Тайный год. Неизвестный дневник священника

Для архимандрита непреложна следующая истина: без религии невозможно нравственное воспитание народа:

«Религия… везде нужна как единственно-исключительное живое творческое начало… К сожалению, в наше время и особенно в нашей разнузданной и проросшей всякими соблазнами и преступлениями стране о религии… никто не думает. В наше время среди православного мира религии нет места ни в материнстве, ни в воспитании детей, ни даже у духовных родителей, у священников. Скажу правду, у нас в России редкая жена священника обвевает колыбель своего ребенка религиозным дыханием молитвы или даже осенением крестным знамением, отчего сплошь и рядом получается такое явление: отец священник, а сын форменный безбожник»[10 - Естественное, обыкновенное питание дитяти грудью [Запись от 19.12. 1927].].

Этому наблюдению миссионера трудно что-либо возразить, тем более в плане эмпирических наблюдений над происходившим со страной сползанием в бездну. Но следующее замечание автора вызывает удивление крайностью своего подхода:

«Беру смелость думать, что дети-безбожники у священнослужителей являются печальным результатом зачатия их или непосредственно до литургии, или тотчас после литургии, или под праздник, или великим постом. Вы смеетесь?! Смеяться над этим нельзя: этот факт неопровержимо свидетельствует о себе самом; а поэтому о нем нужно скорее плакать, чем смеяться»[11 - Там же.].

Во всем этом пассаже характерна сосредоточенность на контроле над настроением человека, на культивировании у него чувств и психологических состояний, но не на цельном, разностороннем подходе к проблеме воспитания детей и христианской личности. И это типично для российского обывателя той эпохи. Массовый человек скорее заботился о том, чтобы росту ребенка не помешал «сглаз», чем о том, чтобы окружать того по мере взросления всесторонней духовной и интеллектуальной поддержкой.

Автор высказывается против «естественного зачатия» как чисто животного акта, недостойного призвания человека. Из животного соития рождаются только животные, преступники и просто нелюди, «дегенераты». Он ссылался на свидетельства своих бывших подопечных, уголовных преступников и босяков: «Сеяли нас блудники, а пожали прелюбодейцев». Соответственно и в народе от таких рождений понижается мораль.

По о. Спиридону, соитие и акт зачатия должны быть религиозными, т. е. совершаться в соответствующем настроении. Мало того, беременная женщина должна постоянно читать Новый Завет, молиться и взывать «ежемоментно» к Богу, осеняя свои сосцы крестным знамением. Она также должна «пламенно» читать Иисусову молитву. И, конечно, автору-монаху нужно убеждать будущую мать в важности «благодатного» кормления младенца грудью. Только у таких матерей могут вырасти гении и просто здоровые, бодрые люди. Он предупреждает о вреде кормления во время и тотчас после «половой страсти», из-за чего у ребенка происходят «сильный понос и головные боли». «Религиозная беременность» матерей, «религиозное кормление» ими грудью своих младенцев – внутренние состояния, которые привлекают на детей «Христову силу», рождающую «истинных христиан». Отец Спиридон сокрушается тому, что наши матери мало приобщаются к этой силе, которая только и может преобразить нацию в подобие Церкви. Он восклицает: «О, если бы христиански создавать ее в себе, тогда весь мир был бы совершенно другим миром…»

Здесь мы сталкиваемся с культивированием некоего утопического идеала, состояния человечества, которое можно построить чисто техническими средствами, пусть аскетического и благочестивого толка. Как известно, в «Утопии» Томаса Мора (XVI в.) прочность будущего брака достигалась посредством того, что невесту и жениха показывали друг другу голыми, дабы те столь диковинным образом могли сознательно сделать выбор спутника на всю оставшуюся жизнь. (При этом целомудрие до брака оберегалось посредством угрозы жестоких наказаний за его нарушение.) В аскетических и мистических рассуждениях архимандрита по поводу правильного зачатия, правильной беременности и правильного кормления грудью скрывается жажда «правильного», благочестивого, устроения общества, без которого оно обречено на гибель.

