить начал, чтобы поухаживать за твоей бабушкой, но, говорят, учился усерднее остальных. В конце концов даже стал известным исполнителем на сямисэне!

– Ничего себе, вот это твой дедушка дает!

На одном снимке бабушка улыбалась, а на другом – с серьезным лицом играла на сямисэне. Воспоминания, со временем потерявшие четкость, вставали перед глазами. А я-то думала, что больше не увижу ее.

– Кстати, я ведь как-то приходил сюда, забирать деда. Может, и с тобой встречался, – весело добавил мой гость.

Я гладила пальцем бабушкино лицо на фотографии, и вдруг мне в голову пришла мысль.

– Слушай! Ты ведь всегда здесь жил, всех знаешь, да? Не знаешь мальчика – примерно семи-восьмиклассник, с длинными волосами? Худенький, лицо симпатичное, как у девочки. Похоже, не разговаривает.

Я была уверена, что и от него ничего не узнаю, но Муранака сразу же дал ответ.

– Наверное, это сын Котоми. Мы с ней учились вместе в школе, она приехала сюда с ребенком несколько месяцев назад. Я слышал, что у него какие-то проблемы, не разговаривает.

– Да, кажется, это он. Слушай, а ты с этой Котоми дружишь?

– Не-а, – пожал плечами Муранака. – Раньше – это одно, а сейчас с ней, по-моему, никто не дружит. Она вдруг бросила школу в старших классах, а потом и совсем исчезла, и лет десять про нее никто ничего не знал – где она, чем занимается. А когда вернулась – с ней почти взрослый ребенок, даже слухи про нее всякие стали ходить.

Я хмыкнула про себя. Видимо, забеременела еще в школе, уехала из города, родила. Мужчина, услышав мою версию, кивнул:

– Судя по возрасту ребенка, наверное, так и было. А почему ты вдруг спрашиваешь про него?

– Да так. У меня тут на днях, когда дождь был, зонтик ветром унесло, а он мне помог, – неопределенно улыбнулась я, стараясь не сболтнуть лишнего, и Муранака удивленно хмыкнул.

– Неужели он на это способен?

– В смысле?

– Слышал, у него проблемы с общением.

Я обалдела. Вот бы никогда не подумала.

– Говорят, что он на старом кассетнике все время слушает какие-то записи – то ли голоса птиц, то ли насекомых. Потом я еще слышал, что он не любит мыться и переодеваться – даже буйствует, когда его пытаются заставлять. В общем, неуправляемый. Вот, наверное, кошмар – растить такого, – серьезно заключил Муранака.

Сказал, что не дружит с Котоми, а столько всего знает. В этой деревне ничего не скроешь – от этой мысли меня пробрала дрожь. Однако, расспрашивая Муранаку, я поняла, что это отец Котоми жаловался направо и налево.

– Говорит, что жить с ним вместе еще ладно, но они же никогда раньше не встречались, мальчик ему как чужой, ни поговорить с ним невозможно, ни приголубить не получается у него. Моя бабуля тоже ему сочувствует – бедный председатель, говорит.

– Да уж… Что?! Председатель? – Меня зацепило слово, ведь где-то я недавно слышала название этой должности.

– Ну, председатель нашего «Клуба старичков».

Тот мерзкий старикашка? Ну надо же.

– Директор Синаги – я его до сих пор так называю. Он все силы отдавал образованию, и серьезные ученики и их родители его поддерживали. Я-то, балбес, из хулиганов, так что меня он часто ругал. Это сейчас я понял, что это все, наверное, потому, что он о нас беспокоился. В общем, раз уж директор не знает, что делать, там наверняка совсем все плохо.

То есть он просто привечал тех, кого было легко воспитывать, подумала я про себя. Учителей, с предубеждением относящихся к ученикам, которые ведут себя не так, как положено, где угодно полно. Дедуля-судья, которого я встретила утром, уверял, что председатель – хороший человек, но мне так не показалось, да и вряд ли он был таким уж выдающимся учителем.

Доев мороженое, Муранака пригласил меня как-нибудь сходить выпить – мол, недалеко от рыбного рынка есть хорошая распивочная-идзакая. Я не ответила, и он добавил:

– Если не хочешь вдвоем, можем позвать Кэнту или еще кого. Хорошо же завести друзей. Опять же, поможем, если что случится.

Он добродушно засмеялся. Я поняла, что обо мне беспокоятся, и это было приятно, но все же отказала:

– Не пойду. Не хочу, чтобы мне помогали.

Муранака выглядел удивленным. А я и правда больше не хочу, чтобы меня спасали. Мне нельзя себе это позволять.

– Спасибо за фотографии и за мороженое. А теперь иди, – сказала я Муранаке и вернулась в комнату.

* * *

Мне снился повторяющийся сон. Он повторялся нерегулярно – как рыба, живущая в морских глубинах, вдруг по какому-то капризу появляется на мелководье.

Время – после полудня, через раскрытую стеклянную дверь дует легкий ветерок, колышет занавеску. На разложенном диване дремлет с младенцем мать. Малютка усердно сосет пальчик, раздается чмоканье. Заметив это, отец берет младенца из женских рук и целует его в мягкую щечку. Испугавшись, мать просыпается, но мужчина с улыбкой успокаивает ее и предлагает немного поспать – мол, ты ведь устала, каждый день без отдыха. Она благодарно улыбается мужу. «Знаешь, я так счастлива! До сих пор не верю, что меня ждало такое счастье».

Прекрасная картина. Бывает такое уверенное счастье, которое никто не может нарушить. Я издалека наблюдаю спокойный свет, который излучает эта картина. Мне туда нельзя.

«Ма-ам, мне тоже хочется подержать братика. Хочу вдохнуть всей грудью его сладкий молочный запах». Я хочу сказать это маме, но слова комком застревают в горле, поэтому я не могу их произнести. Во сне я знаю, что меня отругают, если я так скажу.

Это моя семья – близкая и такая далекая.

«Куда ты смотришь, Кико? – отчим замечает, что я смотрю на них, и его улыбка исчезает. Его голос звучит холодно. – Нельзя смотреть такими жадными глазами. Иди в другую комнату».

Я боюсь его лица, похожего на театральную маску, лица, с которого исчезли все эмоции. Если не послушаюсь, он меня ударит, но мои ноги не двигаются. Что-то во мне надеется, что мать позовет: «Иди ко мне». Хотя этого не может быть. С чего бы? Она даже не смотрит на меня.

Отчим раздраженно прищелкивает языком и приближается ко мне. Надо бежать, спасаться, а ноги никак не двигаются!

– Ну, папа…