Революция сознания. Трансатлантический диалог

Ласло: Стэн, вы говорите о нынешнем почитании науки, упомянув в то же время господство картезианского, бэконианского и ньютоновского взглядов. Мне кажется, что мы питаем пиетет к полностью отжившей науке.

Гроф: Да, проблема именно в этом.

Ласло: Одна из трудностей в развитии и распространении нового сознания заключается в его неизбежном противостоянии доминирующему мировоззрению, поскольку речь идет о воззрении научно-технического истеблишмента. Поэтому необходимо также обновление наших представлений о том, что на самом деле сообщают нам науки. Ведь по сути общество в целом отстает от ведущего края научной мысли.

Гроф: Именно это я и хотел сказать. Престиж науки необычайно высок, но то, что большинство людей подразумевают под наукой, является ньютоновско-картезианской парадигмой, центральное место в которой занимает монистический материализм. Такой способ мышления порождает для нас ужасные последствия – как на индивидуальном, так и на коллективном уровне. Поэтому так важно, чтобы глубокая внутренняя трансформация сочеталась с пересмотром устаревшего научного мировоззрения. В связи с этим, Эрвин, я считаю, что работа, которую вы ведете, чрезвычайно важна для нашего будущего. Помимо того, что она предлагает блистательный синтез таких уже существующих общих концептуальных теорий, как концепции Дэвида Бома, Руперта Шелдрейка и Ильи Пригожина, она делает возможным преодоление разрыва между наукой и духовностью. Наука с отчетливо антидуховной установкой в обществе, где она пользуется громадным уважением и авторитетом, заметно сдерживает интерес людей к духовному поиску.

Ласло: Мы исходим из того, что наука является открытым мероприятием, что она всегда готова измениться с учетом новых данных. Но многие исследователи проявляют невероятный консерватизм, по сути они столь же консервативны, как остальные их коллеги в академическом мире. Поэтому это непростая задача – убедить ученых взять на себя ответственность за передачу знаний, имеющих для людей подлинный смысл и в то же время открывающих новые перспективы. В традиционной, консервативной и жесткой науке нет ничего осмысленного, есть лишь математика и считывание показаний приборов. Людей не беспокоит смысл этих показаний, коль скоро уравнения работают и регулярно сверяются с показаниями и результатами наблюдений. Такой подход не только устарел, он опасен. К счастью, консерватизм не сказывается на творческом и новаторском крае науки, где и происходит большинство прорывов. Там мы видим открытость по отношению к новым идеям, новым мировоззрениям и даже новой духовности.

Гроф: Мне представляется крайне увлекательным сравнение состояния современной психологии и психиатрии с тем, что произошло на ведущем крае физики в первые десятилетия этого века. Как мало времени потребовалось физикам, чтобы совершить радикальнейший концептуальный скачок от ньютоновской физики к эйнштейновской теории относительности, а затем – к квантовой механике! Для сравнения: на сегодняшний день уже накопилось огромное количество данных, иллюстрирующих неадекватность и непригодность нынешнего научного понимания сознания и человеческого разума. Такие свидетельства поступают из сравнительного религиеведения, антропологии, экспериментальной психиатрии, экспериментальной психотерапии, парапсихологии, танатологии и других областей науки. И тем не менее, наука мейнстрима полностью игнорирует все эти данные.

Очень наглядно можно убедиться в этом на примере танатологии. Мы многократно проводили наблюдения, предполагающие, что люди в околосмертных ситуациях часто обладают способностью воспринимать окружающий мир без посредничества органов чувств – они сверху наблюдают за процедурой реанимации своего тела, оказываются свидетелями происходящего в других помещениях здания или даже путешествуют в бестелесном состоянии в различные удаленные места. Это – так называемые «повторимые внетелесные переживания». Широкая публика тоже знает об этом явлении, благодаря популярным книгам, ток-шоу и даже голливудским фильмам. Кен Ринг в своем недавно опубликованном исследовании продемонстрировал, что такие переживания бывают даже у людей с врожденной слепотой. Казалось бы, одного лишь этого наблюдения должно было хватить для того, чтобы развенчать миф о том, что сознание является продуктом нейрофизиологических процессов в мозге, и привести к радикальному пересмотру существующей парадигмы. Многочисленные похожие наблюдения имеются также в трансперсональной психологии и в современном исследовании сознания.

