Волчина позорный. Детектив

– Шура! – прошептал Тихонов. – Я понял. Что под скатертью?

Александр Павлович потрогал сбоку. Провел вдоль ладонью.

– Лист текстолита на фанерной крышке. Зачем? Давай, снимай всё и ставь рядом.

Под текстолитовой пластиной размером ровно с крышку стола лежали листы бумаги. Много листов. Друг на друге. Но не более трёх листов в стопке.

– Оно? – прошептал Тихонов.

– Девяносто девять и девять десятых процента, – Малович улыбнулся. – Бери стопки и складывай в портфель по очереди. Как они тут лежат. Слева начинай.

Потом они восстановили всё как было на скатерти. Часы, чернильницу, карандаши и папки с бумагами.

– Ну, может повезло? – ещё раз улыбнулся Александр Павлович.

– Да чтобы тебе и не повезло? – тихо засмеялся Володя. И они отдали все ключи заместителю.

– Вроде везде нормально всё, – пожал ему руку Малович. – Может, заедем ещё. Не знаю.

Они вышли к мотоциклу и через двадцать минут уже вникали в документы «чёрной» бухгалтерии и разыскивали тот реестр, где была вставлена, по словам ещё живого тогда Иванова, фамилия убийцы экспедитора Шахова, секретного агента единственного на город «спецторга», достающего импортное оборудование и приборы, которых в городе ни у кого не было.

Вроде и не много было бумаг, но три часа оперативники читали всю писанину по слогам, чтобы чего не пропустить. И вот она выплыла, бумажка долгожданная. Вынырнула из болотца гнилых записей о поступлении и расходе ворованных денег. Называлась бумага «Реестр спец. приборов, оборудования и аппаратуры для использования в швейном производстве».

До конца листа шло под номерами перечисление всего, и стоимость напротив каждого предмета написана была.

– Явно не та, какую реально заплатили.– Догадался Тихонов – Уменьшены в « левых» документах все суммы. А в бумагах официальных они почти вдвое выше должны быть. Тоже «тюлька». Затраты видны, а сколько что реально стоит – как определишь и кто вдруг поедет в Белоруссию сверяться?

А с большими цифрами бумаги наверняка были подписаны директором, бухгалтерией, и деньги эти сэкономленные, конечно, «раздали всей фабрике в виде премий» или, скорее всего, «построили на них яхту» и отвезли на Черное море, чтобы заслуженно ездить туда в отпуск да ходить на яхте от Пицунды до Анапы и обратно с причалом в Гаграх. Вот это проверять точно никто бы не захотел. А потому деньги обналичили через фиктивную оплату труда строителям яхты. Фиктивным тоже, ясное дело. И разложили по своим карманам. Кто – понятно. Но за что тогда убили Шахова? Деньги-то поимели все, кто в составе «подпольщиков».

– А я вот думаю, что бумаги все сделаны, как надо.– Малович очень внимательно вглядывался в буквы и цифры. – И настоящие и вот эти фальшивки. Оборудование в них записано. Но только вот по-настоящему Шахов ничего вообще не покупал, а сразу нашел возможность перечисленные деньги обналичить и всем своим, кто в доле, ворованное раздал.

Команда подпольная деньгам-то обрадовалась. Всем досталось щедро. Но когда прошла эйфория, оборудование-то всё равно понадобилось. А его нет. «Тузы» снова Шахова за задницу. А тот, естественно, опять денег запросил. А куда деваться?

Дали снова. Он поехал туда, куда их перечислили, с кем-то из новых друзей бабки обналичил, с ним же поделил и куда-то смылся, – капитан Малович повеселел от правильной своей догадки. – Его стали искать по всей Сибири, где делали приборы, А он втихаря вернулся в Кустанай, где никому и в голову не могло стукнуть, что он тут, рядом с обдуренными соратниками так нагло гулял и радовался, что всех надул. В Кустанай, где за «кидалово» его могли порешить, какой дурак обратно поедет? Вот и Шахов так подумал. Но его всё же увидели случайно. Не знаю где, но именно случайно засекли. Выследили и застрелили.

– И где-то на этом реестре записана фамилия убийцы. Иванов, мне новый кладовщик сказал, дружил с Шаховым. Вот и записал убийцу, чтобы не забыть и отомстить при случае, – добавил Тихонов.

Стали смотреть между строк. Но там ничего. Пусто. На обратной стороне тоже чисто. Но не мог же Иванов обмануть. Ему это зачем?

– Надо читать по пунктам сам реестр, – предложил Малович.

Стали изучать. Линзы, Мастер для изготовления трафаретов, баллоны с жидким азотом. Свёрла. Шило для швейных операций – сто тридцать штук.

