Мальчуган

– Подумай, нелепость какая – заставили понапрасну сидеть в школе до четвертого часа!

– Ну да? – засмеялся «Дикобраз», но потом серьезно добавил: – Послушай-ка, ты слишком много ругаешь школу! Смотри, если ругать, так уж давай только при мне, а то, знаешь, люди ведь есть всякие, – сказал он, как будто предостерегая меня.

На углу мы с ним разошлись, и расспросить подробно обо всем не было времени.

Когда я пришел домой, явился хозяин.

– Заварю-ка чайку! – сказал он.

«Раз говорит «заварю», значит, угостить хочет», – подумал я. Но хозяин без стеснения заварил мой чай и стал пить сам. По всему было видно, что и без меня он не раз практиковал это «заварю-ка чайку!».

Хозяин, по его словам, любил книги, картины и антикварные вещи и якобы поэтому в конце концов стал потихоньку торговать ими.

– Вы вот тоже, судя по вашему виду, изволите обладать весьма утонченным вкусом, – однажды заявил он, после чего обратился ко мне с совершенно нелепым предложением: – Не начать ли и вам ради удовольствия понемножку тоже заниматься этим? Как вы думаете, а?

Два года тому назад, когда я по одному поручению зашел в отель «Тэйкоку», меня там по ошибке приняли за слесаря, – было такое дело. Когда, повязав голову платком, я осматривал статую Будды в Камакура [11 - Огромная полая статуя Будды, которую осматривают не только снаружи, но и изнутри, где имеется специальная лесенка.], то какой-то рикша назвал меня старшиной, – и это было. Немало было в прошлом и других случаев, когда меня принимали не за того. Но чтобы кто-нибудь сказал, что я обладаю весьма утонченным вкусом, – такого еще не бывало! Да это вообще сразу поймешь по одежде и по всему моему виду. Посмотрите хотя бы на картинах: там человек с изысканным вкусом обязательно с капюшоном на голове или с листками бумаги для стихов. Всерьез сказать такое обо мне мог только изрядный жулик!

– А по-моему, это противное занятие, – сказал я. – Вроде как отмахнуться от всего и уйти на покой, бездельничать.

– Хе-хе-хе! – засмеялся хозяин. – Сначала-то оно, верно, никому не нравится, но уж если займешься, то не разлюбишь, – сказал он и, опять налив себе чаю, стал пить, как-то странно придерживая чашку.

Собственно говоря, я сам накануне вечером попросил его купить чаю, но такой горький, как этот, мне не нравился. Выпьешь чашку – и в животе делается нехорошо. Я заметил хозяину, чтобы он впредь не покупал горький чай.

– Слушаюсь, – ответил хозяин и нацедил себе еще чашку: чай-то чужой, вот и пьет сколько влезет!

Наконец он откланялся, и я, подготовившись к завтрашним занятиям, сразу же лег спать.

И вот началось: изо дня в день я ходил в школу и занимался там по распорядку, и изо дня в день, как только я возвращался домой, появлялся хозяин и говорил: «Заварю-ка чайку!» Через неделю я уже знал, что творилось в школе, и достаточно познакомился с хозяйской четой.

Я стал присматриваться к другим преподавателям. Оказалось, с тех пор как они подержали в руках приказ о моем назначении, в течение недели, а то и месяца их очень беспокоило, какое у меня сложилось о них мнение – хорошее или плохое? Меня же мысли о моей репутации ничуть не тревожили. Случалось, что в классе я допускал какой-нибудь промах и на какой-то момент становилось скверно на душе, но проходило полчаса, и это ощущение исчезало бесследно. Такой уж я человек: может, и хотел бы, да не могу долго волноваться. Как ученики воспринимают мои ошибки в классе, как на это реагируют директор и старший преподаватель – на все мне было ровным счетом наплевать. Я не был слишком самоуверенным человеком, но характер у меня был такой, что я иной раз мог поступить и очень энергично. Я решил, что, если эта школа мне не подойдет, я сразу же уйду куда-нибудь в другое место, и поэтому нисколько не боялся ни «Барсука», ни «Красной рубашки». Тем более я не заботился о том, чтобы угождать каким-то мальчишкам в классе или подлизываться к ним.

Школа меня устраивала, но вот о квартире этого нельзя было сказать. Если бы хозяин приходил только чай пить, это еще можно было бы терпеть, но он приносил с собой разные вещи. То, что он показал мне в первый раз, по всей вероятности, были заготовки для личных печатей [12 - Личные печати имеют в Японии широкое распространение. Личная печать художника на его картине обязательна.], хозяин разложил передо мной их штук десять и предложил:

– Покупайте. Три иены за все, недорого.

– Что я, какой-нибудь бродячий художник, что ли? – возразил я. – Мне эти вещи ни к чему!

Тогда в следующий раз он принес какэмоно [13 - Какэмоно – японская картина, написанная на продолговатой полосе бумаги или шелка; такую картину вешают обычно в токонома, то есть в стенной нише.] с цветами и птицами, работы не то Кадзана, не то еще кого-то там. Он сам повесил картину в токонома.

– А ведь здорово! – сказал он. – Не правда ли?

Я сделал вид, что мне нравится, и вежливо отозвался:

– Н-да, пожалуй.

