Почему женщины носят то, что они носят

Я использовала по большей части этнографические методы, прибегая к множеству разных приемов: подробное описание каждой вещи в гардеробе (включая информацию, извлекаемую из рассказов и воспоминаний его владелицы), полуструктурированные интервью, биографические данные, дневники одежды, а также наблюдение за тем, как женщины выбирают вещи из гардероба и как они их носят. В некоторых случаях я в буквальном смысле смотрела, как женщины подбирают наряды, как они разглядывают свое отражение в зеркале, и задавала им вопросы на протяжении всего процесса. Я составляла реестр вещей, где фиксировала их материальные характеристики, описывала (и фотографировала) разные детали, например ткань, стиль вещи, степень ее износа. Я также записывала комментарии владелиц по поводу каждой вещи: ощущения, которые вызывает ткань, соприкасаясь с кожей или в процессе движения, представления о совместимых и несовместимых расцветках, о том, подчеркивают ли наряды цвет глаз или волос хозяйки. Все это непосредственно обусловливало выбор того или иного костюма. Когда женщины решают, что надеть, сенсорные, тактильные и эстетические свойства одежды становятся очень важны. Взаимоотношения с гардеробом принципиально материальны, поэтому часто женщины не могут внятно объяснить, почему им нравится та или иная вещь. Вкусы формируются в течение долгого времени, и привязанность к определенным нарядам – результат сенсорных взаимодействий с ними. Женщины могут не отдавать себе отчета о причинах эмоционального отношения к вещам или не в состоянии вербализовать свои ощущения, поскольку подобные предпочтения – «история, ставшая натурой» (Bourdieu 1977: 78): когда наряд подходит, это кажется очевидным и естественным.

Я опиралась на «патологический» подход (Breward 2003: 64) к истории костюма, предполагающий тщательное документирование деталей кроя и конструкции вещи, а также физических следов ее износа и использования (Ginzburg 1988). Прорехи и потертости могут поведать историю брюк, которые носили до тех пор, пока те не развалились, а ценник, так и оставшийся не срезанным, может многое рассказать о коктейльном платье, надеть которое у женщины не хватило духу или не представилось случая. Историки костюма часто работают с музейными коллекциями, и исследовательские методы, к которым прибегают хранители, полезны для изучения современной моды; они позволяют компенсировать недостаток внимания к ее материальной природе, которым грешат многие академические исследования. Музейные кураторы имеют дело, в первую очередь, с материальными артефактами. Исследователи же современного костюма чаще работают с изображениями и текстовыми описаниями, и одежда в их глазах как будто утрачивает свои физические свойства. Я старалась сочетать внимание к материальной природе костюма с анализом практик ее ношения в широком реляционном и социальном контекстах.

Территориальный охват

В течение пятнадцати месяцев я проводила исследования в двух городах Великобритании – Лондоне и Ноттингеме. Они заметно различаются по размерам и численности населения: население Лондона превышает семь миллионов, а население Ноттингема составляет всего 266 988 человек (по данным переписи 2001 года). Для жителей обоих городов характерно этническое и экономическое разнообразие, которое заметнее в Лондоне, где население более мобильно: сюда приезжают не только иммигранты, но и люди из других городов Великобритании. Кроме того, Лондон – одна из модных столиц мира (Breward & Gilbert 2006); дважды в год здесь проходит одна из крупнейших недель моды. Лондон мифологизируется как средоточие экстравагантного новаторского стиля, источником которого считаются уличные рынки, такие как Камден и Портобелло. Мое исследование, однако, посвящено тому, как обычные женщины ежедневно выбирают себе одежду; и в этом контексте сходства между двумя городами важнее, чем их различия. У Ноттингема и Лондона, без сомнения, есть общие черты: в обоих городах есть улицы, где расположены главные сетевые магазины (имеющиеся в каждом городе Великобритании), а жители погружены в общий медийный контекст. Обитательницы Ноттингема и Лондона черпают знания о моде из одних и тех же журналов и телепередач и имеют сходные представления о сарториальной нормативности. Идеалы красоты, пропагандируемые модными изданиями и телевизионными программами, в равной степени занимают женщин в обоих городах.

