Иду по тайге

Обсушились у костра и решили выходить к посёлку кружным путём. Поднялись на перевал. Пусто там, неуютно. Где какой кустик рос – всё под снег спряталось и затаилось до самой весны. Одна только лиственница стынет на гребне. Тёмная, скучная, заиндевелая. Солнце как раз садилось за перевал, и лишь маленький его краешек пламенел над горизонтом. На прощание оно вдруг выбросило яркий лучик, и тот осветил одинокую лиственничку.

Случилось чудо. Расплавленным золотом вспыхнул иней на тонких ветках. Крупные синеватые блёстки загорелись на их кончиках как праздничные огоньки. Деревце вдруг подросло и стало до удивления нарядным и стройным. Казалось, воздух струился и звенел вокруг охваченных сиянием веток.

Забыв о крутом подъёме, о тяжёлых рюкзаках, о том, что до посёлка ещё шагать и шагать, стояли мы на перевале. Чудилось: одним глазком нам удалось заглянуть в сказку. В то самое мгновение, когда Золушка становится принцессой.

Тальниковое полотенце

Сегодня я гостил у пастухов-эвенов. Прямо на снег они настелили лиственничных веточек, прикрыли их оленьими шкурами и натянули палатку. Посередине палатки топится большая железная печь, и от её тепла ветки источают аромат. На дворе январь, а здесь как в весеннем лесу.

Пастухи расспросили меня, не встречались ли где следы волков, росомах, рысей, не заглядывали ли сюда дикие олени – буюны. Не так давно буюны увели у них двадцать шесть важенок, и до сих пор никто не знает, где их искать.

Потом мы обедали. После еды я оглянулся, где бы помыть руки. Бригадир пастухов Коля улыбнулся и подал мне комочек очень тонких тальниковых стружек. Небольшой комочек, всего с полкулака, но им я насухо вытер губы, до скрипа протёр руки, нож. После этого от лица и рук долго исходил тальниковый запах.

Друзья-недруги

Ещё какую-то неделю назад возле моей избушки жило всего восемь куропаток, сегодня их более полусотни. Это из-за оленей. Они спустились с перевала, разрыли снег, и тогда обнажились заросли богатых почками кустов и открылись россыпи камушков. Обычно голодные куропатки чуть ли не до сумерек по снегу бегают, за каждой почкой охотятся. А сейчас, хотя солнцу ещё светить да светить, они уже в лунках. Закопались в снег – и на боковую. Да и чего не спать? Зоб набит отборными почками, под снегом тепло.

Летом же страшней оленей для них врага нет. Пусть хоть десять лис в долине охотится, хоть двенадцать сов летает, а такого урона, как одно оленье стадо, они нанести куропаткам не могут. Пройдёт по долине стадо, и от куропачьих гнёзд ни скорлупы, ни пёрышка не останется, олени яйца съедят, цыплят поглотают.

Вот и получается, летом олень куропатке лютый враг, а зимой – первый друг.

Лисий сон

Почти месяц пасли своих оленей в долине Чуританджи пастухи-эвены. Затем они разобрали палатку, погрузились на нарты и уехали следом за стадом. В том месте, где вчера звучали людские голоса, играла музыка и хоркали герлыхи, остались горка лиственничных веточек да перевёрнутый вверх дном ящик из-под рыбы.

А утром к опустевшему стойбищу пришла лиса. Она обнюхала ящик, поймала в подстилке крупную полёвку, съела её и, забравшись на склон сопки, уснула.

В бинокль я видел, перед этим она долго вертелась на месте, широко зевнула и, наконец, свернувшись калачиком, притихла. Рассказывают, к спящей лисе можно подойти чуть ли не вплотную. Я было подумал, не попробовать ли подкрасться, как вдруг лиса подхватилась, внимательно посмотрела вокруг и легла снова.

И так до самого обеда. Поднимется, глянет, нет ли чего подозрительного, и опять дремлет. Когда погода начала портиться – шумнул ветер и закружили снежинки, – она только подняла голову и, даже не осмотревшись, уснула до самого вечера. Гуляет позёмка, жалобно стонут деревья, где-то испуганно кричит кедровка, а лиса не шелохнётся.

