Защита

2

Не ищите логики и справедливости в мире своём. Как правило, они целиком из вашей головы, хотя и не хуже других. Вы хотите справедливости для себя, но это эгоизм. Вы хотите переделать мир в той степени, в какой шальная частица мира завладела вашей головой. «Ну, так что же, голубчик, дерзайте, – повторял шеф, – но многие начинали с этого и, уверяю вас, на этом сэкономили бы, если бы им позволено было повторить жизнь».

– У Левковича заигрались. Им требуется вливание, свежая кровь, – говорили о кафедре.

В институте обычно говорили: «у Левковича», хотя шефу, наверное, подобное казалось незаслуженным и обидным, и защита служила тому подтверждением. Между ними с виду не было противоречий, да и не могло быть. С Левковичем больше считались, и он мог позволить себе многое. Во время защиты он уже пару раз выходил из зала, должно быть, куда-то звонил.

Председатель позвонил в колокольчик. Левкович сел, но шум в зале не унимался.

– Отличное выступление, – прошептал Пальцев.

Мокашов внимательно посмотрел на Протопопова. Тот сидел один в пустом боковом ряду. От него уже ничего не зависело, но он не отдыхал. Он слушал с таким напряжением, точно сам был режиссёром-постановщиком идущего спектакля. Так казалось со стороны. На самом деле всё было не так, Протопопов слушал невнимательно. Его волновал только тон. Благожелательный тон его успокаивал. На лице его появились слабые краски: он оживал.

«Засветился чуть осьминог своими хроматофорами, а испугается – и снова станет пепельно бледным». Поражало, что Протопопов предварял взглядом выступавших, словно это был поставленный им спектакль, и он знал наперёд каждый ход.

3

«А чего волноваться? – думал Кирилл. Защищаться ему казалось легко и просто. – Наиболее эрудирован в вопросе, конечно же, сам защищающийся. Не будь волнения и страха, он вообще был бы неуязвим. История любой науки действительно летопись борьбы, и не идей, а влияний и личностей. И к чему все эти защиты? Они – как парады для армии. Армии нужны не парады, а учения. И вообще всё уже надоело, и скоро ли конец? Интересно, кто приглашён на банкет?»

Когда разговор о банкете зашёл на кафедре, Кирилл заявил:

– Оптимальная стратегия – подпоить шефа и выведать все его планы.

– А ты приглашён?

– Надеюсь, да.

– Могут не пригласить.

– Тогда мы сами заявимся и приведём обслуживающий персонал. Представляешь, явится толпа.

– Ещё умрёт, старичок. Хватит его удар. Придётся поминки справлять.

– Купим ему докторской колбасы и вручим от коллектива.

– Смеёшься, а для того, кто не приглашён – первое предупреждение.

В своём приглашении Мокашов не был уверен. В их отношениях с шефом произошла какая-то перемена. Он даже не помнил, с чего это началось. Дим Димыч перестал приглашать его, как прежде, в комнату кафедры советоваться, пошутить, решить пустячный вопрос. Они начали ходить как бы параллельными коридорами. Теплицкий тоже изменился по отношению к нему. Даже технический персонал кафедры стал относиться суше. И теперь, наблюдая шефа, Мокашов подумал: «А приглашён ли я?»

– Ты приглашён на банкет? – толкнул он Пальцева.

– На банкет? – оживился Пальцев. Недоумение отразилось на его лице. – Какое-то странное приглашение. На защиту и товарищеский чай. Он что меня китайцем считает?

– Плоды местного словоблудия, – кивнул Мокашов, – значит, приглашён.

– Долго ещё?

4

По роду работы Пальцев привык ко всяким ожиданиям. Правда, защита была ему в новинку и поначалу занимала. Но он не представлял себе её полного масштаба и начал уставать. Выступления, следовавшие одно за другим, были удивительно похожими. Многие обладали к тому же невнятным языком и злоупотребляли техническими терминами, от которых он преднамеренно отвык.

Для журналиста вредна эта техническая абракадабра, – убеждал он себя. – Она притупляет требовательность к языку. Теряется та особенная музыкальность, которой он проверял добротность рождавшихся на бумаге фраз. Хотя он понимал, что диссертация суха собственно идеей, и при защите нужно и пристрастия вложить. Пристрастия, правда, считаются чуждыми науке. «Наука есть наука, и единый путь её – абстракция». Это из Корана.

