Вести с полей

– Ну и ладушки тогда, – успокоился Данилкин Григорий Ильич, директор. Тихо сказал. Один Кирюха-то и услышал.

Задержка образовалась на посадке в кузова. Никто самостоятельно не мог встать ногой на колесо, уцепиться за борт и забраться в кузов. У кого-то уже и сил не было, конечно. Но им, да и другим, кого снегозадержание не до дна вычерпало, влезть в кузов не давала одежда. Отвердевшая от застывшего пота и растаявшего под исподним снега. Они делали попытки, соскальзывали, валились на снег и веселились при этом как дети, съезжающие с ледяной горки в недавно купленных мамой штанишках.

Воле каждого грузовика шофер с помощником прихватывали каждого с двух сторон выше колен, поднимали и как мешок переваливали через борт. Чуть больше, чем за полчаса машины были готовы к отправке.

– Завтра! – крикнул Данилкин, стоя в центре колонны. Освещенный со всех сторон фарами он имел такой светлый образ, что его запросто можно было спутать с ангелом. Если бы, конечно, кто-то в них верил. – Завтра в десять утра всем сбор в ленинской комнате. Разберем подробнее сегодняшнее дело. Всё слышали?

Народ  кашлял, чихал, сморкался и кричал вразнобой примерно такой текст, хотя в различных вариациях: – «Поехали, блин!»

– Да все поняли, – сказал директору Чалый Серёга. – Вас подвезти? Вон мой трактор.

– Да ну! – хмыкнул Данилкин.– Мне тут идти три минуты. Или десять. Как пойду смотря.

Машины уехали, трактора тоже и пошел директор Данилкин потихоньку домой. Газетки почитать, поужинать, да лечь пораньше. Устал за день от переживаний.

***

А утром в десять в ленинской комнате собрались все снегозадержатели, включая трактористов.

– Поздравляю с добротной работой! Похоже, будем с хорошим хлебом в этом году.– Данилкин поднял вверх руку.– За снегозадержание объявляю всем благодарность и выделяю каждому премию в размере пятидесяти рублей. Можете получить после собрания в кассе.

– А мне будет премия? Мне никогда не давали ещё. Просто тянет попробовать получить. Вдруг и я в коммунизм поверю! – с ехидной рожей спросил Игорёк Артемьев.

– И на тебя выписана! – Данилкин улыбнулся. – Аж полсотни рубликов. За неделю хрен пропьешь!

– Он их за час профукает, – захохотал Кравчук Анатолий.

И всё солидное собрание залилось смехом сквозь кашель и чихание.

– На всех клетках поменяли угол щитов строго в лоб новому ветру? – задал главный вопрос директор.

– Так точно! – от имени всех гаркнул Мостовой Кирилл, который вместе с Чалым на приличной скорости объехал все рабочие  площадки.

Это у нас двойная удача! Столько прихватим снега, что хорошему урожаю просто деться некуда! – Данилкин, директор, похлопал в ладоши и весь зал раскошелился на полноценные бурные аплодисменты.

– Оп-па! – воскликнул Олежка Николаев, который сидел на подоконнике. – На улицу гляньте.

Все повернули головы, а сам Данилкин подошел к окну.

– Ё-ё-о! – в тишине внезапной прошептал он. – Ветер опять повернул. Снег теперь гонит с востока. Аж деревья гнёт возле конторы. Вот это прибыток неожиданный, а!

Все смотрели в окно, не отрываясь. Даже не кашлянул никто.

Мимо окна пыталась против ветра проскочить собака. Она в столовой жила. Из города щенком привезли. Так вот собака всё время была напротив окна, хотя усердно перебирала ногами и хвост её пушистый развевался на ветру как вымпел над крышей конторы.

Народ, не сговариваясь, оторвал взгляды от третьего ветра с прекрасным благодатным бураном и уставился на директора.

И такая поселилась тишина в комнате ленинской, будто помер вождь не чёрт знает сколько лет назад, а только что. Вот прямо тут, при всём обалдевшем честном народе, живущем свою замечательную, полезную, хоть, конечно, и не очень-то радостную жизнь

Глава шестая

Фамилии героев и названия населенных пунктов кроме города Кустаная – изменены автором.