Рассел: Когда к таким фактам начнут относиться более серьезно, мы несомненно станем свидетелями грандиозной смены парадигм в науке. Она может оказаться самым значительным сдвигом, когда-либо имевшим место в западном мышлении. Не исключено, что мы уже находимся на его ранней стадии. Томас Кун, который около тридцати лет назад впервые ввел идею парадигмы, показал, что смена парадигм происходит несколькими стадиями. Сначала идет стадия открытия аномальных данных, не укладывающихся в существующие модели реальности. Поскольку сама модель еще никем не подвергается сомнению, аномалии игнорируются или даже отрицаются. Затем, поскольку число таких данных становится настолько велико, что игнорировать их уже нелегко, существующая модель модифицируется в попытке приспособить к ней необычные наблюдения. В классическом примере коперниковской эволюции такой аномалией было движение планет, не соответствующее представлению, согласно которому они должны двигаться вокруг Земли по круговым орбитам. Средневековые астрономы пытались объяснить эти несоответствия, добавив к круговым орбитам так называемые эпициклы, то есть кривые, которые описывают окружности, вращающиеся вокруг других окружностей. Однако этого оказалось недостаточно для того, чтобы объяснить результаты наблюдений, и тогда ученые добавили эпициклы к эпициклам – окружности, вращающиеся вокруг окружностей, которые, в свою очередь, тоже вращаются вокруг окружностей. В результате сложилась весьма громоздкая модель. Тем не менее, достоверность базового мировоззрения все еще не вызывала сомнений.

В том, что касается явлений сознания, мы находимся сейчас на такой же стадии. Для западной науки сознание является великой аномалией. В научной модели реальности человеческое сознание невозможно вывести из чего-то другого, и ничего ее не может объяснить. Однако сознание – единственное, в существовании чего мы можем быть полностью уверены. Именно о нем сделал Декарт свое знаменитое высказывание: cogito ergo sum[1 - Мыслю – значит, существую (лат.).]: я могу усомниться в точности своего восприятия, могу усомниться в своих мыслях, в своих чувствах, однако есть нечто, в чем я не могу усомниться, – это сам факт, что я воспринимаю, мыслю и чувствую, что у меня есть сознание. Таким образом, ученые находятся сегодня в странной ситуации. Постоянно получая подтверждения факта своего сознания, они, тем не менее, не имеют никакой возможности его объяснить.

В прошлом наука просто закрывала глаза на этот вопрос. Казалось, нет необходимости принимать в расчет сознание, ведь они изучали не разум, а физический мир. Сегодняшняя наука столкнулась с ситуацией, в которой она уже не может продолжать просто игнорировать вопрос о сознании. Теперь, что типично для второй стадии смены парадигм, предпринимаются усилия как-то растянуть общепринятую схему, чтобы эта аномалия могла уложиться в ней. Некоторые ученые с надеждой смотрят на квантовую физику, другие – на теорию информации, третьи – на нейропсихологию. Все они всё еще пытаются объяснить сознание, оставаясь внутри существующей парадигмы пространства-времени-материи. То обстоятельство, что они никак не могут добиться какого-либо значимого продвижения, подсказывает мне, что, скорее всего, они находятся на ложном пути. Необходима принципиально новая модель реальности, в которой сознание является столь же фундаментальным аспектом реальности, как пространство, время и материя, а может быть – еще более фундаментальным.

Это третья стадия куновского процесса – создание радикально новой модели, объясняющей аномальные явления. Мы туда еще не пришли. Нам уже ясно, что старая парадигма не работает. Для нас очевидны ее трещины и слабые места. Однако лишь очень немногие дерзают выходить в своем мышлении за пределы той клетки, которой является модель пространства-времени-материи. Но для появления новой модели потребуется именно это. На сегодняшний день наука все еще находится в цепком плену у старой схемы.

Ласло: Мы держимся за устаревшую парадигму, относясь к ней как к реальности, а не модели. Мы – то есть большинство ученых, а также людей, взирающих на науку как на источник истины, – свято верим в то, что наши представления о реальности и есть сама реальность.

Рассел: Да. Так всегда происходит с парадигмами. Люди верят, что их модель является реальностью, а не ее описанием.

Гроф: Грегори Бейтсон писал и говорил о том, что люди путают карту территории с самой территорией.

По его словам, это все равно что прийти в ресторан и съесть вместо обеда меню.

Ласло: По счастью, даже в августейшем мире науки происходят тонкие изменения, последствия которых значительны и в целом непредсказуемы. Даже карта, которую принимали за реальность в течение трехсот лет, может в конце концов оказаться выброшенной на обочину. Именно это произошло в первом десятилетии нынешнего века, когда эйнштейновская теория относительности пришла на смену классической ньютоновской механике. Но почему произошло именно это? Ведь физики всегда могли объяснить определенные теории на основе совершенно иных теорий. Все на свете имеет всегда больше, чем только одно объяснение.