Лондон и Ноттингем понимаются в этой книге и как физические пространства, и как информационные кластеры, то есть как особые локации, где сопрягаются воедино мода и ее многочисленные медийные ресурсы. Фильтром для них, в свою очередь, служат социальные категории, например этническая принадлежность и семейное воспитание информанток. Интерпретация образов, репрезентирующих идеалы красоты и сарториальные нормы, зависит также от социальных связей женщины и круга ее дружеского общения. Место жительства, гендерная и этническая принадлежность влияют на выбор гардероба, однако это влияние устроено сложно. Как замечает Ф. Антиас, невозможно считывать чью-то идентичность, просто зная, что человек, например, белый и принадлежит к среднему классу (Anthias 2005: 37). Характер влияния социальных структур на индивидуальную идентичность всегда зависит от того, как эти структуры взаимодействуют друг с другом. Антиас утверждает, что людей можно рассматривать в контексте тех или иных социальных структур, учитывать место их проживания, этническую и классовую принадлежность; однако они наделены свободой воли, а потому способны позиционировать себя сами (Ibid.: 44). Сарториальные предпочтения и вкусы действительно обусловлены классовым и гендерным воспитанием, однако иногда в процессе выбора костюма женщины сознательно акцентируют те или иные аспекты своей идентичности. Это зависит от случая, для которого предназначен костюм. Когда женщины, подбирая наряд, принимают во внимание локацию, то это не город целиком, не Лондон или Ноттингем, а микролокация, например конкретный ресторан или клуб, мысленный образ которого женщины, одеваясь, рисуют в сознании. То же можно сказать и о предпочтениях, обусловленных гендером, классовой и этнической принадлежностью или сексуальной ориентацией. В одном случае гетеросексуальная женщина в поиске партнера будет стараться одеться так, чтобы выглядеть привлекательной в глазах мужчин; в другом – например, собираясь походить по магазинам с подругами – может выбрать наряд, подчеркивающий ее чувство стиля. Одной женщине поход по магазинам доставит удовольствие, а демонстрация нового наряда воодушевит; другая в той же ситуации будет испытывать беспокойство, поскольку в ее представлении женственность репрезентируется иначе. Таким образом, связь локации и костюма специфична и не стабильна; она меняется в зависимости от социального статуса и рода занятий его обладательницы.

Я работала в двух городах, однако фактически моим полем было микропространство женских спален и их гардеробов. Поэтому, не исследуя территориально ограниченные сообщества в традиционном для антропологии смысле, я все же работала в рамках единой территории, поскольку женщины и в Ноттингеме, и в Лондоне ориентировались на одни и те же социальные ожидания в отношении женского гардероба. Первоначально я проводила исследования в Лондоне, однако мне показалось, что особенности глобальной столицы моды (Breward et al. 2002) могут сказаться на результатах моей работы, и я решила, что нужно собрать данные и в другом городе – в Ноттингеме. Контакты женщин, становившихся информантками, я приобретала спонтанно, поэтому состав групп, с которыми шла работа в каждом из городов, различался по числу людей, возрастному диапазону и этнической принадлежности; таким образом, о сравнительном этнографическом исследовании не могло быть и речи. Акцент, напротив, делался на единстве. В Ноттингеме я использовала связи, наработанные на первом этапе исследования в Лондоне. Свой первый контакт там я получила от бывшего модельера, и все женщины, с которыми я общалась в этом городе, в свое время были студентками, изучавшими моду или искусство. Лондонских информанток связывали родственные или дружеские отношения; женщин из Ноттингема объединяло профессиональное знание моды. Они разбирались в модных трендах и имели четкие представления о сборке костюма; работа с этой группой позволила мне оценить степень влияния такого рода знаний на индивидуальные практики. Благодаря второму полю я расширила сложившиеся за время работы в Лондоне представления о моде, ее новациях и связанных с ней знаниях.