Нынешняя медицина также считает существенным для здоровья детей психологическое состояние их родителей перед и во время беременности и после родов. Однако формирование личности – процесс многогранный, непрерывный. Он не может обусловливаться какими-то отдельными деталями и правилами. И тем более для религиозного сознания очевидно, что «создавать в себе Христову силу» ради достижения Царства Небесного, как того жаждал миссионер Спиридон, невозможно в принципе. Эта сила не создается человеческими усилиями, ее можно лишь попытаться «привлечь» к себе и то лишь как дар божественного милосердия[12 - Как известно, Аврааму, т. е. родоначальнику народа Завета, Бог может детей воздвигнуть из обычных камней. См.: Мф. 3:9.].

Можно согласиться с автором, что религиозность должна быть творческой силой, сопровождающей детство на всем его протяжении. Но мелочная регламентация ее проявлений отдает схоластикой и грозит выветриванием духа.

В связи с вопросом правильного/неправильного кормления грудью автор, словно Савонарола, доходит до точки эмоционального кипения, когда упоминает о практике «цивилизованного мира» привлекать нянь к кормлению младенцев грудным молоком. Он считает это признаком приближающегося всеобщего вымирания. Примером подобного гибельного состояния для него является современная «гнилая интеллигенция», которую он сравнивает со смердящим болотом, кишащим «бациллами смерти». Он подчеркивает, что даже «скотское молоко» не опасно для детей, ибо у животных нет «тех злых волевых бацилл», какие обитают в зловредных эмоциях раздраженной женщины-матери[13 - См.: Спиридон, архим. Естественное, обыкновенное питание дитяти грудью. [Запись от 19.12. 1927.]]. Но няни-кормилицы в данном отношении еще опаснее. Для о. Спиридона последние суть чуть ли не исчадия ада. По-видимому, в мещанской и рабочей среде, где миссионер проповедовал много лет, он мог наблюдать примеры духовной нерадивости у нянек, живших в людях. Во всяком случае, мимо его сознания прошли примеры противоположные[14 - Известно, к примеру, что знаменитая Арина Родионовна (1758–1828), няня А. С. Пушкина, благополучно выкормила его старшую сестру Ольгу.].

Зато в длинном ряду пристрастных обличителей пороков нашей интеллигенции отныне можно помещать и имя архимандрита[15 - В этом он шел вслед за о. Иоанном Кронштадтским, обличавшим интеллигенцию. «Так называемые интеллигенты самовольно взяли на себя роль народных руководителей» ([Иоанн Кронштадтский, прот.] Автобиографическая беседа с сарапульскими пастырями // Святой праведный Иоанн Кронштадтский. В мире молитвы. М.: Отдел религиозного образования и катехизации Московского Патриархата, 1994. С. 28.) О влиянии о. Иоанна на киевского миссионера см. ниже в тексте статьи.]. В начале XX столетия, еще до появления сборника «Вехи»(1909) с его призывом к российским интеллектуалам и прогрессистам покаяться, филиппики подобного рода постоянно звучали со страниц многочисленных церковных изданий. Это не мешало Кислякову признавать своим духовным отцом церковного интеллектуала и широко образованного интеллигента профессора Экземплярского.

В ряду невнятных, несправедливых и резко обличительных выпадов со стороны нашего миссионера стоит и поминание «масонов» в числе тех, кто привел Россию на грань гибели.

Упоминая о врагах Церкви, девятнадцать веков воюющих с нею, о. Спиридон безапелляционно заявляет, что они «делаются то масонами, то революционерами, то сатанистами, а потом кончают сумасшествием»[16 - Запись от 23.07.1928.], повторяя в данном случае азы дешевой антиреволюционной (и одновременно антисемитской) пропаганды какого-нибудь «Союза русского народа». Сам же архимандрит в других местах своих писаний неоднократно и ярко высказывался в том смысле, что главной пагубой для христианской России являлись нерадивые христиане и их руководители. Что, конечно, является безусловной истиной, подтверждаемой многочисленными историческими свидетельствами.

