Памяти солёная волна

Очнулся уже на тряской санитарной повозке по дороге в медсанбат. Обе ноги и голова были перевязаны. Ноги не двигались.

– Всё, отвоевался, – успел подумать он, снова проваливаясь в спасительное беспамятство.

Уже в палате медсанбата к нему пришёл легко раненный старшина Ибатуллин, принёс его полевую сумку, вещмешок и рассказал, как кончился тот бой.

– Немцев выбили из рощицы и почти всех положили в открытом поле. Половина из них были офицеры и унтеры. В плен сдались только двое раненых.

Лётчиков с «юнкерса» взяли без сопротивления. На шум боя из полка прислали взвод конных разведчиков, те прочесали всю округу, нашли ещё две группы немцев, прятавшихся по блиндажам, взяли в плен, те даже и не стреляли, сразу «хенде хох».

– Разведчики тебя и довезли на коне до санроты, крови ты много потерял. Автоматчика, что тебя срезал, тут же ребята и кончили. Фельдфебель был, танкист, с крестом… Давай поправляйся, а нам ещё надо на Берлин топать. Завтра опять наступаем.

Попрощались трогательно, хотя знали друг друга всего несколько часов, – на фронте время течёт по-другому…

Дальше начались уже привычные за войну скитания по поездам и госпиталям. Сначала эвакогоспиталь в городе Джаско, потом местечко Ланцуг, Львов, Проскуров. Раны в бедре чистили, они заживали плохо, держалась температура, и он часто терял сознание на перевязках. Еле отстоял ногу от ампутации. Из Проскурова санитарным поездом привезли на поправку в Кисловодск, в бывший санаторий Центросоюза.

Там его догнали письма от жены из Вятских Полян, целая пачка. Жена писала, что дети здоровы, что работает по-прежнему в санчасти оборонного завода, любит и ждёт. Здесь же, в санатории, его нашли и награды – ордена Красного Знамени и Красной Звезды, «ходившие» за ним ещё с Калининского фронта. Здесь встретил День Победы. Отсюда и демобилизовался в августе сорок пятого.

Так окончилась Великая Отечественная война для лейтенанта Дмитрия Колесникова.

Когда он, худой, с палочкой и тощим «сидором», где были немудрящие гостинцы, появился в дверях родного дома, когда на нём повисла плачущая от радости жена и двое подросших и тоже ревущих пацанов, только тогда он ощутил, что выжил в этой войне. И заплакал…

Он не выслужил на фронте больших звёзд, оставшись лейтенантом. Он просто честно прошёл в пехоте всю войну и остался жив. Это и было главным его завоеванием.

Слава ещё мальчишкой любил перебирать в шкатулке, сделанной для матери пленными немцами, отцовские награды, парадные погоны капитана МВД (отец дослуживал во внутренних войсках до 1954 года), примерял его китель. У него, как у всех уважающих себя пацанов в леспромхозовском посёлке, было много всяких военных вещичек – в тайнике под крыльцом дома лежали трофейный фонарик «Даймонд» с разноцветными стёклами, кобура от «вальтера», ржавый корпус «лимонки», ещё более ржавый наган без барабана и куча позеленевших стреляных гильз и винтовочных патронов, выкопанных на местах боёв Гражданской войны. Они с приятелем Костей часто играли с пацанами в войну, и даже рыли в лесу окопы. Правда, вот немцами никто быть не хотел.

Отец скупо и неохотно рассказывал о войне, и только несколько раз – после Дня Победы, после встречи с такими же фронтовиками (тогда это были ещё молодые и крепкие мужики) – Слава услышал несколько его историй. Прихрамывал он до конца жизни.

Однажды мать достала из папки с отцовскими военными документами бережно завёрнутый в целлофан старый, побитый молью суконный офицерский полевой погон с малиновым выцветшим кантом и двумя потускневшими звёздочками. На погоне были видны какие-то бурые пятна, и с края был вырван кусок. Она и рассказала Славе эту историю.

