От дороги и направо

Он поехал в город, а я двинул на пристань. Близко, метров двести. Подошел к кассирше и понял, что сказать мне ей нечего. Хотел спросить, когда тот капитан на своей «ракете» подойдет. Но только тут допёр, что не знаю, как его зовут. Стал вспоминать номер катера. Походил по пристани, поглядел на другой берег, где ничего не было кроме ржавых кустов и камней, упавших с откоса. И вдруг вспомнил. На борту стояла цифра 16. Точно 16! Голубой краской.

Пошел снова к кассе.

– А шестнадцатый борт когда подойдет? Там ещё капитан такой. Высокий. Такой красавец с усами.

– А это Колядин Сергей, – ответила кассирша без выражения. – И какой с него красавец? Тьфу. В 18.40 швартуется. Билет нужен?

Но я уже шел на пристань, попутно доставая из портфеля огрызок пряника. Ждать оставалось недолго. Полтора часа всего.

Капитан Колядин встретил меня как родного брата. Обхватил, от досок оторвал и поставил обратно, слегка придавив мне жестким портфелем бок.

-Всё сделал? – спросил он на ходу и достал путевой, видимо, лист. – Тогда жди. Я оотмечусь и через двадцать минут по-ойдем в Павлоово-о. Ты же в Павлоово-о?

– Очень бы хотелось, – пытался засмеяться я. Вышло довольно жалобно. – Ты свои-то проблемы дома утряс?

-А куда они денутся! – воскликнул театрально Колядин. И мы надолго замолчали.

Но зато через двадцать минут я рядом с капитаном наблюдал, как поднимается нос «ракеты» и подводные крылья режут Волгу, как плуг пашню, как вырастаем мы над волнами и рубим течение напополам.

Идем в Павлово-на-Оке. И снова я не знаю, чем закончится визит в этот милый, почти сказочный городок.

Глава четвертая

Капитан Сергей Колядин, как только отошли от пристани километров на десять, позвал меня в капитанскую каюту, достал из шкафчика бутылку водки, банку с солеными грибами и два граненых стакана.

– Мы с жено-ой помирились, – тускло сказал он и налил по сто пятьдесят. – А Ирку, ты её не знаешь, я поослал. Другую заведу. Эта бо-олтливая шибкоо. Всём соседям доложилась, что со мной крутит. Оони жене и рассказали. А я то-о сперва думал, что-о ктоо-то с утра меня в оокн-оо видел, коогда я-тоо от неё вышел. У нас тут все всех знают. Гороодец маленький же. Дерёвня. Эх, давай! И с радости, и с горя зараз.

Ирка – воот такая баба! Была теперь уже. Ну, а жена есть жена. У нас два  пацана с ней. Пять лет о-одному и три гоодика по-оследышу. Надо с жено-ой в первую о-очередь жить, а с оостальными просто-о якшаться временно-о для усмирения буйной плоти.

-Я пить не буду, – кивая головой в такт разнообразным интонациям речи капитана Колядина, сказал я. – Мне сейчас в Павлово к незнакомому мужику ночевать идти. Зампред Городецкого исполкома к нему меня определил. Как-то будет некрасиво поддатым завалиться. Зампреда подведу. А мужик он хороший.

– Ну, правильно. Хороших мужиков нельзя подводить, – Колядин, не касаясь стакана губами, закинул в глотку все сто пятьдесят и съел гриб. – Ты давай грибы ешь. Жена солила. Грузди. Колбасы дать? Ел давно?

На лице у  меня крупным шрифтом было напечатано, что давно ел. Он это прочитал, достал из маленького, замурованного в стенку холодильника толстую докторскую колбасу, из нижнего шкафчика вынул  порезанный на тонкие кусочки хлеб, потом снова нырнул рукой в холодильник и  вытащил желтый перламутровый сыр, после чего приступил к нарезке, предварительно с размаху закинув в рот всё из моего стакана.