Гроф: Действительно, почему была принята именно эйнштейновская интерпретация результатов исследования перигелия Меркурия во время солнечного затмения? Ведь и она не давала абсолютно точных прогнозов, она всего лишь была ближе к реальным результатам опыта, чем то, что можно было вывести из ньютоновской модели.

Ласло: Даже на основе ньютоновской физики можно было предсказать практически те же данные, если бы взяли на вооружение баллистическую теорию света. Предположим, что свет, будучи потоком фотонов, имеет массу. В таком случае, в силу закона гравитации фотоны должны притягиваться к массе Солнца и других небесных тел. Получилась бы такая же искривленная траектория, как та, которую выводят на основании предположения об искривлении пространства или пространства-времени.

Гроф: Так почему же была принята теория Эйнштейна, а не Ньютона?

Ласло: В конечном счете, представляется, что это произошло благодаря чему-то, что является для науки почти эстетическим фактором, а именно – простоте и стройности. Здесь речь идет о простоте и стройности математического аппарата физической теории. В пространственной теории относительности, впервые выдвинутой Эйнштейном, уравнения движения остаются инвариантными даже в случае ускорения движения. Благодаря знаменитым «релятивистским инвариантам», уравнения выводятся с неизменным постоянством и стройностью. Когда на стыке столетий наука столкнулась со странными явлениями, в том числе с излучением черного тела, физикам для спасения достоверности своих теорий не пришлось добавлять допущений с натяжками и изобретать новые постулаты.

За несколько столетий до этого похожий подвиг совершил Коперник своей гелиоцентрической теорией. Он отказался от эпициклов, добавленных к эпициклам, которые нужны были астрономам, чтобы сохранить достоверность старой геоцентрической астрономии. Коперник был убежден, что природа любит простоту. Разумеется, ученые и сами любят ее в своих теориях, которые и без того слишком сложны, чтобы усложнять их сверх необходимости. Это одно из самых важных соображений, играющих роль при принятии новых теорий в современной науке.

Рассел: Меня всегда очаровывали аспекты простоты и инвариантности устройства вселенной. Я начинал свою научную деятельность математиком. К этой дисциплине меня привлекла ее простота и красота. Для меня явилось настоящим откровением то, что существует одно-единственное базовое уравнение, лежащее в основе механики всего физического мира. Все сводится к той или иной форме эйлеровского уравнения, или к тому, что на более доступном языке называется волновым уравнением. Это очень простая, но чрезвычайно мощная формула. Она применима и к колебанию маятника, и к динамике внутриатомных процессов, и к распространению света, и к движению планет. Она поразительно проста и поразительно красива. Если бы в тот период меня спросили, есть ли бог, я бы ответил, что бог – в математике.

Но еще удивительнее тот факт, что математика, представляющая собой порождение человеческого разума, имеет какую-то связь с физической реальностью.

Гроф: Эту способность математики моделировать явления в материальном мире можно было использовать в качестве главного аргумента против картезианского раскола между res cogitans и res extensa – между разумом и материей. Как, при наличии такого раскола, система, являющаяся продуктом психики, может точно и аккуратно предсказывать явления в совершенно иной сфере?

Ласло: Ученые склонны рассматривать единое множество явлений, пытаясь объяснять его с помощью наиболее простого и красивого математического аппарата. Однако простота и красота математики меняется по мере того, как меняется изучаемый диапазон явлений. Для одновременного описания явлений и физического, и биологического мира будет использовано не то же самое множество концепций, как в случае изучения только одного из этих миров. Если добавить к этому еще и мир человеческой психики с учетом самых эзотерических сфер опыта – таких, как, например, надличностные и околосмертные переживания, о которых мы говорили ранее, то наша концептуальная система снова изменится, поскольку нам придется искать еще более общее объяснение. Возможно, в ближайшем будущем появится красивая и точная базовая математика, охватывающая более широкий пласт действительности – пласт, который включит, наряду с миром живой природы и с физической вселенной, и человеческое сознание.

Рассел: Да, я думаю, что именно в этом направлении мы и движемся – новая парадигма может сложиться в самое ближайшее время. Для этого нужно лишь, чтобы кто-то собрал все части мозаики каким-то совершенно новым образом и создал теоретическую модель, способную принять во внимание как мир мысли, так и мир материи. Я нахожу эту тему чрезвычайно захватывающей; именно она находится в фокусе моей работы в последние несколько лет. В настоящее время сознание представляется нам чем-то, возникающим из пространства, времени и материи, чем-то, являющимся результатом физической деятельности нервной системы. Но то, к чему мы идем, буквально противоположно этому представлению. Я уверен, что рано или поздно нам придется принять, что сознание абсолютно фундаментально для вселенной, что оно не возникает из материи.