Много позже, когда Слава уже служил в армии, прицеливаясь на стрельбище из автомата в мишень, он ощутил прикосновение изогнувшегося погона гимнастёрки к правому уху. И похолодел, вспомнив отцовский шрам и тот залитый кровью лейтенантский погон. Как близко отец был от смерти… А чуть бы левее – и его, Славы, тогда не было бы вообще.

И теперь, увидев на улице седого ветерана с медалями на пиджаке, он всегда вспоминает своего отца. Его и тех его боевых друзей из посёлка уже давно нет в живых. А отцовские награды и погоны в старой семейной шкатулке перебирает с горящими глазами Славин сын – внук того лейтенанта.

Лейтенанты из сорок четвёртого…

В нашу больничную палату, вежливо поздоровавшись, вошёл седой пожилой мужчина невысокого роста с удивительно молодыми глазами. Сестра показала ему на койку рядом со мной, он положил немудрёные пожитки в тумбочку, представился и, увидев у меня в руках книгу Бунича «Операция «Гроза», сразу спросил:

– Историей войны интересуетесь?

Я ответил утвердительно, и мы, лежа под капельницами, как-то незаметно разговорились. То, что он рассказал о войне, меня поразило своей правдивостью и глубиной восприятия, это была та самая «окопная правда», которая всегда у нас подразумевалась между строк и которую никогда не напишешь, если сам это не прочувствовал на себе.

Восемнадцатилетним парнишкой, после окончания ускоренного курса Владивостокского пехотного училища, в новенькой офицерской шинели со скрипящими ремнями и двумя «кубарями» в петлицах, он попал на фронт зимой 1942 года. Шли ожесточённые бои под Ржевом, получившие в армии меткое и горькое название «Ржевская мясорубка».

Впоследствии подсчитали, что там, в лесах и болотах, полегло свыше полутора миллионов бойцов – больше, чем под Сталинградом.

Приняв под командование взвод, он, едва успев ознакомиться со списком солдат и своими отделёнными сержантами, получил приказ на рассвете идти в наступление. Из всего своего первого боя он запомнил только то, как вылез на бруствер окопа и взмахнул пистолетом. Дальше удар в голову и темнота. Очнулся в траншее уже вечером, присыпанный землёй, когда его раскапывали санитары. Нестерпимо болела голова, шла кровь из ушей, но он был жив – спасла каска, одетая на шапку, отделался контузией.

Вокруг не было никого из живых бойцов взвода. Санитары под руки повели его на перевязочный пункт, мимо груды валенок, касок, шапок и полушубков, снятых с убитых. Рядом уже был свеже-насыпанный холм братской могилы.

– Повезло тебе, лейтенант, а вот почитай вся твоя рота полегла, да и от батальона мало кто остался. Кого в Наркомздрав, а большинство в Наркомзем определили, – сказал один из пожилых санитаров.

Дальше был госпиталь, запасный полк, снова бои и снова госпиталь. Бесконечная череда наступлений, отступлений, крови и смерти. Ненависть к врагу и горечь потерь.

Свой последний бой он принял под Витебском, когда его рота, преследуя отступавших немцев, попала под миномётный огонь и, понеся большие потери, залегла. Тогда он, отодвинув тело убитого наводчика, сел за «сорокапятку» и, плача от злости, стал стрелять из орудия по отступавшим немцам, тёмные фигуры которых хорошо виднелись на заснеженной стерне.

Он заряжал, наводил и стрелял, пока разорвавшийся рядом снаряд не перевернул орудие и не отшвырнул его прочь. Тяжёлое осколочное ранение в живот, долгое лечение в госпитале, и в 1944 году перед списанным «подчистую» офицером встал вопрос: как жить дальше? Его ведь учили только воевать, и он, шагнув в войну со школьной скамьи, больше ничего не умел.

И он решил учиться. В приёмной комиссии юридического института сначала даже не хотели брать документы: уж очень он был молод – не было ещё и двадцати. Так он стал юристом и всю жизнь проработал в органах прокуратуры.

Ветеран замолчал, в палате ещё долго стояла тишина. Война затронула всех, и у каждого в семье были свои счёты к ней.