Его присутствие объяснялось некой необходимостью. Защиты заделались спектаклями, и по Москве поползли слухи о тайном сообществе, ассоциации аспирантов, вершащей праведный суд. Тема в народе обозначилась и требовала разъяснения. Хотя, возможно, это не восстановление справедливости, а чистый садизм. Садисты есть везде, и среди учёных. Те, что ставят, например, только плохие оценки. Форменные крючки. Не станет издеваться над студентом порядочный учёный. Он снисходителен по своей сути, а издевательства – компенсация для крючков.

Попутно Пальцеву хотелось «совместить приятное с полезным» – наскрести данные на литературный портрет. Из здешней публики выделялась фигура Левковича, но она казалась очевидной, а хотелось иного. Вот, например, Севка-аспирант. Скажем, для очерка-портрета рядового фиаско гипернадежд. Нужно с ним поговорить в неформальной обстановке, может, на банкете. Он о нём Мокашова спросил, но тот только рукой махнул: «Рядовая коза аспирантуры. Увлечён глобальными идеями. Смоделировать трехмерный поток, заменить ЭВМ аэродинамическую трубу. Вычислительная аэродинамика – решение с достаточной точностью уравнений, описывающих газовый поток. Полностью их решить пока никому не удалось, сказывается вязкость, турбулентность, и для остального мира выход – в продувках, но не для него, и он бьётся над неосуществимой идеей, как рыба об лёд. Задача эта из их общих работ по моделированию входа в атмосферы планет летательных аппаратов с высокими скоростями. Конечно, жизни не хватит для этой цели, но Севка не сдаётся и теперь вводит диалог с машиной, который, как обычно, для него ничем не закончится. Для всех это факт. Но кому-то и на руку. Теперь его фишкой стали административные потуги – объединение парка вузовских машин. И Протопопов ему содействует, и Левкович, хотя и с иной целью – административного подчинения вузовских машин и создания вычислительного центра». Да, сумасшедший аспирант рисуется отдельной темой, и надо с ним переговорить.

Он и Мокашова спросил: «Хотел бы очерк на первой полосе о молодости в науке?», но тот только отмахнулся. Обыкновение технарей: не ищите, мол, всюду логики и справедливости. Они целиком из вашей головы. А мы – зеркальца, отражающие лишь часть окружающего мира. И отразив, стремимся осмыслить эту часть, постигнуть общую взаимосвязь вещей. Да, часто крохотное мыслящее зеркальце на грани отчаяния. Оно желает объять необъятное, а видит лишь то, что попало в него. А жажда справедливости при этом – эгоизм, желание переделать мир в той степени, в какой шальная частица мира залетела тебе в голову. Дерзай, но только оставь в покое других. Все начинают с этого и сэкономили бы, если б им позволили повторить их жизнь. Идеи твои, пожалуй, не хуже действительного мира, но точно из головы. Но если хочешь действительно сюжет, то присмотрись получше к этой дамочке. Ну, это я тебе скажу, создание… Киллер по сути своей…

Повертев по сторонам головой, он, поначалу спутав, уткнулся взглядом в Любу. Она сидела ближе. «Ангел с порочными глазами, – решил он уже про себя, – хотя ведёт себя совершенно по-обезьяньи: откровенно задрала юбку и почесала ногу, хотя, в целом, ничего».

Протопопова сидела на краю ряда. Пальцев уже знал, что она парторгом на кафедре. А об остальном можно только догадываться. Трудно было прочесть что-то по её лицу. На нём как бы одновременно присутствовали «и да, и нет». Необъяснимое противоречие. Перед защитой с нею здоровались учёные мужи, хотя она была для них совсем из другого мира, и институтов не заканчивала. Так сложились обстоятельства: не доучилась, нужно было работать. Хозяйка кафедры. С виду себе на уме. Чему-то улыбнулась, нахмурилась. Куда она смотрит? Да кто их женщин поймёт?

5

«Кафедра – моя вселенная, – утверждала Протопопова, убеждая саму себя, – её страна, нуждающаяся в управлении подданными. Кафедра для неё – всё. Она понимала, что это не вечно и просто так кафедру не удержать. Нужен альтернативный вариант, нужна опора, по которой она, как вьющаяся лиана, поднимется ввысь. Она понимала, что для того чтобы строить, нужен строительный материал, и хватит экспромтов на свою голову. Кому нужны лишние приключения? Для приключений найдутся и помоложе. А окружающие с кафедры обречены. Все поголовно».