***

Морозы мало кого пугали из степных жителей большой кустанайской области. В тридцать градусов почти никогда и занятий в школах не отменяли. Если, конечно, ветра не было. Он даже слабенький по местным меркам двадцатипятиградусный  мороз превращал в испытание. Народ  всякие свои уличные дела  сворачивал. Потому как ел аппетитно мороз человека и обгрызал его до костей. Радовался мороз помощнику-ветру, продираясь ледяными зубами своими через семь нацепленных одёжек и глухих застёжек.

А временами наваливались на степь холода жуткие для всего живого. Не каждый год, конечно. Но случалось, что не поладят в чём-то, нам неведомом, силы земные с небесными, и начинается такая неволя для народа и всего прочего, что мычит, лает, кукарекает или из земли растёт, что даже ураганы с буранами или песчаными бурями кажутся шалостью сил природных, всемогущих.

Вот в ночь на семнадцатое января 1968 года почти всю округу степную кустанайскую придавил не просто мороз, а монстр-убийца всего живого и разрушитель всего самого прочного. Серёга Чалый  пару часов назад пришел с МТС. Отвалковал снегопахом последние четыреста гектаров и, поужинав, читал журнал «Юный техник», где много чего полезного находили для дела и очень взрослые. Ирина, жена, вернулась со своей нефтебазы пораньше, всё успела сделать для сытного вечера и решала с дочерью какую-то замороченную задачку. Было тихо и Серёга услышал вдруг потрескивание дерева на чердаке и стекол во всех четырёх окнах. Да и собаки соседские на улице стали вдруг усиленно лаять непривычными звенящими голосами.

– Опа! – подошел к окну на кухне Чалый Сергей и стал изучать спиртовой градусник, прибитый к наличнику. Красная полоска спирта прямо на глазах  опускалась в самый низ градусника и приближалась к цифре тридцать семь. – Кажись, кранты всем делам нашим. Утром рано будет уже за сорок. Надо подтопить.

Он накинул фуфайку, шапку, влез в валенки и побежал к сараю с пустым ведром под уголь. Пока добежал, пальцы приклеились к ручке ведра. Забыл рукавицы. Ну, выкрутился, конечно. Левой рукой накидал доверху угольные куски и бегом в хату. Снег скрипел под валенками так, будто бежал Серёга по рассыпанной толстым слоем соли. Это ломались и лопались кристаллы снежинок.

– Чего ты? – оторвалась Ирина, жена, от изучения с дочерью математических причуд. – Топить будешь? Так жарко же, Серёжа. Не уснём. Баня получится.

Чалый Серёга, суровый и деловой, жене пока не стал отвечать, а закинул всё ведро в топку, надел рукавицы и побежал с пустым ведерком по-новой. Чтоб ближе к утру, когда самый  колотун грянет, подкормить свою хорошую печь.

– Подожди  малость, приду расскажу, – он побежал на улицу к будке собачей. Барбос у него был серьёзный. Алабай. Почти телёнок. Серёга его купил двухмесячным пацаном три года назад на выставке собак в Кустанае. Назвал его красиво – Валет. За три года Валет стал гигантом и когда хотел чувства выразить, вставал на задние лапы, а передние клал  хозяину на плечи и снизу вверх проводил языком по Серёгиной щеке. Чалый – здоровый мужик. Под метр девяносто ростом. И весил сто килограммов с копейками. Так Валет даже его чуток к земле пригибал, а когда облизывал, то Чалый Серёга шею напрягал основательно, чтобы друг его любимый её не своротил нечаянно. Будку ему Чалый сколотил из толстых досок и снаружи всю её обложил  слоем стекловаты и поверху прибил к доскам длинными гвоздями фанеру. Но ниже сорока градусов будка эта Валета уже  не согревала. Год назад такой мороз три дня гулял по совхозу и пёс простыл. Болел потом месяц. Отстегнул Чалый карабин от цепи и притащил Валета на кухню.

– Здрассти! – удивилась Ирина, жена Серёгина. – Чего это вдруг? Есть будет за столом, с нами? Стул ему поставить, тарелку отдельную, ложку с вилкой?

– Пошли, покажу что-то, – Серёга поманил её пальцем к окну. – Гляди на градусник.

– Сорок? – не поверила градуснику жена. – Так в пять часов вечера тридцать два всего было. И что теперь, Серёжа?