Я, слушая его рассказ, вспоминал своего отца. Их биографии, при всей разнице, были в чём-то схожи.

Оба пошли на фронт зимой 1942-го и оба закончили войну по ранению в 1944 году.

Отец пошёл на фронт уже зрелым мужчиной, в 39 лет, из милиции Пограничного района Благовещенска, повоевавши ещё в Гражданскую с поляками. Попал в 91-ю особую разведывательную бригаду, формировавшуюся в Сибири. Из первого же поиска разведгруппа вернулась в половинном составе, с двумя «языками», и вынесла раненного в шею отца. После госпиталя и курсов политсостава он попал на Калининский фронт замполитом стрелковой роты.

Отец, как и большинство фронтовиков, очень редко рассказывал о войне и не любил, когда его об этом расспрашивали. Но один из эпизодов, который он рассказал на встрече с друзьями-фронтовиками на 20-летие Победы, я невольно подслушал и запомнил…

Их поредевший после атаки батальон, наспех окопавшись, встал в обороне перед заснеженной высоткой, занятой противником. Солдаты в неглубоких окопах мёрзли в тонких английских шинелях и ботинках с обмотками и ждали наступления.

По данным разведки, немцев недавно сменили австрийцы. Они сразу же поменяли расположение огневых точек и стали глубже зарываться в землю.

Командование полка решило выбить их с господствующей высоты и для выявления системы огня распорядилось провести разведку боем. Для этого из резерва прислали роту морской пехоты. Моряки пришли уже перед рассветом, их командир, молодой розовощёкий старший лейтенант, уточнил у комбата время и направление атаки. Вооружены они были очень хорошо – самозарядные винтовки «СВТ», автоматов и ручных пулёметов было больше, чем во всем батальоне. Были они и с погибших кораблей, и из охраны наркомата ВМФ, и из береговых частей.

На рассвете матросы, сбросив шинели и вещмешки, надели бескозырки и, примкнув штыки к «самозарядкам», по свистку боцманской дудки в полный рост бросились вперёд. Бежали молча по неглубокому снегу, пока немецкая оборона не ощетинилась огнём. Тогда и прозвучало яростное «полундра». Но матросы, отчётливо, как мишени, видные на белом снегу, падали и падали, скошенные пулемётным огнём.

По засечённым целям противника била полковая батарея, батальонные «сорокапятки» и миномёты, но цепь моряков всё редела и редела. Поле перед высоткой покрылось чёрными бугорками. Солдаты, сжав зубы, ждали сигнала. Командир полка, видя с КП эту картину, дал команду атаковать. Батальон дружно поднялся и с ходу, на одном дыхании, выбил противника и занял высоту.

Уйти из австрияков не удалось никому – пленных в том бою не брали. От моряков остались целыми только пять человек. Много было тяжелораненых. В опустевшей траншее сиротливо лежали чёрные шинели, шапки и вещмешки.

Лейтенант Митрофан Адамович Сахончик. 1945 г.

Лейтенант Рабоче-крестьянской милиции М. Сахончик. 1937 г.

Старший сержант М. А. Сахончик (слева) и капитан А. П. Поташев, секретарь парткомиссии полка.

Калининский фронт, деревня Кузьмино, 5 февраля 1942 г.

Украинский фронт, Львовская область, село Луковец, июль 1944 г. Совещание командного состава дивизии. В третьем ряду – лейтенант Сахончик, во втором ряду крайний справа – капитан Мостовой.

Страница дневника, который вёл на фронте М. А. Сахончик

Матросов, вместе с лейтенантом, похоронили отдельно, приколотив бескозырку к столбику с жестяной звездой. Отец, рассказывая это, с повлажневшими глазами говорил:

– Как сейчас вижу: белый снег, следы пунктирами и в конце – чёрная точка. Много точек. Знали ведь, что на верную смерть шли! Какие тогда люди были…

Его самого легко ранило уже на следующий день, когда немцы пытались отбить высотку. После госпиталя отец участвовал в боях в Молдавии, где под Тирасполем снова был ранен.