На кафедре она сыграла свою роль постороннего человека, которому до всего есть дело. С таким хотят поделиться, и он задействован в общении безо всяких на это прав. Он всего лишь человек интересующийся, с ним охотно делятся, и через короткое время он со всеми накоротке и в курсе всего. Он способен держать в себе всю сеть событий, и если завкафедры паучок, то она его сеть. Люди слабы, им хочется поделиться и похвастаться, и он способен выслушать их и оценить. Причём не формально. Он способен выстроить систему и, в отличие от принципов демократии, он демиург-творец. Он способен и разрушить сложившееся. Для этого достаточно его уверенности, и хватит сил. Словом, он добро и зло в одном лице.

«Я научилась равнодушно смотреть на все их выкрутасы. Сквозь пальцы, – думала Протопопова. – Но это поначалу, и в ходе второе действие, и по большому счёту, нельзя никого жалеть».

Она уяснила себе, что время сейчас такое. Для тех, кто на коне. И все вокруг манипуляторы и фокусники, и фейком их разговоры о науке для неё. Их можно ловить, как ловят с ястребом или с крокодилом, которых самих, возможно, после не пожалеют охотники. Она прижилась, пристроилась, но как бывает с ранкой: бинт присох, и пришло время отдирать и не безболезненно.

«Не виновата я, что вы мне доверились. В моих руках теперь ваша судьба. И Севки-аспиранта, которому она сказала, не моргнув глазом, что его задумка уже выполнена в Прикладной математике. Чем повергла его в транс. О Макошове она поделилась с Ингой, сочувствуя и называя его неудачником, и заметку про байкерский экстрим собственноручно доставила на кафедру. А старому дураку Левковичу с его тоской изобретателя имплозии подлила масла в огонь. Он пострадал от собственных обид и готов вернуться в прошлое, зависел и от мнения Института Проблем Математики и Физпроблем, и теперь с ними, как марионетка на верёвочках. Туда она и отправила запрос».

Она интуитивно чувствовала, что для того, что ею задумано, время подошло, и одновременно сомневалась: может, ещё не вечер?

6

Было видно, что Теплицкий собрался выступать: поднял руку и встал. Послушаем. Но о чём это он? Куда конь с копытом, туда и рак с клешней. Вот те раз, карточный домик рушится! С чего это он? Банальное неумение или провокация? Час от часу не легче. А стоит ли кусать дающую руку? Но вольному воля, и бог ему судья, а может, крысы уже побежали с тонущего корабля?

Ан, нет! Ну, слава богу, выправился. В этом и есть высший класс – начать с известной долей провокации, а затем вырулить, и все любуются твоим умением: какой шикарный разворот. Но нужно, чтобы дальше не понесло, не зарваться, не закружиться, подобно щепке в талой воде. И опять завыкаблучивался, словно получая наслаждение, сродни студенческому. Купившего, наконец, проездной билет и заставляющего ожидать теперь контролёра, пока он шарит по карманам ещё и ещё, хотя достать ему билет – минутное дело.

Нет, Теплицкого понесло. Не годится всё-таки такая смелость, и хватит ли ему широты, раскованности, манёвра? Он, правда, и в жизни звёзд с неба не хватает. Ничего не открыл, хотя о многом наслышан. Однако не стоит спорить-ссориться. Теплицкий здесь – наш делегат, официальное доверенное лицо, приводной ремень кафедры и её персональный робот. Он обязан вырулить. Не может иначе. По большому счёту, вроде бы

обошлось. Конечно, не супер, в общем, на троечку. Подправить бы? А вот задаётся с места невинный вопрос, и всё подправилось. Разыграно, как по нотам.

Но обошлось ли? Нет, кажется. Но как выправить? Теперь бы Левковичу, но он уже выступил и повторного слова ему не дадут. Своим выступлением, можно сказать, он шефу спасательного круга не протянул. Но отчего так беспомощен этот обычно бесстрашный рыцарь? Какая белая акула пугает его?

Левкович повязан академическими связями. Должно быть, ему звонили из Института Прикладной Математики или из Физпроблем: встречайте, мол, наших, – и ему мерещится теперь встреча с «Бедой», в клочки порвавшей всех на карпатском семинаре.

Глава 9

1

Севка-аспирант сидит от нас в следующем ряду и, отвечая ему, приходится оборачиваться. У Севки масса мусора в голове. Севка – интеллигент в третьем поколении и любит порассуждать. Разговаривать с ним интересно, когда на это есть время. Он одержим своей неосуществимой идеей и постоянно чем-то сторонним, хотя диссертация его в полном загоне. Мне он способен неожиданно сказать:

– Вот ты – гидромеханик практический, а я – духовный.