В одном из своих ярких и полных боли описаний современных разорителей Церкви – от украинских самосвятов до русских обновленцев различных толков – архимандрит от зарисовок конкретных бесчинств переходит к глобальному умозаключению. Он утверждает, что идеи церковной реформации «вытекают исключительно из одной идеологии, именно из идеологии иудейской, семитической – самого непримиримого, ярого и коварного врага Церкви Христовой»[17 - Там же.]. Несколькими строками выше он точными штрихами нарисовал базарный характер поставления самочинных «епископов», над которым пьяный священник читает молитву; упомянул о заигрывающих с идеей социальной революции церковнослужителях – все то, что имело место в русско-украинской реальности 1920-х годов. Но доморощенных горе-«реформаторов» вдруг увязывает с «иудейской идеологией». Что он имел в виду? Как всегда, когда о. Спиридон путается в источниках своей интеллектуальной рефлексии, в его образах и формулировках начинается опасное раздвоение смысла. Конечно, в своем описании он отсылал к традиционной церковной картине мира, в которой «иудейство» всегда было синонимом иерусалимской толпы первых лет нашей эры, толпы жестокой и фактически безбожной. Но эта отсылка накладывается у него и на миф об «иудео-масонском заговоре», широко распространявшийся с начала прошлого столетия в России. В какой-то мере, подсознательно и эмоционально, автор не отстранялся от сомнительной ассоциации, ибо, как и большинство тогдашних христиан (с той или иной степенью слепоты), не различал за ней духовной опасности.

Спиридон – во многом традиционалист-консерватор, таким он органично формировался и в детстве и в последующие годы самообразования. В этом он очень похож на знаменитого протоиерея Иоанна Кронштадтского. Архимандрит в своих писаниях часто подражает этому «всероссийскому пастырю»: его пафосу, его страстному прославлению Бога и обличению противников религии, нерадивости и лености духовной. Напряженная энергия восторга перед замыслом Всевышнего, возмущение равнодушием паствы и общества, неправой верой – черты, объединяющие этих двух священнослужителей. Для о. Иоанна есть лишь одна наука – умение «побеждать грех», но при этом в своих доказательствах правоты этой науки из наук, правильности религиозного подхода к жизни он стремится быть «научным». Его объемный дневник «Моя жизнь во Христе» (1894) пронизан наукоподобной риторикой, призванной доказать главенство религии, периодически затрагивающей и реалии современности. Вот как протоиерей описывает текучесть материи («вещества»), всегда при этом покорной Высшей неизменной воле:

«Нет ничего изменчивее вещества; оно изменяется в миллионы видов естественным образом, по законам Творца… Даже человек иногда в тысячи видов изменяет вещество. Что же сказать о Боге, создавшем всяческая? Свойство вещества – изменяемость. С духом разумным Господь этого не делает и не хочет делать: свойство духа есть неизменяемость… До бесконечности разнообразны формы растений, и все из одной земли… А тела животных – как они разнообразны! Итак, свойство вещества – изменяемость; при этом условии и мир сотворен со всем разнообразием. Слава Единому вечно неизменяемому! Если бы вещество было неизменяемо, тогда не был бы Бог всесилен»[18 - Иоанн Кронштадтский, прот. Моя жизнь во Христе или минуты духовного трезвения и созерцания, благоговейного чувства, душевного исправления и покоя в Боге. М., 1894. Т. 1. С. 78. Репр. 1988 (США).].

Для архимандрита, не окончившего и четырехклассной школы, как и для кандидата богословия о. Иоанна, вся наука заключалась, прежде всего, во Христе («Христос – мое знание»). Записки киевского миссионера пронизаны стремлением воцерковить научное знание, включив его во всемирный, космический хор, славящий Творца. Постоянно, с какой-то одержимостью поминает о. Спиридон «космогонию», другие планеты и миры, которые при всем своем отличии от Земли, также пронизаны единым замыслом Бога. Он поминает биологию, астрономию, химию, периодическую таблицу Менделеева, зоологию, антропологию, геологию и все «остальные дивные науки», которые должны препоясаться любовью к Святой Троице![19 - См.: Запись от 25.05. 1928.] Более того, созерцая картины Страшного Суда, о. Спиридон не забывает отметить, что видел там и инопланетян, «бесчисленнейших жителей других миров»[20 - Запись от 06.10. 1928.], и даже «мучеников за Христа из других миров»[21 - Запись от 13.08. 1928.].

