В его словах Тимофей Никитич уловил отчаяние и страх. Это плохо, очень плохо! Пока не поднялась паника, надо решать, что делать. А – что?! С этими индейцами уже не подружиться, а есть ли поблизости другие? Но и с ними, другими, если они есть, как подружиться, не имея ничего для подношения? Остаться тут, срубить острожек и зимовать, ни на что не надеясь? Острожек срубить – без вопросов, а как и чем кормиться? Конечно, в лесу и олени, и лоси, на худой конец полно морского зверя (мясо его воняет рыбой, но терпеть можно), да и рыбу можно наловчиться ловить, однако и тут подстерегает страшный ворог – скорбут! Сколько от него людей перемерло – счету нет! А индейцы знают, как с ним сладить, значит, выход один – идти на поклон к индейцам, но опять же – с чем к ним идти?
Все эти мысли промелькнули в голове Тараканова за то короткое время, которое ушло у него на огляд томившихся в ожидании товарищей.
– Без грузов на байдарах нам податься некуда, потому байдары надобно вернуть! – решительно сказал он и порадовался, услыхав одобрительный гомон. – Пойдем в погоню. Но – сторожко. Словим случа?й и отобьем!
Из отложенных припасов каждому стрелку добавили огневых зарядов и двинулись вверх по течению реки – где по берегу, по отмелям, где вброд по мелководью. Тараканов с алеутами шел впереди – вели разведку; для связи с остальными он взял Филю Котельникова и то и дело отправлял его с указаниями, как лучше идти. Юнга старался изо всех сил – ему нравилось быть при командире и передавать его приказы. По счастью, речных притоков не было – все больше ручьи, и Тараканов молил Бога, чтобы так и продолжалось: не то встретится какая-нибудь более-менее полноводная речушка, и ломай тогда голову, свернули похитители в нее или нет.
Однако Бог, по всей видимости, занимался другими делами и прослушал мольбу Тимофея Никитича, потому что часу в третьем после полудня на противоположном берегу открылось устье то ли протоки, то ли притока, и командир задумался. По следам выходило, что индейцы продолжали идти по левому берегу, но байдары вполне могли свернуть в приток (или протоку?). Хотя… если аборигены идут к месту своего постоянного проживания, то зачем им отделяться от добычи или опять же добычу отсылать в сторону? Обмозговав положение и посоветовавшись с алеутами, немного лучше знавшими индейцев, Тараканов все же остановился на том, что их добыча, то бишь российское добро, никуда «на сторону» не уплыла, и следует двигаться вперед. Но тут как-то быстро сгустились сумерки и пришлось устраиваться на ночлег – без палаток и костров, чтобы не привлечь внимание противника. Поели всухомятку, запили водичкой из реки, и на боковую.
На другой день на береговом возвышении наткнулись на почерневший от непогоды столб с жестяной табличкой, на которой штурман с помощью Джона Вильямса с трудом разобрал английский текст. Табличка гласила, что некий Дэвид Томпсон, служащий Северо-Западной меховой компании, обследовал эту реку, назвал ее Квилеут-ривер по имени аборигенов-индейцев и объявил торговлю на их территории привилегией компании.
– Опередил нас британец, – сказал Николай Исакович. – Теперь понятно, почему индейцы так враждебно к нам относятся. Их англичане настропалили.
– То нам неведомо, можа, они тако же и англичан шуганули, – раздумчиво заметил Тараканов. – В любом случа?е, теперича известно, как их звать-величать. – Он похлопал по столбу мозолистой ладонью – тот пошатнулся. – А столбец этот, видать, давненько ставили, пора бы ему в костерок. Эй, ребятушки, ну-тко, поднатужьтесь, ли чё ли.
Столб свалили, порубили на дрова для костра.
– Тиз не ест правилно, – заметил Джон Вильямс. – Тиз из бриич, нарушение.
– Зря ты так, Тимофей Никитич, – осудил и Булыгин. – Они и наши знаки тако же изничтожат.
– Изничтожат, – согласился Тараканов. – Покудова не заложим постоянную факторию, так и будем изничтожать. Мы – их знаки, они – наши. Еще не раз и подеремся!
– Никитыч, – из кустов выломился запыхавшийся Парфен Кулаков, он в этот день был старшим в дозоре, – там, впереди, индейцы промеж собой бьются.
– Как бьются?!
– Вусмерть!
– Вусмерть напиваются, а бьются насмерть! – поправил Булыгин. – Как эти-то дерутся, чем?
– Копьями, топорами своими.
– Томагавками, – подсказал Тараканов.
– Ну-дыть, гавками, нычить, – никак упомнить не могу.
– Промеж собой?! – не поверил Булыгин.
– Так они ж разные! Разного роду!
– С чего это ты решил? – удивился Тараканов.
– Так раскраска у них разная. У индейцев кажное племя по-своему красится, – пояснил Парфен. – «Наши» – желтые с красным, а энти, другие, – синие с зеленым.
– Что делать будем? – обратился к Тараканову Булыгин.
Вся команда воззрилась на командира.
Что делать, что делать?! Кабы знал он – что! Однако взялся за гуж…
– Парфен, – позвал Тимофей успевшего отойти к товарищам разведчика, – а из-за чего у них драка – вы не разобрались?
Парфен ненадолго задумался, потом, решившись, тряхнул кудлатой головой:
– Сдается мне, Никитыч, «наши»… ну, которые байдары угнали… напали на тех, других…
– Понял, – перебил его Тараканов и обратился к команде. – Давайте подмогнем тем, кто послабже, заедино с ворами посчитаемся. Глядишь, и друзей обретем. А? Согласны, ли чё ли?
