Русалочка должна умереть

– С чего вдруг?

– Просто…

Ральф бросил пульт. Оттопырив языком верхнюю губу, осмотрел меня, как уличную шлюшку.

– Просто?

– Мне тебе денег дать, или что?

Откинув голову, Ральф погремел куском льда в бокале и посмотрел на меня сквозь залапанное стекло.

– Денег у меня теперь кучи… Сделай мне минет! Как на том видео, за которое тебя вышибли из твоего интерната. Где ты огурец глотала, объясняя на ходу технологию. Познавательно… Я три раза смотрел. Сможешь повторить с моим членом?

Я улыбнулась:

– А может, сразу в подвал? Ты просто меня отлупишь, не объясняя и мы потрахаемся, и сразу же вся злость у тебя пройдет.

Ральф выглядел изумленным, но только миг.

Потом пожал плечами, посмотрел в упор и кивнул.

– Окей… Принесешь мне ремень из комнаты?

Тут я взбесилась. Кем этот выродок себя возомнил?!

– Я расскажу все папе, – сказала я. – Я расскажу, что ты делал с Джессикой. И расскажу, что пытаешься со мной сделать…

Я не договорила. Ральф широко осклабился и протянул мне свой телефон.

– Ни слова больше, Куколка. Давай, позвони ему. Я просто останусь здесь и сам все услышу!

Я замолчала.

Он рассмеялся. Крепкие белые зубы, казалось, стали еще крупнее и больше. Удлинились, как у Серого Волка, который прикидывался Бабушкой. И глядя в его глаза, я поежилась. В своей непонятной ярости Ральф был красив и страшен одновременно. Маркусу стоило написать Аида с него, а не с моего папы.

– Твое счастье, Солнышко, – продолжал то ли Ральф, то ли Серый Волк, – что я не хочу тебя. Ни просто так, ни в подвале. Заступиться за тебя некому. Я – это все, что тебе осталось…

Ральф рассмеялся, наслаждаясь собой, подлил в стакан еще виски. Я впилась взглядом в жидкий янтарь, капельку упавшую на столешницу, которую Ральф тут же вытер пальцем.

– Так что не зли меня, – он отсалютовал мне бокалом и пригубил. – Последний раз говорю тебе по-хорошему: уходи, Ви!

Я закусила губу, дрожа от обиды.

Еще никто, никогда со мной так не говорил. В особенности сам Ральф! Я ненавидела его еще больше, чем в тот проклятый вечер, когда меня излупила Джесс. Когда он трахал ее в подвале, пока я плакала наверху.

Хотелось кричать, швырять в него подушки и вазочки, разбить об его башку эту чертову бутылку. Но если бы я осмелилась ударить его, Ральф увернулся бы и дал сдачи. Я сама видела, что Фил сделал с Джессикой. Ральф был куда злее и безудержнее Филиппа.

А я – еще слабее и беззащитнее Джесс.

Вчера Ральф сказал мне правду: для мужчины дети лишь тогда его дети, пока он любит их мать. Мой папочка был мне давно не папочка. Он бросил меня и все те слова, что он говорил – давно уже унес ветер.

Унес и развеял как пепел Греты над серой морской волной.

И все-таки, Ральф кое-что забыл. Он был моим отцом в большей степени, чем тот другой, в Риме. Ведь это Ральф меня вырастил. Ведь это Ральф меня воспитал.

– Запомни этот миг, Ральф. Хорошо запомни, – сказала я про себя. – Очень скоро ты его проклянешь!

Бескрылые серафимы

Я пропускаю завтрак, обед и ужин.

Лежу в постели до вечера, меня никто не зовет. Они пока не знают, что я не ем просто для отвода глаз. Ванная у меня прямо в комнате и на их месте, я бы тоже особо не волновалась.

А я не пью, собрав в кулак всю выдержку и всю силу воли.

Я где-то читала, что без воды человек способен прожить неделю. По крайней мере, человек нормальной комплекции. Я – тоньше. Значит, разделим напополам.

К вечеру тело начинает наполняться какой-то легкостью. Чувство голода притупляется. Чувство жажды – нет. Собрав в кулак силу воли, я размышляю о всяких разных святых, которые постились в пустыне. Есть меня больше не зовут. Но Ральф заходит – проверить вены.

Я притворяюсь спящей.

Ночь проходит в плотной густой дремоте. Я устала и вымоталась, но спать толком не могу. К завтраку меня не зовут, но Ральф кому-то звонит. Наверное, своей Бегемотихе. Спросить профессиональное мнение.

Мне даже ржать хочется. Что Стелла знает о голодовке?! Сейчас она ему насоветует. Со своей колокольни, где двести пять тайников с едой и триста – с легкими перекусами. С ее-то «мое тело не эталон»! Готова спорить, она ни разу, ни одной диеты не продержала. Срывалась. И свято верит, что выдержать – невозможно. Верит, что срываются все.

Она убедит его, – как пить дать. Ральф-то мускулистый и жрет, наверное, как Филипп. По часам и лотками. Ральф тоже, ни разу в жизни не голодал.

Так и выходит, – поговорив, Ральф с тетушкой уезжают. Оба. По ходу я ментально приближаюсь к отшельникам: уже ясновидящей стала и это всего-то лишь второй день. Видимо, Стелла посоветовала им трюк. Уйти, чтобы я тайком от них что-то съела. Я иду вниз. Проверить свои догадки.

Все так и есть: на кухне куча еды, которую можно взять незаметно.

Можно, но я ведь не ради принципа. Смеха ради, слегка все разворошив и сунув в ведро пару копченых колбасок и шоколадку, я возвращаюсь в постель. Продолжить пост и размышления о том, что дух намного сильнее плоти. Плоть молчит, дыхание пахнет гнилыми яблоками и ацетоном. Ральф не приходит. Пересчитал шоколадки с колбасками, убедился, что плоть слаба и рапортовал Стелле.

Та, видно, посоветовала ему лишить меня своего внимания.

Умничка, Ральф! Слушай своего терапевта.

Я посмеялась бы, но я не могу. Глаза болят, губы потрескались, пальцы на руках, кажется, покрыты папиросной бумагой. Если бы Ральф зашел, он бы это тоже заметил. Но Ральф не зашел и тете тоже зайти не дал.

Вторая ночь проходит в тягучем полусонном бреду. Похоже, скоро я впаду в кому.

Еще одна ночь, и день, еще одна ночь.

Утром все повторяется с самого начала. Никакого внимания. Оба уходят, нарочито громко захлопнув дверь. По-хорошему надо пойти и пошерудить еду, но у меня уже нет сил спускаться. Я, то проваливаюсь в тяжелый, как кома сон, то в тягучий сон, настоящий.

К вечеру, – или это раннее утро, – мне начинает сниться Небесный Свет и слышаться голоса Серафимов.

– Вы что с ума сошли?! – шипит Серафим. – У нее обезвоживание!