Здесь уже сказывается влияние научно-популярных изданий первой трети XX века, всех этих бесчисленных «Научных обозрений» и «Вестников знаний» с их гимном науке, влияние новейшей фантастической литературы, превозносившей научное знание как новую религию. Но при этом цель подобных «инопланетных» образов в размышлениях о. Спиридона та же, что и у о. Иоанна Кронштадтского – возведение всего тварного многообразия к воле Св. Троицы, благословившей природу[22 - Природа для Кислякова – «второе Евангелие». Он делает при этом одну оговорку: «иногда» она на него воздействует как евангелие, особенно весна, разогревающая чувства восторгом перед Создателем. См. записи от 8.03. 1928 и 26.04. 1928.].

«Птицы неумолчно оглашают всю поднебесную, – размышляет архимандрит. – Хорошо! Но ведь это “хорошо” мы очень мало знаем, мы знаем только его на крошечной нашей Земле, тогда как это живое “хорошо” существует и на других бесчисленных планетах, на которых есть так же, как и на нашей Земле, разумные существа, где есть, как и у нас, религия, и религия не какая-нибудь, а религия, объектом которой есть один и тот же Триипостасный Бог»[23 - См.: Запись от 10.05. 1928.].

«Я поражаюсь тому, что христианство распространилось неведомыми путями и на все миры вселенной»[24 - Запись от 13.08. 1928.].

Во всех мыслимых и немыслимых формах и видах жизни «Голгофа Христа уничтожила ад»[25 - Запись от 06.10. 1928.].

При этом, воспаряя умом в запредельные, хотя и сочиненные разумом миры, архимандрит с легкостью впадает в злободневность прозаических обличений. И опять же, подобно пастырю из Кронштадта, он жестко бичует словом протестантов на русской почве (баптистов).

В конце XIX века о. Иоанн Кронштадтский гневно писал о лютеранах:

«Столь… богоугодное дело – почитание святых икон – многие лютеране и англиканцы считают чем-то неестественным… идолопоклонством и ересью… Это ли вера евангельская?.. Нет, это самодельная церковь, составленная по произволу человеческому, под влиянием страстей человеческих и угождающая страстям человеческим; это “истина в неправде” (Рим. 1:18)… Это не церковь, а душепагубное рассечение тела Христова»[26 - Иоанн Кронштадтский, прот. Моя жизнь во Христе… Т. 2. С. 188–189.].

Архимандрит Спиридон во второй половине 1920-х гневно пишет о баптистах:

«Такие церковные лица или общества, как баптисты, которые изгоняют детей из общественной христианской молитвы… являются скрытыми антихристами… Пусть эти христианские ироды, пустосвяты, невежественные дегенераты обратят внимание на евангельские слова [См.: Лк. 2, 41–42], авось гордая сатанинская чешуя спадет с их близоруких очей, и, быть может, они поймут, что Сам Иисус с родителями посещал ежегодно храм Господень. Впрочем, что о них говорить? Они по своему невежеству и косности своего сердца могут и на эти слова евангелиста сказать, что родители Христа в годы Его детства оставляли Христа в Назарете с нянькой, ибо от наших русских сектантов всего можно ожидать!»[27 - Запись от 03.07. 1928.]

Чтобы понять силу влияния традиционалиста-консерватора (и почетного члена «Союза русского народа») прот. Иоанна Сергиева на архимандрита Спиридона, стоит еще раз обратиться к упоминавшемуся выше пассажу с «неправильным» кормлением младенца. Архимандрит высказывает серьезную тревогу в связи с тем, что неблагочестивая мать в состоянии ожесточения или сразу после ссоры «с мужем или соседкой» (sic!) может покормить своего дитя молоком, наполненным флюидами ее злобного состояния, после чего тот может умереть. Миссионер замечает, что ему известны такие случаи. Откуда же у него такие сведения?