Тогда он пустился в разъяснения:

– Видите ли, есть два Кадзана: один из них – это Кадзан, и другой – Кддзан, а эта картина – она работы этого Кадзана.

Высказав этот вздор, хозяин стал наседать:

– Купите! Только для вас отдаю за пятнадцать иен!

– Денег нет, – отказывался я. Но он не унимался:

– Денег нет? Отдадите, когда вам будет угодно.

– И были бы деньги, все равно не купил бы! – наконец сказал я, и только тогда удалось от него избавиться.

В следующий раз он приволок большущую плитку для растирания туши, величиной с кровельную черепицу.

– Это танкэй [14 - Танкэй – плитки для растирания туши; изготовлялись в Китае в Танскую эпоху (VI–IX вв. н. э.) из камня, который добывался в долине Танкэй (отсюда и название этих плиток), находящейся в теперешней провинции Гуандун; считаются редкостью и ценятся за высокое качество.], – объявил он.

Хозяин так важно два или три раза повторил это слово, что я, шутки ради, спросил:

– А что это такое – танкэй?

Он сразу же начал рассказывать.

– Танкэй, – сказал он, – бывает из верхнего слоя, из среднего слоя и из нижнего слоя. Теперешние все – из верхнего слоя, но эта плитка, наверно, из среднего слоя. Поглядите на ее пятнышки: их у нее три. Это большая редкость. И тушь на ней хорошо растирать. Попробуйте, пожалуйста! – совал он мне под нос огромную плитку.

– А сколько она стоит? – полюбопытствовал я.

– Видите ли, эту вещь привезли из Китая, и ее владелец говорит, что непременно хочет продать ее, поэтому можно отдать вам по дешевке, за тридцать иен.

«Нет, он окончательно спятил с ума! В школе я еще как-нибудь смогу продержаться, но этой пытки антикварными вещами мне, кажется, долго не вынести!» – думал я.

Однако и школа мне скоро опротивела. Однажды вечером, прогуливаясь по улице Омати, я увидел рядом с почтой вывеску: «Лапша из гречневой муки». Под этой надписью было добавлено: «Токио». Я очень люблю гречневую лапшу. Еще, бывало, в Токио идешь мимо закусочной, вдохнешь аромат пряностей – и захочется тебе нырнуть за бамбуковую шторку, висящую у входа. До этого дня из-за математики и старинных вещей я не вспоминал о гречневой лапше, но тут, когда я увидел эту вывеску, пройти мимо было невозможно. «Раз уж такой случай, – подумал я, – зайду-ка съем мисочку». Я вошел в закусочную, огляделся: совсем не соответствует вывеске. Если уж написали «Токио», хоть бы почище сделали. Но то ли они не видели Токио, то ли денег у них не было, только в закусочной было невероятно грязно: цыновки выцветшие и вдобавок шершавые, стены совершенно черные от сажи, потолок закопчен лампой и притом до того низкий, что невольно голову втягиваешь в плечи. Единственное, что здесь было совершенно новым и чистым, – это вывеска «Лапша из гречневой муки» и под ней меню с указанием цен. Не иначе хозяин купил старый дом и всего два-три дня как открыл свою торговлю.

В меню на первом месте значилась тэмпура [15 - Тэмпура – гречневая лапша с жареной рыбой.].

– Эй, дайте-ка тэмпура! – громко сказал я.

Три человека, которые сидели компанией в углу и, причмокивая и чавкая, что-то ели, все разом обернулись в мою сторону. В помещении было полутемно, и сначала я не обратил на них никакого внимания, но тут, взглянув на их лица, я увидел, что все трое были ученики из нашей школы. Они поклонились мне; я тоже поклонился им. Я давно не ел гречневой лапши, и в этот вечер она показалась мне такой вкусной, что я умял четыре порции тэмпура.

Когда на другой день, ничего не подозревая, я вошел в класс, на классной доске иероглифами величиной чуть ли не во всю доску красовалось: «Учитель – тэмпура». А все ученики, глядя на меня, открыто смеялись. Это было так глупо, что я спросил:

– Разве есть тэмпура смешно?

– Да, но четыре порции – это уж чересчур! – крикнул один из них.

– Четыре порции или пять, кому какое дело? За свои же деньги я ем! – сказал я и, побыстрее закончив урок, ушел в учительскую.

Через десять минут я пошел в другой класс и на доске увидел: «Четыре порции одной тэмпура! Но смеяться воспрещается!» В том классе я даже не особенно и рассердился, но здесь это меня здорово разозлило. Это уж была выходка, переходившая границы шутки! Все равно что взять лепешки и сжечь дочерна, вместо того чтобы сделать их румяными. Кому это нравится? А эти чурбаны таких тонкостей не понимают: они, видно, думают: «Э, жми сколько влезет, не беда!» Живут в этом тесном городишке, где час походишь – и уже смотреть не на что, развлечений никаких нет, вот и готовы случай с тэмпура раздуть до события вроде японско-русской войны. Жалкие людишки! С малых лет их так и воспитывают. А потом получаются вот такие ничтожества, вроде искривленного клена, выращенного в цветочном горшке. Если бы это делалось по простодушью, можно бы вместе посмеяться с ними – и все тут. Ну а это что же такое? Дети, а уже такие злые!

Я молча стер с доски написанное и сказал:

– По-вашему, такая выходка забавна? Это подлая насмешка! Вы знаете, что значит подлость?