– Гадкая жизнь у вас, у корреспондентов. Как у броодяг каких, -капитан смотрел, как я ем, и зевал. – Но бро-одягам воо-обще не платят, поото-ому они всю жизнь жрать хотят. А у вас и зарплаты смешные, и гооняют вас по-о белу свету, как рабо-ов, и на дороогу дают роовноо сто-олькоо, чтобы не издоох и не кинул черную тень на редакцию. Но воот от жадно-ости гоосударства и ваших редакцио-онных начальнико-ов вы как все броодяги тоже пло-охо кушаете. Мало-о и нерегулярноо. Во-от какая у тебя зарплата?

Я поперхнулся при упоминании зарплаты, жить на которую мог бы только святой дух. И то только потому, что ему не надо есть и одеваться.

Капитан по моему страдальческому лицу определил, что зарплата у меня 80-90 рублей и произнес придуманный, похоже, только что афоризм: – «Чем меньше денег, тем чище совесть». Но когда я поперхнулся повторно, он понял, что загнул лишку и разъяснил, что мало или много денег – это всё очень и очень относительно. Вот он получает 300 рублей чистыми в руки и имеет при этом вполне приличную совесть. Знает одного министра (на рыбалку его возит), так тот вообще имеет зарплату 1200 рублей. Но, несмотря на сумасшедшие деньги, какие и девать-то не понимаешь куда, он прекрасный человек с почти незамутненной совестью. Ну, в пятнышках, конечно, но самую малую малость. А ведь на такой должности иметь кристальную совесть – вообще фантастика.

Он ещё раз из-под козырька фуражки глянул на меня жалостливо, после чего почти убедительно и быстро проговорил: –  Хоотя, с друго-ой  стооро-оны – твооя проофессия сама ладная. Видите мног-оо.  Поостареешь, так оопыта будет сто-олько, что-о моожешь стать мудрецо-ом и мемуары писать проо впечатления о-от житухи нашей.

А она  впоолне бессмысленная, жисть у всех. Крутимся во-округ своей о-оси, хотим многого, а не получаем ско-олько хотим. Это я воо-обще не проо деньги, а в принципе. Но не в принципе же смысл! Чего живем? На кой черт я каждый день туда-сюда по волнам прыгаю? Людей перевожу туда-сюда. Ну а оони чего-о мо-отаются с места на местоо? Нужда? Так нужда всегда о-одна: не проопасть, пережить, перетерпеть, до-остать, выкрутиться, доождаться лучших времён, а в пло-охие времена не сгинуть, тянуть жизнь за хвоост, удерживать, что-об не ускакала. И что-о? Воот  для эт-оого меня мама роодила? Или во-от их!? – Он мотнул головой в сторону пассажирского салона. – Их тоже роодили, что-обы доо грооба  боро-оться с убого-остью свооей жизни в это-ой дыре и ждать светлогоо будущего-о, про котооро-ое в «Правде» пишут?

Я смотрел в иллюминатор, молча ел хлеб с колбасой, сыр, и думал о том, что капитан в чём-то прав. Но никак не мог сформулировать для себя – в чем именно. Да, мы все постоянно что-то преодолеваем. Кругом сплошные трудности и проблемы. Но, с другой стороны, нам ведь никто и не обещал, что будем кататься как сыр в масле. Ну, деликатесов нет. А еда-то везде есть. Крупы, картошка, сахар, соль. Хлеб есть. Мясо бывает почти через день в магазинах. Одежда, правда, плохая, некрасивая. Не модная. Но, главное, есть уверенность в будущем своем. Уверенность и ясность. Наметишь план и выполняй себе, не спеша. Никто мешать не будет, а только помогут, направят, подправят, подскажут. Ты уверен, что дети твои пойдут на сохранение в детсад, потом в обязательную школу-десятилетку, где действительно дают знания, потом институт, дальше – свадьба, потом любимая работа, которую сам выбираешь. И в конце – пенсии приличные. Можно даже откладывать от пенсии в запас. И всё это гарантировано и не нарушается. Я вон два института бесплатно окончил, медицина тоже бесплатная, работа гарантирована. Тут мысль оборвалась. Гарантированной работы как раз ещё не было.