Его источник мы можем установить вследствие распространенности этого убеждения в церковном народе в эпоху поздней Российской империи. Об опасности «ядовитого» материнского молока упоминал протоиерей Григорий Дьяченко в своей эклектичной и широко популярной в свое время энциклопедии «Из области таинственного»[28 - См.: Дьяченко Г., прот. Из области таинственного: Простая речь о бытии и свойствах души человеческой, как богоподобной духовной сущности с приложением рассказов и размышлений, приводящих к признанию духовного мира вообще. (Материалы для опытной психологии и естественно-научной апологии христианства.) Москва, 1900. С. 310.]. Он писал: «Descuret приводит случай, как, в продолжение четырёх лет, одна молодая женщина внезапно потеряла своих двух детей и одного грудного, потому что кормила их грудью немедленно после припадков сильного гнева». В свою очередь в примечании к этому пассажу Дьяченко отсылал к старому французскому источнику, сочинению «Медицина Страстей», изданному во времена правления короля Луи-Филиппа I, последнего из династии Бурбонов[29 - См.: Descuret J.-B. F. La medicine des passions. Paris, 1844. P. 56–57. Дескюре, Жан Батист Феликс (1795–1871), французский врач, писатель-моралист. Доктор медицины и доктор филологии. Более 30 лет практиковал врачом в Париже, участвовал в борьбе с эпидемией холеры (1836), за что был награжден орденом Почетного легиона. В его главный труд «Медицина Страстей, или страсти, рассматриваемые в их отношении к болезни, законам и религии» (опубл. в 1841) включены примеры из многолетней личной врачебной практики. Книга, получив большую известность, вскоре была переведена на испанский и итальянский языки. На русском вышла несколькими изданиями (1869–1870, 1877; отд. главы – в 1899).].

Весь эпизод, «доказывающий» связь между внутренним состоянием матери и пользой или пагубностью ее молока, говорит не столько об опоре на знание, сколько на внутреннее убеждение, на вековую религиозную традицию, на мировосприятие.

Это пафос сознания, ищущего опору любых явлений в вере, причем в вере в нравственное начало бытия. Всякая глобальная идеология чаще всего с легкостью поддается искушению подверстывать к системе своих проповеднических (пропагандистских) инструментов непроверенные факты, предания, взятые на веру, ибо главное для идеологии – демонстрация «здравого смысла», который она претендует единолично представлять окружающим. Дьяченко собрал в кучу гигантский разнородный материал в целях апологии христианства, как значится в подзаголовке его книги. Собственно о. Спиридон (как и один из его образцов для подражания, о. Иоанн Кронштадтский, исповедовавший однажды архимандрита во сне) и был одним из апологетов христианства конца эпохи Российской империи и начала новой эпохи гонений на религию.

Он прожил 57 лет и всю сознательную жизнь выступал в защиту христианства, Церкви, евангелия. Он мог критиковать порядки в церковной ограде, жестко обличать руководителей Церкви, бичевать нравы паствы, общества, лидеров общественного мнения, культуру, однако он делал все, что мог, для оздоровления, укрепления и расширения христианского мира в его православном изводе. Для этой цели он применял все свои умения и способности. Отсюда берут начало его раздвоение и противоречивость. Резко выступая в записках против реформ в Церкви, которые, по его мнению, рождены из «идеологии семитической»[30 - Запись от 23.07. 1928.], он на практике действовал как типичный реформатор. Речь идет не только об особенностях служения литургии (открытые царские врата) или проведения им общей исповеди, но и об устройстве Братства Иисуса Сладчайшего, которое он возглавлял. История же возникновения этого братства, методы пастырской работы архимандрита были вызваны необходимостью срочного противодействия натиску безбожия, секуляризма и дегуманизации, обрушившихся на человека в распавшейся Российской империи.

Вот что показал на допросе 21 ноября 1930 года друг архимандрита киевский священник Анатолий Жураковский:

«[Отец Спиридон ставил] себе целью широкую демократизацию Церкви, возрождение древних церковных обычаев, реформу церковного быта… Главное обвинение [архимандрита со стороны его епархиального начальства] было – идеология отца Спиридона, в частности, его чрезвычайно резкие суждения о войне и деятельности церковной власти. За последние годы братство жило своей обособленной жизнью – находясь под подозрением у духовенства за свой особый уклад, особое служение (русский язык, открытые Царские врата и т. д.)…»[31 - Проценко П. Г. К незакатному Свету. Анатолий Жураковский: пастырь, поэт, мученик. М., 2017. С. 235. (Курсив мой. – П. П.)]