Выбор информанток: социальные сети

Выбирая информанток для исследования, я намеревалась провести подробный и вдумчивый анализ, а потому искала женщин, готовых уделить мне много времени. Наши собеседования затрагивали интимные темы, и вопрос о доступе в приватное пространство стоял особенно остро. Первоначально я пыталась установить контакт с информантками в публичных местах: в магазинах, на улице, в группах матери и ребенка, во время спортивных занятий, в общественных центрах; такие коммуникации, однако, не принесли большого успеха: женщины не хотели подпускать незнакомку к своим гардеробам. Методы, продуктивные для других исследователей, добивавшихся доступа в дома информантов – например, при изучении этнографии улицы (Miller 1998), – мне как молодой женщине, проводившей исследование в одиночку, не подходили. Решить эту проблему удалось, используя сети собственных социальных связей в Лондоне и Ноттингеме. Я получила доступ к информанткам, задействовав личные контакты. Как только одна женщина становилась участницей исследования, она превращалась в гейткипера и знакомила меня с другими людьми. В результате я с самого начала изучала женщин, так или иначе знакомых друг с другом: друзей, коллег, членов одной семьи; это помогло понять, что дружеские и семейные отношения всегда оказывают влияние на идентичность, конструируемую с помощью костюма (Stanley 1992).

Подбор информанток методом «снежного кома» способствовал установлению доверительных отношений с ними. Мне был необходим тесный контакт, близкое знакомство, чтобы женщины не испытывали дискомфорта, рассказывая (или даже показывая), что они больше не влезают в старые джинсы. Поэтому я решила, что буду работать с небольшим кругом информанток, но проведу с ними как можно больше времени, чтобы завоевать их доверие. С. Уолман (Wallman 1984) в новаторской работе, посвященной анализу лондонских домохозяйств, опиралась на эмпирическое исследование восьми домов; она пыталась описать разные практики, связанные с ведением домашнего хозяйства, а не составить репрезентативный обзор всего британского общества. Я также не претендую на исчерпывающее исследование отношений всех женщин с их гардеробами; мне хотелось, используя метод углубленного анализа, очертить сложные, тонкие и глубоко личные отношения конкретных женщин с их телами, одеждой и самоидентификацией.

Мне хотелось, чтобы женщины охотно делились со мной проблемами, связанными с модой; поэтому я провела углубленное этнографическое исследование; оно включало в себя интервью с двадцатью семью информантками. Кроме того, я общалась с другими людьми, присутствовавшими в их жизни: с друзьями, партнерами или членами семьи; поэтому количество людей, с которыми я беседовала и у которых брала интервью, превышает названное выше. Я не планировала изначально ограничиться двадцатью семью контактами: работа прекратилась, когда исчерпались возможности доступных мне социальных сетей. Пятнадцать информанток жили в Лондоне, двенадцать – в Ноттингеме. Не все они были знакомы друг с другом; в некоторых случаях я интервьюировала женщин, но по тем или иным причинам не пользовалась их контактами для расширения моей сети. Впрочем, эти информантки тоже не обитали в вакууме (Ibid.), и я, как правило, разговаривала с другими людьми, входившими в круг их общения, чтобы понять, как их представления и ожидания влияют на сарториальные предпочтения информанток. Взаимодействие между мной и собеседницами предполагало взаимную включенность и доскональность. Лишь одна женщина из ноттингемской выборки была никак не связана с остальными (Фэй); прочие образовали две социальные сети: в одной было пять женщин, в другой – шесть. В обеих группах участницы знали друг друга либо потому, что изучали моду в студенческие годы (Элис, Эмануэла, Хелен, Луиза, Анна, Джемма), либо потому, что получили магистерскую степень по близким творческим специальностям (Акане, Ном, Розанна, Клэр, Лидия). Их объединяли общие знания, у них были схожие модные и эстетические предпочтения.

