Ощущение грязных рук

А ещё никогда никому не позволяй себя переделывать, – читал он в глазах Кошмара слова Алёны. Это всё равно что статую Давида переделать в Венеру Милосскую: недостаточно только отколоть руки. А Венеру – в умирающего галла: мало положить её плашмя. Изменить себя можно только самому, а если тебя меняют другие, значит, они тебя кладут плашмя, они тебе отбивают руки. Вылепить себя из себя можешь только ты.

Богдан глубже погружался в гипнотический взгляд Кошмара, и вспоминал, что в молодости бросался в любовь как в заросли крапивы – совсем голый и с головой, а в детстве часто падал во сне с кровати.

Глаза Кошмара вспыхнули ярким пламенем, и вдруг всё сразу стало всем. Вокруг Богдана всё взметнулось и стремительно закружилось вихрем. Он стукнулся, выронил, поднялся, запихнул, уселся. Он стоял на карачках, смотрел молча, подошёл, упёрся, чихнул, заёрзал, ударился лбом в стёкла. Он полил слезами цветок, помочился на косяк двери, нервически дёрнул хвостом. Он остывал в чашке, рыгнул, прослезился, поплыл в воздухе и переливался, как мыльный пузырь. Он зазвенел вместе с хрустальными рюмочками в серванте, растекался чернилами по мокрому лбу, замурлыкал, раскалывался на черепки. Всё вокруг мельтешило со страшной скоростью – взгляд едва успевал фиксировать бешено проносившиеся мимо картинки.

От этой круговерти у Богдана закружилось перед глазами, ноги подкосились, он потерял равновесие, потяжелевшей головой стукнулся об пол, выронил изо рта несколько бранных слов, но сознание не покинуло его, и через мгновенье он поднялся на колени, собрал с паркета и запихнул ругань обратно в рот. Руками он упёрся о край дивана и тупо уставился в стену. Сквозь зашторенное окно комнату наполняла безмятежная серость раннего утра, и в этом свете приторные розовые обои приобретали глубокий оттенок. В этих обоях утопал его взгляд, и Богдан не мог понять, кто он: Алёна, проснувшаяся Богданом; Богдан, заснувший Алёной и проснувшийся ещё кем-то, или вообще кто-то другой? Да и как можно быть кем-то, кого на самом деле не существует, кто живёт только в воображении и снах, пробуждение от которых сулит набить шишку на лбу…

Всё также стоя на коленях перед диваном, Богдан перевёл взгляд ниже, где оказывается  спала жена с неистово закрученными бигуди, отчего голова её напоминала кочан цветной капусты. За стеной клокотала в храпе тёща, а запах питательного крема доносился даже сюда. Богдан уселся на диван и принялся считать жёлтые цветочки на своих голубых семейных трусах. Затем упёрся локтями в колени, руками крепко охватил голову и сильно зажмурился до белых пятен перед глазами. В голову никак не приходило, где бы можно раздобыть хорошей глины.

Свою голову он сжимал так крепко, что поначалу не заметил, как его волосы начали крошиться и осыпаться на пол коричневой пылью. Затем хрустнуло и откололось одно ухо. С гулким стуком оно упало на пыльный паркет. Богдан поднял его, положил на ладонь и с недоумением на него уставился. В этот миг он почувствовал, что от коричневой крошки и пыли его руки стали грязными. С детства не перенося ощущение грязных рук, он отправился в ванную. Под струёй тёплой воды пальцы становились мягче и словно бы теряли свою форму. И вдруг Богдана осенило. Его осенило, несмотря на то, что за окном было лето. Он взглянул на себя в зеркало и замер. Безухое отражение улыбнулось ему, и в этот же миг правую щёку с сухим треском прорезала кривая трещина, продолжая линию улыбки. Не теряя времени, Богдан наполнил раковину горячей водой.

Когда проснулась его жена и зашла в ванную умыться, то обнаружила на полу множество бесформенных осколков, скомканное грязное полотенце, словно им пол вытирали, и повсюду сырость.

– Во что ванную превратил, изверг! – крикнула она.

В раковине остывала мутная вода, всё зеркало было заляпано глиняными брызгами, а на полочке рядом с мыльницей и стаканом для зубных щёток стояла изящная фигурка девушки. Тонкие и правильные линии ещё сырой статуэтки производили такое впечатление, что жена вмиг забыла о беспорядке в ванной и заготовленном скандале и кинулась поздравить мужа с первым успехом.

– Богдан! – звала она. – Выходи, не бойся!

В ответ один лишь храп из соседней комнаты.

– Так и быть, – говорила уже тише, – держи свою глину на балконе!

На кухне тоже никого не оказалось.

– Ты где? – кричала она в тишину.

Тишина не стала ничего рифмовать и ответила только хрустом глиняной крошки под ногами.