В 1919-м после выхода в свет первой книги архимандрита его противники среди духовенства выдвигали предположение, что за ним якобы стоят какие-то ученые кукловоды (из той же «так называемой интеллигенции»), направившие его волю и перо на критику Церкви. Это не соответствовало действительности. В стремлении что-то противопоставить драме агрессивной секуляризации, разворачивавшейся в бывшей православной державе, Кисляков, в самом деле, нашел в церковном Киеве единомышленников. Однако им двигала, прежде всего, практическая необходимость найти линию христианского поведения в условиях деморализации всех положительных, охранительных и творческих, сил в революционной стране. Если и можно сказать, что им кто-то руководил в его практической работе, то только указав на самую российскую (украинскую) реальность и те тяжелейшие задачи, разрешения которых она требовала.

Поразителен и эпизод с раздвоенным отношением о. Спиридона к аскетизму как важному принципу внутренней жизни Церкви.

В своей книге «Царь христианский» архимандрит заявлял о непонимании таинственной стороны брака, казавшегося ему слишком естественным по своей природе. Таким протестным образом он подчеркивал неотмирную природу Церкви, в которой не может быть ничего приземленного. В своих записках (через восемь лет) он кается в тогдашнем неправомыслии. Наконец он понял, что есть таинственная сила в «благодатном браке», в котором только и возможно «благодатное зачатие», приводящее к рождению будущих «граждан Царства Божия». К такому браку приводит осмысленная христианская жизнь, наполненная воздержанностью и молитвой, превращающих деторождение в своеобразный акт «доставки» на землю гениев и святых. Подобный брак, по нынешнему убеждению монаха, есть «семейное содружество ангелов», «совместный идейный аскетизм» и «истинное таинство»[32 - Запись от 11.07. 1928.]. Дети увенчивают христианскую семью славой.

Даже девственные браки, в которых супруги, по тайному обету, живут как брат и сестра, стоят «далеко ниже» чадородного благодатного брака. И – мысль архимандрита делает резкий зигзаг и выносит жесткий приговор: «девственные браки» «являются сплошь и рядом плодом глубочайшей прелести». Такой брак, по видимости «подвижнический», он называет «болотным скоплением и грязненькой лужей тщеславного рекламного пустосвятства! Такой брак есть благочестивый онанизм и больше ничего»[33 - Запись от 19.12. 1927.].

Каскад громовых обличений превращается в одну развернутую гиперболу, смысл которой заклеймить бездетность в христианской среде. Косвенным образом вся эта тирада направлена, как ни странно, в адрес близких друзей Кислякова, священника Анатолия Жураковского и его супруги, Нины Сергеевны. Венчанные, они вскоре стали жить в воздержании, которое, по последним данным, было отчасти вынужденным (жена батюшки вследствие болезни не могла иметь детей).

В этом вопросе чувства архимандрита разрываются от непримиримого противоречия. Сам он признается, что «без религиозного аскетизма» его «“я” умирает»[34 - Запись от 13.12. 1927.]. Но когда в безвыходной житейской ситуации его близкий духовный друг по необходимости обращается к аскезе в браке, о. Спиридон если окончательно и не осуждает этот тип брака, то подчеркивает его сомнительность и даже «прелесть».

Правда, мы ошибемся, если воспримем такую нелогичность результатом серьезного духовного опыта, к которому обычный человек, как правило, и близко не приближается. Нет. Перед нами всего лишь типичное ситуативное суждение о болезненных проблемах, глубоко задевавших автора записок. Более того, все они в каком-то смысле являются потоком подобных суждений, порой пристрастных, очень индивидуалистичных, порой направленных на что-то очень конкретное и единичное, что он хотел запечатлеть на бумаге и отношение к чему стремился обозначить.