– Так мы что, отсталая страна, плохо живём? – спросил я капитана. – А космос? А угля у нас сколько, а нефти! А атомная бомба, а водородная?

– Ну, ладно-о, – Колядин налил себе сто граммов и процедил их в организм мелкими глотками. – Ты поосле института тоолько чт-оо. Ты воот тут по-окрутись, по-осмотри как и чтоо. На людей поосмо-отри. Глянь, чему оони радуются, чему печалятся. И чего в их жизни больше – надежды на лучшее или безнадеги на сегоодняшний день. Живем-тоо сего-одня, не через сто-о лет, А оно, видноо, там, в других веках и прячется, светло-ое будущее. В следующем стоолетии. В конце. Не дотяну до него, точно. И ты не дотянешь..

В-оо! Смоотри. По лево-ому боорту Нижний Ноовгооро-од. Или, черт с ним, Го-орький. Мы на Стрелке сейчас. На месте, где Оока впадает в Воолгу. Или, моожет, нао-обооро-от. Тут все спорят: чтоо в-оо что-о впадает. И никтоо ничегоо еще то-олкоом не выспоорил. Я воот думаю – Оока мощнее. Во-олга в неё сливается. Но это я так считаю. Многие за Во-олгу. Эх!!!

Через час я уже был в Павлово-на-Оке и стоял возле двухэтажного дома, который был составлен из такого доисторического кирпича, который  давно уже изъеден и источен ветром, солнцем и дождем почти до конца и, кажется, рухнуть должен с минуты на минуту. Но тут жил дядя Яша, да и не первый год жил. Он и сейчас сидит в квартире, меня ждет. Он не боится, что дом развалится. Я поднялся на второй этаж по прогнившей и трескучей деревянной лестнице, постоял, выдохнул и позвонил в квартиру, дверь  которой была обита траурным старинным черным дерматином,  простроченным  свежими гвоздиками с выпуклой золотистой шляпкой.

На эти шляпки я любовался минут двадцать. Звонил периодически.

Длинными, короткими, потом вперемежку, даже азбукой Морзе звонил через точку, тире, точку наугад. Азбуку я не знал совсем. Дядя Яша или проверял меня на стойкость и настырность, то есть, на популярные мужские качества, либо мылся в ванной и голым выйти не спешил. То, что он спал, исключалось, поскольку звонок был настолько громким, что мог разбудить не только одного мёртвого. Всё кладбище мог поднять.

Идти мне было всё равно некуда и я решил стоять и звонить. Всё-таки это было каким-никаким, но занятием. Примерно через полчаса дверь неожиданно распахнулась так быстро, что если с той стороны меня хотели бы застрелить, то мгновенно застрелили бы. За ручку двери держался толстый как сеньор Помидор дядька лет пятидесяти, обросший серо-белым волосом  до упора. Похожий на него мужик изображен на фото в учебнике по физиологии как пример повышенной волосатости. Живого голого места не было на книжном мужике. А дядя Яша всего-то имел кудрявую хиповую гриву до плеч, бороду почти до пупа и усы, растекающиеся по бороде. Они завивались под молодого барашка в дебрях бороды. И оттого дядя Яша  напоминал лицом Робинзона Крузо при теле сеньора Помидора. Мало того: он был в майке и трико, поэтому волосатость свирепствовала и на руках, и на груди. Да, похоже, по всему телу завивались всякие седые с прожилками бывшего цвета волосяные кренделя. Дядя Яша улыбнулся так широко, что я даже испугался. Вполне мог порваться рот или выпасть зубы.

-Захо-оди ! – воскликнул он так, будто  стоял на столичной  сцене и должен были докричаться до задних рядов.

– Если разбудил – извините!– заорал я погромче, потому как дядя Яша вполне мог плохо слышать из-за обилия волос в ушах и над ними.– Извините, говорю!

– Да ну тебя. Чего го-орланишь? Разбудил о-он, как же! – дядя Яша нежно взял меня за ворот рубахи и двумя пальцами  аккуратно втянул в квартиру.– Я тут как раз киноо смо-отрел п-оо телеку. Не помню как называется. Ноо про-о разведчика  нашегоо, кото-роогоо ну просто-о чудоом не раскрыли. Оой, что о-он там тво-орил! На грани хоодил. По-о лезвию… Так чтоо – не оото-орвешься. Извиняй уж, чтоо пришло-ось ждать..