– Хоп! – хлопнул в ладоши Тихонов. – Поймали. Это не фамилия. Это кликуха блатная. Погоняло. Слово шило подчёркнуто. Больше он не подчеркнул ничего.

– Значит, у блатных он Шило. Это хорошо, – Александр Павлович налил в стакан воды и одним глотком выпил. – Нормально. Сейчас тащим в комнату допросов наших Диму Штыря и Костю Сугробина. Конвой, мне ключ от допросной и обоих из третьей камеры. Мухой!

– Есть! – крикнул сержант, отдал ключи и убежал в третью камеру.

– Ребята, привет, – сказал Малович. – Всё остаётся по договору нашему. Писать вам больше ничего не надо. Идёте по явке с повинной при полном содействии органам. Но есть одно маленькое изменение в программе концерта по заявкам.

– Мы показали расклад нашему полковнику – командиру. Он всё одобрил, – стал разъяснять Тихонов. – Но сказал, что нашему управлению до фени все директора, секретарь горкома и прочие шишки. Мы их отдадим в КГБ, когда возьмём убийц. Двое уже есть. Это вы. А кто убил экспедитора Шахова? Не сам же Камалов или Самойленко. Кто? Без убийцы, говорит полковник, дело ваше пустое и к следствию негожее. Вы же из уголовного розыска, ваше дело – убийц ловить. Давайте убийцу и всё! Ну, он командир! Не найдём его и вы в пункте «содействие следствию» не поможете себе никак.

– Ребятки напрягите сейчас мозги, потому что мы сами хотим оставить наш с вами договор в прежнем виде. Блатных в городе всех знаете? – спросил Малович.

– Ну, не всех, – задумался Штырь. – А кто нужен?

Глава седьмая

Утром первого мая с крошечной части неба, под которым повезло появиться Кустанаю и всем его гражданам, падала на город вылетающая из многих сотен медных труб, альтов, басов, тромбонов и литавр эпическая музыка, обозначавшая в этот день единое, неделимое и нерушимое братство, и равенство трудящихся. Пахарей и учителей, кузнецов и хирургов. Доильщиц коров и учёных в области теоретической механики. В общем всех, кто совместно отдавал свой ум, знание и силу стране Советов.

Ещё позавчера мощная любовь народа к своей удивительной солидарности снесла с прилавков продмагов всё спиртное, всю закуску в виде консервов, сыра и колбасы за два рубля двадцать копеек, и самые дорогие шоколадные конфеты. Осталась карамель, молоко, плавленые сырки «Лето» с укропом, кефир в бутылках с бирюзовой крышкой и черный хлеб

.

Его почти никто не ел. Так как кушать белый хлеб за двадцать две копейки должны были граждане с достатком и уважением к своему организму. Никто официально не объявлял, но белый хлеб считался едой людей, живущих хорошо, для них в хлеб пихали всякие витамины да и сам он состоял сплошь из полезного декстрина, высококалорийного углевода, нужного и телу, и мозгу строителя коммунизма, А серый да черный был просто дешевым.

Милиционеры тоже шли на демонстрацию мимо обкома партии, точнее – вдоль длинной трибуны, на которой скучали городские и областные правители с женами. Они по коммунистическим правилам терпели трёхчасовое испытание стоянием на ногах и прослушиванием духового оркестра, который расселся перед трибуной и дудел марши. Правда, вперемежку с лирическими дружественными мотивами. Пытка стоянием в дорогой и пока не разношенной обуви плюс истошная музыкальная какофония не мешали избранным для приветствия народа правителям и супругам автоматически поднимать ладони и двигать ими вправо-влево.

К столбам фонарным и деревьям привязали разноцветные шары, флаги всех республик на древках были воткнуты не только перед обкомом, но и на другой стороне площади. Иначе левый фланг колонн мог бы забыть, что празднуем. Левый фланг трибуну видеть не мог. Зато трибуна разглядывала кумачовые транспаранты с прозой и стихами о взаимной любви и дружбе чеченцев к нанайцам, а украинцев к казахам и так далее.

Все правофланговые несли портреты членов политбюро, Ленина, Брежнева и Маркса с Энгельсом, причём трудящиеся были трезвыми минимально до четвертого демонстранта в своём ряду. Левый фланг беспрерывного потока народного по традиции напился перед началом шествия и орал от души совсем разные песни. К ним и оркестру добавлялись торжественные произведения советских композиторов, пробивавшиеся в уши из огромных мощных динамиков, которые держались на столбах и специальных трёхметровых штативах из крашеного красным бруса.