В лондонской выборке шесть женщин не были связаны между собой (Сэди, Мари, Сара, Джоанна, Маргарет, Соня), а остальные составили две группы. Они представлены ниже. На ил. 2.1 – маленькая группа информанток: две сестры и их невестка. Работа с ними позволила мне исследовать гардероб в контексте тесных семейных отношений. Во вторую лондонскую сеть, представленную на ил. 2.2, входили шесть женщин: среди них были мать и дочь, старые подруги и четыре женщины, жившие совместно. Иными словами, работа с этой группой позволяла наблюдать семейные отношения, дружбу пожилых женщин, поддерживавших контакт всю жизнь, и отношения тесно общающихся сверстниц.

Ил. 2.1. Лондонская социальная сеть – 1

Ил. 2.2. Лондонская социальная сеть – 2

Женщины, с которыми я работала, были разного возраста; самой младшей из участниц минуло девятнадцать, самым старшим было около шестидесяти, большинству – от двадцати до тридцати лет. Большинство женщин жили с подругами или с партнерами, и лишь две из них – в одиночестве; большинство из них состояли в отношениях с мужчинами на момент интервью или ранее. У четверти информанток были дети разных возрастов, от новорожденных до тридцатилетних дочерей. Финансовое положение и занятия женщин также были разными; одни сильно нуждались, снимали жилье и были безработными; у других были собственные дома или хорошо оплачиваемая работа. Женщины принадлежали к разным национальностям; хотя по большей части они родились в Британии, многие из них были азиатками или еврейками. Более половины женщин были белыми, но самого разного происхождения: их предки жили в Италии, Ирландии, Шотландии и Восточной Европе. Этническая принадлежность многих из них не поддается однозначной классификации, что, по-видимому, характерно для таких городов, как Лондон. Однако, несмотря на это разнообразие, нельзя сказать, что предлагаемое исследование учитывает все возможные факторы, влияющие на выбор одежды; поэтому результаты этой книги не репрезентативны в отношении женщин вообще. Например, все информантки были здоровы, поэтому я не могу судить о том, как инвалидность влияет на выбор гардероба. Я не уделяла специального внимания их этнической принадлежности, сексуальности или социальному статусу, однако если важность этих факторов бросалась в глаза, я принимала их в расчет. Таким образом, я не пытаюсь категоризировать каждую информантку в соответствии с ее классовой и этнической принадлежностью или с иными социологическими маркерами; при описании отдельных случаев я, скорее, просто использую эту информацию как контекстуальную. Факторами, особенно важными для анализа, были профессии женщин, их финансовые ресурсы, жизненная ситуация, личные отношения и этническая принадлежность (последнее было значимо лишь в некоторых случаях). Принимались ли эти факторы во внимание, каждый раз зависело от конкретного случая, для которого информантки подбирали костюм.

Взаимодействия в процессе исследования

Основой и конституирующим фактором этнографического исследования служит динамика отношений между исследователем и информантом; полевая работа представляет собой интерактивный процесс, в котором информация и знания производятся посредством установления договорных взаимоотношений, поэтому осознанная позиция исследователя играет в нем ключевую роль (Silverman 1997). Главная проблема натуралистической этнографии (см., например: Duneier 1992) заключается в неспособности признать, что этнограф не просто фиксирует реальность, но фактически участвует в ее создании (Clifford & Marcus 1986). Отношения между репрезентацией и реальностью игнорируются, поскольку они рассматриваются как составляющие единого процесса (Lyotar 1984: xxiv). В ходе исследования я остро сознавала две вещи: во-первых, я работала в Британии (своей родной стране), во-вторых, изучала женщин (будучи женщиной сама). Не думаю, что существует единая категория «женщины» или гомогенная сущность «британское общество»; скорее мы каждый раз имеем дело с динамическим многообразием позиций и контекстов. Я в некотором роде антрополог-инсайдер, у меня есть предзаданные культурные установки, и это без сомнения влияет на исследования (Rapport 2002). Учитывая, что формы и механизмы культуры гетерогенны, моя инсайдерская позиция менялась в зависимости от того, с кем я работала. Хотя гендер – важная социальная категория, она не отменяет различий между отдельными женщинами.