В квартире у дяди Яши было две комнаты и, само собой, игрушечная вполне кухонька. Одна из комнат  использовалась как жильё, другая как склад всего, что можно складывать, вешать, и просто зашвыривать поверх уже наваленного. В жилой комнате стоял дореволюционный кожаный диван с прямой высокой спинкой и пухлыми валиками по бокам. Кожа была прошита ромбиками мягкой проволокой. Раньше он, наверное, стоял в кабинете у какого-нибудь статского советника нижегородской губернии.

В угол дядя Яша поставил такой же старорежимный секретер. Крышка его была откинута и внутри проглядывались несколько книжек, скульптура матроса из чугуна по пояс, круглые часы с римскими цифрами и витыми металлическими стрелками. На крышке лежала книга «Водные пути российских рек» и вразброс располагалась всякая посуда. Тарелки, фарфоровые чашки, серебряные ножи и вилки с ложками. Сбоку от секретера находилась крашеная суриком табуретка. На ней как-то поместился огромный и дорогущий по тем временам цветной телевизор «Рубин», а завершала композицию двурогая антенна с толстым как швартовочный канат шнуром. Больше в квартире не было ничего. На кухне одиноко тосковала газовая плита, украшенная сверху кастрюлей и чайником, закопченным до цвета земли, на которой выжгли всю траву.

Я только начал думать о том, каким образом и в каком положении буду спать, но дядя Яша, похоже, мог считывать чужие мысли. Он сунул руку влево от двери комнаты-склада и вынул по очереди толстый стёганный матрац, простыню желтого цвета, подушку и лоскутовое теплое одеяло.

– А воот по-од телевизооро-ом и стели, – он обозначил пальцем место для матраца. – Через тебя мне экран спооко-ойноо видно-о. И ты будешь всё видеть если подушку по-оставишь ребром. Времени уже 22 часа. Надо полягать уже. Вставать раноо.  На заре прямоо-таки схо-одим на рыбалку. Рыбо-ой и поозавтракаем. А к девяти по-ойдем к учителю Шапо-ошникоову. О-он тут всё про-о всё знает и поото-ому везде тебя прооведет, по всем музеям и с кем надо по-ознакомит. Считай за день мо-ожешь на целую книжку фактоов нако-овырять.

– Нормально, – согласился я,  кинул матрац под табуретку, потом уложил простыню, подушку ребром, бросил тяжелое как гиря одеяло, снял штаны и кофту-лапшу и залез внутрь этой конструкции, над которой что-то ворковал телевизор. Дядя Яша раза в два быстрее постелил себе на диване, скинул на крышку секретера майку и снял трико, после чего я сел и дурными глазами вперился в его ноги. Точнее – в ногу. Вместо второй ноги у дяди Яши  почти от бедра был пристёгнут коричневый протез из кожи, дерева, пружинок и ремней с застёжками. Он отстегнул протез любовно, быстро и ловко. Так раздевают женщину крупные специалисты по охмурению этих самых женщин.

– А-а! – перехватил мой безумный взгляд дядя Яша. – Этоо я по пьяне на причале как-тоо по-сво-оему перелезал через перила баржи воо время шварто-овки. Там и к причалу, и к барже шины от грузоовиков крепят, что-обы смягчать касание боорта с причало-ом. Ну, у меня но-ога между шинами и поопала. А баржа ещё двигалась. Врачи поодержали меня три дня на койке. Уко-олы колооли, ноогу щупали. На четвертый день пришли они аж вчетвероом, ещё по-о-о-очереди ноогу потискали и главный ихний сказал, чтоо надо-о резать. Кооро-оче – удалять надо ногу. Там все кости перемололо-о. Ничегоо не сделаешь. Ну и оотпилили на друго-ой день. А ты видел, чтооб я хро-омал? Хожу как все. Как ты. Протез мне тут делали, в Павлоовоо. По-отому и хооро-оший протез.