Но зато всё это месиво людское, окруженное всякой пестротой и громким музыкальным фоном, создавало на площади между скульптурой Ленина и красной трибуной эффект любви одних трудящихся народностей ко всем остальным трудящимся народностям. И было от этого у всех на сердце тепло. Радостно было и счастливо. Вот как раз в момент прохода перед трибуной.

До и после площади массы шли вразброд, транспаранты и портреты тащили под мышками, пили из горла креплёные вина и без фанатизма ругали советскую власть, придумавшую эту бессмысленную ходьбу с кумачом и фотографиями не пойми кого в трудовых руках, не у каждого, кстати, сильных. После торжественной ходьбы строем все разбегались по своим организациям, с добрыми словами скидывали в кучу флаги с портретами и сбивались в дружеские стаи, чтобы утопить праздник в хорошем вине и очень прекрасной водке.

Милиционеры от общей массы отличались. Строем шли от ворот УВД и к ним же обратно. Всё на них сияло, сверкало и блестело. Звёзды на погонах, отдраенные бляхи ремней, начищенные кокарды, хромовые сапоги, знаки отличия и медали. Александр Павлович вообще выглядел как новогодняя ёлка. Потому как на его кителе как игрушки переливались многочисленные знаки, значки, пять медалей «За трудовую доблесть» и старший орден «Знак Почёта за службу Родине». Больше в УВД такого не было ни у кого, кроме генерала.

Отметили они праздник чинно. В актовом зале стол накрыли почти «королевский». На трезвую голову всем достойным вручили почётные грамоты. А троим, и Маловичу тоже, конечно, дали очередную медаль «за доблестный труд» на благо государства. На торжестве и гости были из дружественных сфер: скорой помощи, пожарной команды и прокуратуры. Само-собой, фотокорреспонденты трёх газет плюс к ним курсанты школы милиции с фотоаппаратами. Которые после торжественной части разбежались, чтобы пить в родных стенах. А остались только неизвестные гражданские солидные дяди с дорогими камерами. Они лениво бродили по залу и с особой радостью ловили красивые ракурсы при награждениях.

Милиционер строевым топал к генералу, начальнику УВД, который стоял за красной маленькой трибуной и выдавал каждому своё. А после слов «Служу Советскому Союзу!» жал награжденному руку. Из-за спины его наблюдал за порядком с кумачовой тумбочки большой бюст Владимира Ильича, что укрепляло значимость наград и торжественность события. Генерал раздал всё, что было в списке и широким махом руки слева направо указал всем на столы. Начинаем, мол, без устали, но в рамках государственного приличия жрать водку и закусывать положенными Управлению внутренних дел деликатесами – говорил его деревенский русский жест, популярный на свадьбах.

Все естественно перепились, кроме дежурных по управлению. Они напиться не имели права, потому, как принимали и правильно записывали сообщения о преступлениях. У хулиганов, разбойников и карманных воров праздник был двойной. Во-первых, они тоже солидарны с трудящимися и сами трудились с энтузиазмом. Во-вторых, ловить их Первого мая было некому. По городу катались только два дежурных мотоцикла с патрульными, которые пили на ходу и потому на окружающую действительность глядеть им было некогда. Александр Павлович попал домой после полуночи, дал Зине подержать новую медаль и упал на кровать в парадном виде. В нём и проспал до семи утра. Второго числа многие на работу выйти не смогли, а кто пришел, слышать ничего не хотел о праздничных нарушениях Уголовного кодекса.

– Завтра! – восклицали они не полностью протрезвевшими голосами. – Всё будет завтра!

И начинали опохмелку тесными дружескими группками в разных кабинетах, закрывая их на ключ. Малович с Тихоновым купили в магазине напротив УВД две бутылки «Столичной», полкило колбасы и две банки консервов «Салат осенний», да всем этим оружием бились с «бодуном» до обеда.

– Шура, – громко говорил Тихонов. – Пошли брать Русанова. Посадим его лет на двадцать.

– Нет! – твёрдо возражал Александр. – Будем работать по твоей схеме. Ты же всех гадов предлагаешь расстреливать, в тюрьму не сажать? Русанов гад?

– Так точно! – размахивал пустым стаканом Вова. – Гад гадский! Шмальнём его при попытке к бегству!

– Откуда? – удивился Шура. – Бежать он будет откедова? – Вот я, например, на соревнованиях бегу от стартовой линии. А Русанов?

– Так мы его возьмём! – сурово стучал по столу добрый и сентиментальный в обычной жизни Вова, обожающий летом сидеть возле цветка и гладить взглядом бабочек, стрекоз и пчёл.