В фокусе внимания оказывались самые разные контекстуальные аспекты. Иногда это была этническая принадлежность. Например, у одной женщины, с которой я познакомилась, угандийской азиатки, которая раньше жила в Индии, был целый гардероб индийской одежды: сари, шальвар-камиз и несколько раджастханских нарядов; в этом случае наши культурные компетенции не совпадали. Моих информанток можно было описать с точки зрения их этнической принадлежности, рода занятий, национальности, религии и семейного статуса. Общность ожиданий и культурных знаний относительна. Постмодернистская критика натурализма подчеркивает негативные факторы, связанные с влиянием исследователя на сбор и анализ данных. Это влияние, однако, можно обратить себе на пользу. В повседневной жизни знания приобретаются в процессе человеческого общения (Hammersley & Atkinson 1995). Соответственно, наличие общих знаний можно использовать для получения информации и построения доверительных отношений (Stanley & Wise 1993). Это особенно важно, учитывая интимный характер моего исследования. Например, многие женщины, охотно демонстрировавшие мне висящую в шкафу одежду, были гораздо более сдержанны, когда дело доходило до обсуждения нижнего белья. Тогда я рассказывала им какие-нибудь случаи из собственной жизни; это сближало нас, и мне удавалось получить нужную информацию.

Пытаясь установить контакт с информантками, я использовала возможности собственного гардероба. Мне не только приходилось рассказывать о своей одежде, но и одеваться по-разному для каждого интервью. Готовясь к первой встрече с каждой женщиной, я, ориентируясь на доступную мне информацию или на впечатления от нашего телефонного разговора, старалась представить себе, как она будет одета, и предугадать, как лучше одеться самой, чтобы между нами установилось взаимопонимание. Часто я ошибалась. Так, для встречи с Элис, любившей яркую одежду с принтами, я надела нейтральный костюм: черный топ и джинсы. Отправляясь к Вивьен, женщине, которая редко пользовалась косметикой и считала чрезмерную заботу о моде проявлением суетности, я решилась на эксперимент с накладными ногтями. Я неумело наклеила на ногти пластиковые накладки и посреди интервью потеряла одну из них. Ища ее на полу, я поймала на себе испепеляющий взгляд Вивьен, красноречиво свидетельствовавший, что я ошиблась, выбирая образ для встречи с ней.

Поскольку полевая работа непредсказуема, многое складывалось не так, как я планировала (эта проблема хорошо описана, например, в публикации: Ibid.). Обычно этнограф постепенно и последовательно получает доступ к приватной жизни своих информантов. Я двигалась в противоположном направлении и начинала с этой области. В большинстве случаев это работало очень хорошо, поскольку позволяло мгновенно добиться взаимопонимания. Я разглядывала одежду, и связанные с ней личные истории становились отправной точкой для более тесного общения. В некоторых случаях не удалось продвинуться дальше нескольких интервью (Hammersley & Atkinson 1995; Rapport 2002), и мои отношения с информантками не получили развития. Вместе с тем даже пара собеседований и сопровождающие их фотографии были чрезвычайно полезны; они также сопрягались с жизненным опытом (Kvale 1996) и обеспечивали доступ в дом и в спальню.