Он  мало того, что не хромал. Утром, когда щли на рыбалку на  Оку, он меня опережал. И шли мы почти бегом. У нас было 2 удочки, вареная кукуруза и банка с червями, которой дома у дяди Яши не было точно. Зацепил он её по дороге в глубине какого-то куста. Заранее припас. Идти нам надо было километра три. Здоровый человек с двумя полноценными ногами добирался бы примерно полчаса. Мы , по моему, дошли быстрее. А может так показалось мне, потому, что дядя Яша всю дорогу беспрестанно нёс всякую ахинею в основном про хреновую местную навигацию, особенно зимнюю. Но внутри этой темы смог-таки разместить несколькими фрагментами  легенду, а, может, правду о том, что он на павловском стадионе 2 раза в неделю гоняет футбольный мяч с докерами. Хотя те пьют водяру похлеще него, но бегают. Потому, наверное, и живые ещё. Набирается три команды и играют навылет. А зимой он с ними же играет в хоккей с мячом на том же поле, которое сами и заливают, сами же и гладят-ровняют в сильные морозы.

Судя по тому, что за разговором мы спустились от его дома к берегу минут за двадцать – не врал дядя Яша. Да и лишнего про себя не выдумывал. И мне это понравилось. Как, собственно, и он сам лично.

Устроились мы на утоптанном  песке с галькой вперемежку. Место, значит, популярное было. Закинули удочки и уперлись взглядами в поплавки.

– Во-от тут, – прошипел как змей дядя Яша, наклонясь корпусом ко мне под очень острым углом, – прямо здесь водится  лещ, плоотва, язь, о-окунь, со-ом, щука и .эта ещё…как её… Забыл. Вспоомню, скажу.

За час мы поймали три леща, четыре плотвы и одного окуня. Вот окуня как раз поймал я. А он всё остальное. Смотали удочки, поскольку дядя Яша плюнул в воду и сказал рыбе, что мы уходим, а она чтобы, наоборот, сидела тут, ждала и никуда не сплывала. Потому как мы ещё придем. И мы пошли обратно в гору. Уже помедленнее и молча. Дома, пока жарилась рыба, дядя Яша короткими бросками взгляда смотрел на меня угрюмо, отрывая глаз от сковороды на пару секунд. Видно было, что он хочет что-то произнести, но обдумывает – как это получше сделать. Наконец, когда рыба была готова, он принес её на крышку секретера, перекрестился, взял себе леща покрупнее и сказал: – Ты, Стасик, жить хо-очешь оостаться в Нижнем?

– Если возьмут на работу в редакцию, – я взял плотву и начал её обгладывать, выплёвывая кости в кулак.

– Ну, как возьмут, так и выживут. Мо-олча. Примерно через пару-тройку месяцев..

– Да я нормально пишу. От работы не шарахаюсь. На людей вроде не кидаюсь. За что выживут-то? И кто?  Редактору я, похоже, понравился. А только он и может уволить без повода.

– Поово-од есть.Там, в редакции, челоовек двадцать, небо-ось, трудяг. А ты писать умеешь не хуже их, так? Так. Воот за это-о тебя и скушают, – он выложил все кости от леща на край крышки секретера, подгреб туда же останки моего окуня и левой ладонью спихнул объедки в правую.

– У нас тут куча таких примероов наберется. Из Сибири народ приезжал к нам в Павлово-о, в Нижний так во-ообще со всей страны нароод прётся. Как в Мооскву по-очти. А через поолгодика – но-оги в руки и давай тикать оотсюда! Вон из Таджикистана Коля Каплин приезжал слесарить в Павлово. Домик купил. Жену привёз с дочкой. Золотые руки оказались у мужика. Лучше наших детали для замков делал. Так сожгли дом через три месяца. Он ещё по-омыкался поо квартирам сто-олько же. По-отоом ему случайно голову пробила железяка в цехе. Проосто мимо-о пролетала. О-он семью в о-охапку, да и хо-оду оотсюда. И таких случаев – воо ско-олькоо!