Возражений не было. Приготовили ружья, заряды к ним, и Парфен повел отряд к месту сражения.
Бой уже, можно сказать, закончился: оставшиеся в живых, залитые кровью шестеро индейцев, разрисованных синей и зеленой краской, держали последнюю оборону, прижавшись спинами к скале, выставив копья и томагавки. Среди них выделялся могучий воин; голова его была повязана сине-зеленой лентой, из-под которой торчали три больших пера тех же цветов, а спину покрывала медвежья шкура, ее когтистые лапы лежали на плечах воина. Раскраску лица и голой груди смазывали кровавые потеки.
«Сине-зеленых» окружали не менее двадцати индейцев желто-красной раскраски, уже знакомой русским по схватке на берегу океана. Они воинственно улюлюкали, пританцовывали и быстро перемещались с места на место, заставляя оборонявшихся обращать внимание то в одну, то в другую сторону.
– Рассредоточивают силы, – громким шепотом сказал Булыгин. – Вот-вот набросятся.
Тараканов оглядел своих, все ли готовы.
– Значится, так, – тоже шепотом сказал он, – по моей команде стреляем, и чтоб ни одна пуля мимо не прошла! И зараз идем в атаку. Драться на смерть, без пощады! Нам терять нечего! Ежели победим, выживем! Поняли, товарищи?
Все вышло, как задумано. Залп из двух десятков ружей скосил больше половины «желто-красных». Оставшиеся не успели опомниться, как были атакованы с двух сторон. Прижатые к скале «сине-зеленые» мгновенно перешли от обороны к нападению и своими копьями и томагавками действовали куда решительнее, нежели неожиданные спасители, выскочившие из кустов с тесаками и ружьями, приклады которых годились в виде дубин.
Через несколько минут все было кончено. Никто из «желто-красных» не спасся бегством, да они и не пытались убежать, сражаясь до конца и не прося пощады.
Байдары, однако, не нашлись: видимо, квилеуты (а «желто-красные» оказались именно квилеутами) отправили их по какому-то из притоков.
Глава 10
Время то же
Индейская деревня состояла из трех-четырех десятков вигвамов, напоминающих четырехугольные юрты, покрытые корьем и шкурами. Похожие Тимофей видел в киргизской степи на пути к Иркутску. Вигвамы окружали холм, на вершине которого стоял столб, поддерживавший чучело огромного бурого медведя, стоящего на задних лапах. Клыкастая пасть медведя была распахнута в беззвучном реве и своим ужасным видом вызывала у впервые увидевшего ее невольную дрожь во всем теле.
Команду Тараканова привели в деревню спасенные индейцы. Их племя называлось «мака» – так сказал сын вождя, тот самый могучий воин в медвежьей шкуре. Его и звали Маковаян, что и означало «Медвежья Шкура».
Объяснились пришлые с аборигенами довольно легко – тут весьма пригодилась Булыгина с ее знанием многих индейских наречий. Узнав, что она из племени тлинкитов, Маковаян почтительно выразил уважение народа мака этому сильному свободному народу и после всячески подчеркивал свое внимание к Анне Петровне. Что, как заметил Тимофей Никитич, вызывало резкое раздражение Николая.
Появление чужих людей привлекло всеобщее внимание: аборигены собрались у реки большой толпой – не меньше полусотни полуголых раскрашенных мужчин в кожаных штанах и густо оперенных шапках. В руках у многих были топорики, копья и луки. Вперемешку с ними толпились женщины в длинных кожаных балахонах, украшенных разноцветными ленточками и кистями, и ребятишки, некоторые совсем голышом, несмотря на то что было уже довольно холодно.
Своих израненных соплеменников индейцы сразу же увели в большой вигвам у подножия холма. Остальные окружили чужаков и стояли плотной стенкой, правда, ни единым движением не выказывая враждебности, – только оживленно переговариваясь между собой. Тараканову жуть как хотелось узнать, о чем они говорят, но Анна Петровна с расстроенно-сердитым видом объяснялась с мужем, и он не стал встревать в их семейный разбор.
Пришлые постояли, переминаясь с ноги на ногу, а потом усталость взяла свое, и они начали садиться прямо на землю. Первым со словами «Ой, ноженьки не держат!» опустился Филя Котельников, за ним – матрос Прохор Жиляков, а там и все остальные. На ногах остались Булыгины и Тараканов. Тимофею Никитичу в рукопашной ловкий квилеут поранил колено, и оно сейчас нестерпимо ныло, однако командиру, как он считал, не пристало себя ронять.
Мака не отличались высоким ростом (сын вождя был, очевидно, исключением), поэтому Тараканов поверх голов увидел, как из большого вигвама вышли спасенные индейцы, а впереди них, рядом с Маковаяном, шел широкоплечий, чуть пониже ростом, человек. В отличие от остальных, он был полностью одет – в штаны и куртку, обвешанные ленточками кожи, – и не босиком, а в обуви, похожей на мягкие сапоги. Большие разноцветные перья украшали его шапку и спускались на плечи. На груди висело несколько ожерелий из клыков – судя по размерам, медвежьих и волчьих. Шаман или даже сам вождь, подумал Тимофей Никитич и внутренне подтянулся.
– Встаньте, робяты. Власть идет.
Команда, недовольно ворча, поднялась.