Краткое описание гардероба

Мой метод исследования предполагает глубинный анализ отдельных примеров, результаты которого будут изложены в следующих главах. Им требуется более общий контекст, поэтому оставшаяся часть главы посвящена обзору гардеробов информанток: сколько вещей было у женщин, как они их хранили и как часто носили, как конструкция гардероба влияет на способы хранения одежды и на выбор костюмов. У большинства женщин имелся по крайней мере один обычный шкаф: деревянный ящик с двумя дверцами и металлической рейкой для вешалок, закрепленной вверху горизонтально. Ниже находится ящик, в котором обычно хранят сложенную одежду. В некоторых шкафах рядом с рейкой есть также открытые полки, идущие от верха к низу шкафа. Гардероб этой традиционной конструкции был у большинства женщин, за тремя исключениями. Две женщины хранили одежду в нишах за занавеской: им не нравилось присутствие деревянного ящика в спальне. Третьей была Розанна, женщина около тридцати лет, у которой была гардеробная. Закончив образование, она сводила концы с концами, работая в баре в Ноттингеме, и жила одна в муниципальной квартире, стены которой перекрасила в цвета сочной фуксии и терракоты. Ее гардероб вписывался в общий декор: он был задрапирован фиолетовой тканью, а сама одежда была яркой. При входе в гардероб с обеих сторон закреплены рейки, на которые можно вешать одежду; сверху полки. В отличие от других информанток, Розанна взаимодействовала со своим гардеробом и визуально, и тактильно: гардероб был узким, и входя в него, она оказывалась со всех сторон окружена одеждой, буквально окуналась в нее, когда стояла там и выбирала, что надеть.

Полки и рейка структурируют пространство гардероба, позволяя и развешивать, и складывать одежду. Обычно вещи свалены кучей на полках или болтаются на вешалках, и со стороны виден только их краешек. Когда женщина открывает гардероб, она сначала устанавливает визуальный контакт с одеждой на расстоянии; теоретически можно выбирать из всех вещей, развешанных на рейке. Но видит она лишь цвета; чтобы понять форму вещи, нужно взять ее в руки и приподнять. Кроме того, одеваясь, женщина должна превратить одежду в желанный образ. Ей приходится соотносить очертания вещей, увиденных в шкафу, с целостным нарядом, который хорошо бы на ней смотрелся. Чаще всего женщины преодолевают эту дистанцию, сразу надевая то, что, как им кажется, годится для костюма, или долго примеряя много разных вещей.

Выбор костюма начинается в тот самый момент, когда женщины открывают дверцы гардероба или отдергивают шторки. Все информантки так или иначе старались дополнительно защитить свою одежду от воздействия солнечного света и пыли; таким образом, вещи имели свое отдельное, приватное пространство, доступ к которому можно получить, только преодолев упомянутую защиту. Почти все женщины хранили одежду в комнате, где спали, а иногда – в пустующей лишней спальне. Иными словами, гардероб прячется в укромных частях дома; его видят только сами женщины или, возможно, их партнеры, если у пары общий шкаф. Шкаф пребывает в уединении спальни, внутри него – контейнер, который нужно открыть, чтобы разглядеть одежду под ним. Это похоже на матрешку: каждый следующий уровень обладает все большей степенью приватности. В замкнутом пространстве квартиры или дома находится спальня, а самое укромное место в ней – гардероб.

Одежда не только заперта в шкафу, она неизбежно расползается по всему дому. Местопребывание вещей зависит от того, насколько часто их носят, собираются ли их выбросить или постирать. Для хранения одежды, имеющей переходный статус (приготовленной на выброс или не соответствующей сезону), многие женщины используют чемоданы, коробки под кроватью или даже черные мусорные пакеты. Одежда, которую носят постоянно, часто так и не добирается до гардероба; ее складывают на стуле в спальне или развешивают на перилах лестницы, чтобы вещи были под рукой, когда понадобится выйти из дома. В таблице 2.1 представлена подробная информация о шкафах-гардеробах моих информанток и о количестве хранящейся в них одежды. За исключением Ном, приехавшей в Британию на время и обходившейся небольшим количеством одежды, все женщины и развешивали, и складывали вещи; для их хранения почти у всех был отдельный комод.