– Хреново будет теперь, – Чалый Сергей постелил Валету старую телогрейку свою возле умывальника, подвел его и  сказал «лежать». – Очень быстро падает температура. Это может означать только одно: будет очень холодно и долго. Не неделю даже. А сколько – никто не скажет пока. По радио, конечно, объявляли. Но Данилкин уже восемь лет пишет везде, чтобы и нам радиолинию протянули. Не могут. Далеко мы. Не от чего провода тянуть. А тридцать километров от «Альбатроса» – это разве далеко? Я с директором ихним, Дутовым, разговаривал. Он сказал, что разрешение в Облсвязи мы сами должны выхлопотать. Без разрешения он к нам ветку кинуть не может. А им в совхоз линию провели  ещё в конце пятидесятых. Восемьдесят километров. Сто шестьдесят столбов воткнули  от райцентра! И ничего, государство не развалилось и по миру не пошло. А мы сидим тут в отрыве от жизни, бляха. Газеты и то через три дня привозят.

– А что будет, если мороз за сорок  больше двух недель простоит? – Ирина села на табуретку и испуганно прикрыла  рот ладонью.

– Хреново будет, – Чалый оделся потеплее. На обычные брюки надел ватные, на свитер трикотажный напялил шерстяной из собачьей шерсти, который связала ему директорская жена на день рождения. У них две больших лохматых собаки. Сибирские пушистые лайки. Данилкину друг привез из Якутии. Учились вместе в Высшей партийной школе в Москве. Так что только Надежда, жена директорская не вязала из их мягкой, теплой белой шерсти! Серёга погладил свитер на животе и улыбнулся. Потом тулуп накинул, ушанку и варежки двойной вязки нацепил. – Пойду к директору. Надо подумать, что делать будем. Таких морозов за десять наших целинных лет не было ещё. Много бед может быть. Никто ж сроду к таким холодам тут не готовился. Приду часа через два.

Он шел по поселку мимо домов, из которых вылетали мужики с вёдрами для угля и те, кто уже набрал и нёсся в хату. Почти во всех дворах копошились силуэты возле будок с собаками. Тоже отцепляли и уводили в квартиры. У Кравчука собаки не было. Зато он кур развёл десятка полтора и сейчас делал, наверное не первую ходку в курятник. Перетаскивал их по две-три в дом. Бежал он быстро, резко, нес большую курицу и цветастого своего петуха, которого, видно, прижал крепче, чем надо. Потому петух орал во все горло и сильный мороз добавлял  в истошный крик звона и громкости.

– Толян! – позвал Кравчука Чалый. – Соляру надо слить с тракторов. Потом не заведемся. Так загустеет – никаким факелом не отогреешь. Обойди всех трактористов, скажи. А то поздно будет. И с моего слей тоже. А то мне к Данилкину срочно надо. Порешать,  как крутиться будем. Похоже, много загубит холодрыга, если за сорок пять упадет.

– Ладно! – отозвался Кравчук Толян. – Я уже и сам думал! Сейчас  я. Пять куриц осталось. Ночью замёрзнут нахрен. А я яйца люблю почти как самогон!

И его звенящий в колючем воздухе смех полетел черт знает куда над посёлком.

Данилкина Серёга поймал на выходе из  дома. Одет директор был непонятно во сколько слоёв тряпья, но выглядел толще обычного вдвое.

– Молодец, Серёга! – подал он руку в варежке. – А я уже думал, кого за тобой послать. Давай  в контору бегом пока телефон работает. А то лопнут провода на морозе и ку-ку! Будем в автономном плавании. Без мудрых указаний сверху.

Навстречу им бежал Олежка  Николаев, Валентин Савостьянов и кузнец Иванов Алёша. На МТС торопились. С другой стороны совхоза туда же бежали ещё с десяток трактористов и шоферов. Трактористы – солярку сливать, а шоферы – свинчивать аккумуляторы, антифриз спускать. Он до тридцати пяти держит, а после каменеет и разрывает радиаторы.

– Это самое, Григорий Ильич! – кузнец остановился. – Я в кузне сейчас мехами жар раздую. Угля полно у меня. Потом из конюшни всех семерых коней с лошадками переведу. Конюшня с дырьями в стенах, ворота тонкие, а в кузне им и места навалом, и жить будут пока как в раю.