Всё понятно. До полудня было светло, тихо и по лисьему следу в любую минуту мог явиться охотник, волк или росомаха, вот она и осторожничала. Поднявшаяся метель замела следы, перемешала все запахи, и теперь лисе можно спать без оглядки.

Радуга

С вечера над рекой клубился туман, а утром в воздухе заиграли мириады блёсток. Наверное, они и родили две удивительные радуги. Сначала я никаких радуг не заметил. Вышел: есть ли мороз, откуда ветер? А в сторону лежащей за рекой сопки и не глянул. Потом лыжи надел, распрямился и охнул. На вершине сопки лежит солнце, а по склонам радуги горят. Из-за каждой радуги ещё по одному солнцу выглядывает. Раз, два, три. Целых три солнца. Каждое светит, от каждого лучи во все стороны идут, возле каждого, словно комары, блёстки играют. Хорошо, если бы от каждого солнца ещё и тепло шло. А то ведь минуту постоял – до костей пробрало. И жалко с радугами расставаться, но нужно идти.

Шагнул я за деревья, левая радуга сразу же исчезла, а та, что с правой стороны, – прыг и зависла в каких-то двадцати шагах от меня. Правда, немного укоротилась и солнышко куда-то спрятала, но все краски на месте. Я даже проверил. Стою и бормочу:

– Каждый охотник желает знать, где сидит фазан.

Это у нас в школе такая считалка была, чтобы не забыть, какой цвет за каким в радуге следует. «Каждый» – значит красный, «охотник» – оранжевый, «желает» – жёлтый и так далее. Нырнул я за толстую лиственницу. Радуга двинулась за мной и остановилась рядом. Правда, бледная-бледная, всего в одну блёстку толщиной. Но если хорошо присмотреться – здесь она! Протянул руку и… коснулся!

Отправился дальше. Глаза от удовольствия щурю: если бы не лыжи, затанцевал бы. Никогда не думал, что смогу дотянуться до радуги. Да не какой-нибудь, а таёжной, морозной, ещё и с солнышком в утайке. Расскажу – не поверят. И пусть не верят. Я-то знаю, как оно было на самом деле…

Иду, по кустам и кочкам моя тень скачет. То на сопки запрыгнет, то вдоль распадка растянется, а то возьмёт и разломится надвое. Одна половина на ближней террасе, а вторая аж за увалом мельтешит.

Прыгала-прыгала моя тень да и стукнулась о тальниковый куст, а оттуда заяц как сиганёт! Здоровый! Прижал уши и наутёк.

А ведь до него был чуть ли не целый километр. Ни палкой не докинуть, ни из ружья не достать. Перетерпел бы, потом перед знакомыми зайцами хвастался бы: меня, мол, охотничья тень стукнула изо всех сил, а я даже усами не повёл.

Все зайцы от зависти, наверное, умерли бы.

Февраль

Росомаха

В феврале к жестоким морозам прибавляются многодневные метели.

Предчувствуя непогоду, птицы и звери готовятся к встрече с ней очень серьёзно. Куропатки торопятся набить зоб ивовыми почками, глухари – лиственничными побегами, соболи и горностаи выходят на охоту даже днём, олени с лосями спускаются в закрытые от ветра распадки и лощины. Даже рыба за десять – двенадцать часов до начала метели клюёт лучше обычного.

Словно собираясь вот-вот потухнуть, мерцают красноватые звёзды, а к утру белёсое небо покрывается тёмными облаками. Спустившись к самым сопкам, облака какое-то время стоят на месте и вдруг начинают бежать против ветра.

Не слышно птичьего гомона, не промелькнёт в кронах лиственниц быстрая белка, не отзовётся с русла замёрзшего ручейка сторожкий куропач. Всё затаилось…

Один только зверь не прячется перед непогодой. Наклонив голову и чуть сгорбив спину, он неторопливо бежит по тайге в поисках добычи. Днём и ночью деятелен он, вечно голоден, обуреваем единственным желанием – поесть. Немецкое и французское название его – «обжора». Зверь не знает устали и, кажется, не знает преград. Встретится река – переплывёт реку; учует поставленный охотником капкан – обойдёт его, а затем сделает десять подходов, но всё же стянет приманку, не коснувшись лапой хитрого самолова; наскочит на охотничью избушку – через подкоп проникнет в неё и устроит там настоящий разбой. Этот зверь – росомаха. Более хитрого и коварного нет во всей тайге.