В марте 1928 года о. Спиридон горячо настаивает на идее бессмысленности для христианина «заботиться об улучшении общественной жизни», ибо его жизнь заключена во Христе[35 - См.: Запись от 20.03. 1928.]. Известно, что в это же время он подписывает письмо с протестом ряда киевских священников против коллаборационизма правящего киевского митрополита Михаила (Ермакова; 1862–1929). Более того, в январе того же года направил ему личное письмо с выражением несогласия…

Вообще противоречивые, часто совмещающие прямо противоположные утверждения, писания архимандрита невозможно понять, исходя из традиционных представлений о литературе. Все его тексты – набор ярких, кричащих в своей внутренней неразрешимости картин и образов, отчаянных свидетельств о болезнях мира, человека, общества, страны, Церкви, духовенства, своей души… Автором движет, прежде всего, желание высказаться об увиденном, пережитом и осознанном в момент столкновения с острыми проблемами действительности. Он стремится обозначить открывшееся ему духовное знание. Отсюда прерывистое, часто то фантазийное (как в «Царе христианском»), то логически сконструированное изложение понятого им в момент катарсиса. Он высказывается предельно искренне, и каким бы умозрительным, головным или рационально просчитанным ни было его высказывание, оно всегда покоится на главной движущей силе его личности – религиозной вере.

В его записках мы сталкиваемся с напряженным желанием обозреть узловые точки бытия, церковного «космоса», человеческой смятенной души на распутьях мира. Это именно высказывания о глубинных переживаниях его души и всех главных противоречиях жизни. Жизни как таковой, жизни на околице родной ойкумены (село Казинка, Россия, Украина, Восток Европы), в глубинах мироздания и вселенской тьмы.

В темные зимние дни он вспоминает о том, что его «я», в поисках обожения, снисходит «в бездонно-глубинные шахты смирения Христова»[36 - Запись от 18.12. 1927.]. Весной, в праздничные даты Цветной Триоди он развивает этот образ и, обращаясь к Св. Духу, упоминает о вопле к Нему «заключенных в тюрьмах, в сумасшедших домах», «всех обиженных, оскорбленных, угнетенных, обманутых душ», «о слезах соблазненных людей», о страданиях «находящихся в шахтах, в рудниках и ссылках». «Все страдальцы и мученики в мире сем» полагаются на Утешителя[37 - Запись от 19.04. 1928.]. Перед отданием Пасхи он в молитве к Св. Троице вновь упоминает о необходимости спускаться вниз, «в бездонную, душную и тесную шахту глубочайшего смирения и полного самоотречения», чтобы затем подняться вверх[38 - Запись от 8.05. 1928. В этих образах он в некотором смысле предсказал будущие лагерные испытания его друга, священника Жураковского, около года трудившегося в одной из таких шахт на Беломорско-Балтийском канале.].

Хотя записки автора не являются реакцией на актуальную современность, однако ранящие его душу реалии последней не могли не вызывать желания высказаться о гонениях на верующих, о страданиях, переполнявших народную жизнь под властью большевиков.

Затрагивая тему невинных страданий, о. Спиридон не мог обойти и главную боль всех неравнодушных христиан той эпохи: массовое отступничество, позорное существование в новом гражданском бесправии. В это состояние погибели русские люди пришли, осквернив себя дурной жизнью, полной богохульств, «убийств и разврата», хулой на Бога и изменой Ему.

Странным образом, архимандрит очерчивает тему нравственного падения соотечественников общими словами, не сообщая конкретных деталей тех страшных лет. В конце концов, речь он вел о погибели не только общества, но и народа веры, а значит о приблизившемся конце истории для России.

При этом главную вину за пагубу, нисшедшую на родину и Церковь, он возлагает на духовенство. «Мы, пастыри Церкви, больше всех виновны пред Тобою в их [сынов и дочерей родины] духовной смерти. Нас лучше накажи, чем их»[39 - Запись от 07.03. 1928.].

Затрагивая тему погибели страны и Церкви от греховной скверны, в которую погрузился народ, архимандрит неожиданно обращается к надежде, высказывая свое понимание мессианской роли России. По порокам своим она должна быть предана огню вечной погибели, как библейские Содом и Гоморра, но по молитвам святых, предстоящих пред престолом Св. Троицы, ей дано очиститься от своих беззаконий и уподобиться блудной овце, вернувшейся к Пастырю[40 - См.: Запись от 07.05. 1928.].