Еще один день

– Еле успел, – сказал он, переводя дыхание. – Наши торгаши взяли моду закрываться за двадцать минут до срока. – И обратился к Светлане: – Ты бы пропесочила их в своей газете за такую привычку. – Взял бутылку шампанского, раскрутил проволочку, раскачал пробку, и она потихоньку стала выходить из горлышка. Татьяна зажала уши, пояснила:

– Не люблю, когда стреляют.

Пробка глухо хлопнула, Андрей быстренько разлил по стаканам пенящуюся жидкость. Поднял свой стакан и, переводя взгляд с Тани на Светлану, сказал:

– Давайте выпьем за то, чтобы нам всем было хорошо.

– Так не бывает, – заметила Светлана, покачивая в руке свой стакан. – Хорошо бывает только двоим.

– Может, ты фамилии назовешь? – не вытерпев, съязвил Андрей.

– И все-таки за то, чтобы всем нам было хорошо, – поддержала Татьяна Андрея. – И двоим может быть хорошо, и десятерым…

У самой Татьяны настроение было не просто хорошим, а радостным. И потому, что сегодняшний вечер, рисовавшийся скучным, неожиданно стал праздничным, и потому, что в ушах звучало признание Андрея: «Я вас искал два дня». Она чувствовала, что нравится ему, и ей было приятно находиться в его компании. И уже не случайным знакомым казался ей этот парень, а давним другом. Она не раз замечала это за собой. Иногда встретит человека впервые, а возникает такое чувство, будто они знакомы много-много лет и знают друг о друге буквально все. Еще не успели произнести несколько фраз, а между ними установилось внутреннее доверие. Может быть, для этого было достаточно обменяться взглядами или нечаянно прикоснуться друг к другу. Татьяна не знала, почему это происходит, но это было так.

Вторую бутылку шампанского пришлось пить при свече, потому что в поселке погас свет. Светлана сняла с шифоньера подсвечник со свечой, пояснила Татьяне:

– Это у нас почти каждый вечер. Дизелю в обед сто лет, работает от ремонта до ремонта.

Андрей наполнял стаканы аккуратно, старался, чтобы пена не поднималась над ними шипящей шапкой.

– А мне наливай, чтобы шипело, – сказала Татьяна. – Когда шампанское шипит, будто что-то тебе шепчет…

Андрей наклонил бутылку, и над Таниным стаканом возникла пена. Таня припала к ней губами и засмеялась. Все подняли свои стаканы и выпили. Каждый произнес какую-то фразу, но вскоре разговор смолк. Светлана понимала, что он ведется не для нее, и стала нервничать. Татьяна, почувствовав это, сникла. За столом никак не удавалось наладить непринужденную атмосферу, хотя вроде бы ничто не омрачало ее. Наоборот – свеча придавала обстановке романтизм и некоторую таинственность. Но какой бы разговор Андрей ни начинал, Светлана его не поддерживала. В их общении проглядывала скрытая неприязнь. Андрей не мог перебороть этого, поэтому встал из-за стола и снял со стены гитару.

– Сейчас Андрюша с концертом выступит, – съязвила Светлана.

Таня не выдержала. Отодвинув стакан, она сказала:

– Не порть вечер себе и мне. Если уж пригласила, наберись терпения.

Андрей, не обращая внимания на язвительность Светланы, вальяжно развалился на стуле, тронул пальцами струны и сказал:

– Она у нас солистка, поэтому не любит, когда главные роли достаются другим.

– Ладно тебе, – беззлобно огрызнулась Светлана. – Лучше действительно что-нибудь спой.

Он взял несколько аккордов, подстроил струны и запел:

Татьяна, помнишь дни золотые,
Кусты сирени и луну между аллей?
Татьяна, помнишь грезы былые,
Тебя любил я, не вернуть прошедших дней.
Упали косы душистые, густые,
Свою головку ты склонила мне на грудь…
Татьяна, помнишь дни золотые?
Весны прошедшей мы не в силах вернуть.

Голос у Андрея был не сильный, но приятный. Тенор не тенор, баритон не баритон… Был он как раз для небольшой комнаты.

– Это чья песня? – тихо спросила Татьяна, когда Андрей замолк и потянулся за шампанским. – Я ее никогда не слышала…

– Ее многие не слышали. Ты и о певце, наверное, не слышала… Петр Андреевич Лещенко.

– А ты-то о нем давно услышал? – усмехнулась Светлана.

– Да хватит вам. Что вы как кошка с собакой, – не выдержала Татьяна.

Песня ей понравилась. Не потому, что посвящалась какой-то Татьяне, то есть в исполнении Андрея – ей лично. Понравилась мелодия, уводящая в прошлое и рождающая в душе грусть. Песня то ли забытой, то ли отвергнутой любви. И она спросила:

– Ты еще что-нибудь Лещенко знаешь? Спой.

– Что-нибудь под настроение? – спросил Андрей, не сводя с Тани ласкового взгляда.

– Настроение у нас не у всех одинаковое, – сказала Светлана. – Спой, что тебе самому у этого Лещенко больше всего нравится.

Андрей перепробовал несколько фокстротных начал, но ни на одной мелодии не остановился. Потом вдруг заиграл неизвестный Татьяне мотив и запел:

Здесь под небом чужим я как гость нежеланный,
Слышу крик журавлей, улетающих вдаль.
Сердцу больно в груди видеть птиц караваны,
В дорогие края провожаю их я.

Минуту-другую все трое молчали. Потом Татьяна спросила:

– Лещенко сейчас живой? Почему о нем ничего не слышно?

– О нем давно ничего не слышно, – ответил Андрей. – Петр Лещенко умер в начале пятидесятых.

– Он из эмигрантов? Откуда ты о нем знаешь?

– От дяди. Он рассказывал, что еще до войны пластинки Лещенко и Вертинского на рынке стоили столько же, сколько велосипеды.

– По-моему, Вертинский в Россию вернулся? – попыталась вспомнить Татьяна. – А Лещенко?

– Лещенко в Румынии остался. Там он и умер. В тюрьме. Дядя после войны привез из Румынии два альбома его пластинок.

– Два альбома пластинок – это же тяжело. А у нас Лещенко не выпускали?

– У нас его пластинки на «ребра» переписывали, – сказал Андрей.

– На какие ребра? – не поняла Татьяна.

– На использованную рентгенпленку.

– Это верно, – подтвердила Светлана. – У меня такие пленки были. Только не Лещенко, а Вертинского. Я сама крутила их на проигрывателе.

Татьяна все еще была под впечатлением песен. И ни к кому, пожалуй, не обращаясь, а только отвечая собственным мыслям, грустно сказала: