Обретение чувств

– Грядут большие перемены, Ваня, и чем больше в стране будет грамотных людей, тем лучше для страны и народа будут эти перемены. Так что желаю тебе, Ваня, успехов в нашем трудном, но благородном учительском деле и помни мой наказ о дальнейшем своем образовании, закончил учитель Иван Петрович и взялся за рубанок:

– Видишь, доски строгаю, что привёз из уезда. Хочу несколько новых парт смастерить для класса: старые совсем развалились, а денег у общества на покупку нет. Даже доски эти купил на своё жалование – совсем за последние годы село обеднело: то неурожай, то война с новыми налогами, то революция с беспорядками, а страдают крестьяне, которые есть становой хребет русского государства – сломай этот хребет и не будет страны России, потому и надо учить крестьян грамоте, чтобы понимали своё место в стране и не ломали шапку перед всякими выскочками и инородцами.

У нас крестьяне не жгли барские усадьбы, а в других губерниях многие помещики пострадали, да и то сказать, за дело. Крестьянам волю дали без земли, когда крепостное право отменили, вот сейчас эта несправедливость и отразилась. Земля должна принадлежать государству, а через него обществу, которое на этой земле трудится, так я разумею, – продолжал учитель, строгая доски для парты.

– Я согласен с вами, Иван Петрович, поэтому и состою в партии эсеров, которая за передачу всей земли крестьянам без всякого выкупа, а помещики пусть тоже живут своим трудом: хватит, пососали народную кровь, – ответил Иван учителю.

Тот удивленно посмотрел на него: – Ты же дворянин, Ваня, и должен защищать своих дворян, но не крестьян.

– Декабристы тоже были все дворяне, но ратовали за народ, – возразил Иван. – Образованный человек понимает несправедливость даже, если сам пострадает. Сейчас многие рассуждают как я, без различия в сословиях. И сословия эти тоже надо убрать, уничтожить. Люди должны быть равны между собой и различаться лишь трудом, знаниями и способностями, а не имениями, деньгами и должностями при царе и губернаторах.

– Да, видимо грядут большие перемены, коль дворянские дети ратуют за равноправие с крестьянами, – задумался учитель. – Только будь, Иван, осторожнее в своих мыслях при посторонних. Людей много сейчас озлобленных развелось: донесут на тебя, и лишишься ты учительского места и надежды на дальнейшую учёбу. Сейчас не время свои мысли вслух высказывать, – напутствовал учитель своего бывшего ученика перед его уходом. – Поработай, поучись ещё, а там глядишь, и время для свободных мыслей настанет, вот тогда и решайте дела своей партии эсеров, в которую ты записался.

На этом учитель и ученик расстались, чтобы больше не увидеться. Учитель в городе, навещая детей, заразился, видимо в поезде, чахоткой и скоропостижно умер через год, еще до приезда Ивана домой, в свой первый отпуск.

Попробовал Иван навестить и своих бывших друзей по малолетству, но радостной встречи не получилось. Друзья детства успели жениться и обзавестись уже по ребёнку, так что домашние хлопоты и труд на поле не располагали к длительным воспоминаниям о беззаботном детстве с барчуком, который легко и просто выучился на учителя. Но Фёдор и Егор высказали благодарность Ивану за то, что в детстве он обучил их чтению, которое помогает им в крестьянской жизни.

– Спасибо, Иван Петрович, за грамоту, что обучил нас в детстве, – степенно благодарил Егор учителя, поглаживая курчавую русую бородку, которая нехотя покрывала его лицо редкой порослью. – Детей своих мы обязательно отдадим в учение, может им повезёт вырваться из села в город, где нет такого тяжелого труда, но требуется грамота по чтению и письму. Мы-то с Федей пишем, как гусь лапой: что ты учил, забыли, а подучиться в школе уже некогда. А вот чтение не забывается, и даже улучшается со временем, жаль, что читать времени нет, да и читать нечего, кроме Псалтыря: книг покупать не на что, а взять в селе не у кого.

– Возьмите у учителя, посоветовал Иван, – у него и книги есть для чтения и письму он поможет обучиться, когда зимой будет свободное время. Учиться никогда не поздно, – убеждал Иван, – может в солдаты придётся идти, так там грамота нужна всегда. В японскую войну вы не попали по возрасту, но вдруг случится ещё война, вот грамотность и пригодится.

– Полноте, Иван Петрович, – возразил Фёдор, – какая к чёрту война, если и без войны мы живём, почти голодая по весне. Ломаешься на поле всё лето, а соберёшь урожай со своего клочка земли, да уплатишь подати в общину, и глядишь, хлебца хватает до Крещенья, редко до Поста, а до новин никогда. Семьи растут, а земли в общине не прибавляется.

– Вот и надо зимой уезжать на заработки, – посоветовал Иван, – тогда и грамота пригодится. Только ехать надо не в уезд, а в губернию. В большом городе много работы и платят там лучше, поэтому за зиму можно прилично подработать, – убеждал Иван. – Если ничего не предпринимать, так и закисните здесь, в нужде, мохом покроетесь раньше времени и детям своим помощь в их жизни не окажете. Непременно зимой езжайте вместе в Могилёв, али в Витебск, там обучитесь мастерству какому-нибудь в подмастерьях, – глядишь, дальше и дело пойдёт.

– Спасибо, Иван Петрович, за совет, – ответствовал Егор, – мы это обдумаем и, наверное, попробуем, пока силы и здоровье есть.

На том бывшие друзья и расстались.

В следующий свой приезд, через год, Иван узнал, что Фёдор уехал с семьёй искать счастья в Сибири по программе переселения, а Егор в Могилёве пристроился рабочим на железной дороге – грамотность помогла и переехал на житьё в город вместе с семьёй: жизнь рабочего тоже не сахар, но всё же легче, чем у крестьянина-бедняка.

Погостив у отца положенное время, Иван отправился к месту своей службы в село Осокое Оршанского уезда Могилёвской губернии. Для поездки он нанял соседа-кучера с лошадью, который и довёз Ивана за три рубля и за два дня в отцовской коляске до места назначения.

II

Прибыв в село, Иван отыскал дом старосты, чтобы уладить вопросы работы и жилья, поскольку земские школы содержались совместно казной и общиной: казна давала учителя и платила ему жалование, а община содержала школу и учительское жильё за свой счёт. Старосты дома не оказалось: он улаживал какой-то спор крестьян по размежеванию сенокосных лугов у леса, и пришлось ждать его возвращения. Хозяйка дома, узнав, что Иван – это новый учитель в школе, сразу стала приветливой, угостила его и кучера холодным квасом с дороги и пригласила отобедать вместе с хозяином, когда он вернётся.

Староста появился далеко за полдень. Это был степенный мужик далеко за сорок лет, с окладистой бородой иссиня-чёрного цвета с проседью на широкоскулом лице с узкими прорезями глаз: по всему было видно, что в родичах у него толпились степняки, возможно с монгольского нашествия.

Тимофей Ильич, – так звали старосту, искренне обрадовался приезду учителя. – Я ещё с весны просил в уезде учителя, поскольку наш собрался переезжать в уезд, чтобы там обучать своих детей: свои-то они завсегда ближе чужих. Смотритель училищ обещал мне подыскать подходящего учителя, но я не гадал, что пришлют такого молодого.

Ну, молодость – это не беда, а опыт – дело наживное, общество посмотрит, как вы справитесь с обучением юных огольцов. Село наше волостное, поэтому школу содержим в порядке, и учительская квартира при школе тоже вымыта и вычищена после прежних жильцов. Можете, Иван Петрович, заселяться, хоть сейчас. А когда изволите семейку свою перевезти сюда, чтобы я повозки вам дал для перевозки домашнего скарба?

Иван, несколько смущаясь, объяснил, что он холост пока, и во время учёбы было не до женитьбы.

– Ну, это дело поправимое, – усмехнулся староста. У нас на селе девок полно: одна другой краше. Если не побрезгуете, то и крестьянки есть из зажиточных семей, и у торговцев девицы водятся, у урядника две дочки на выданье, а у батюшки нашего, настоятеля, смешно сказать, целых шесть дочек подрастают, из них две созрели вполне, а вот сыночка ему Бог не дал, и женишков пока нет.

– Что же вы меня сразу оженить собрались, – возразил Иван, – сначала надо поработать, осмотреться, а потом, если какая по нраву придется, можно и женихаться. Ещё поэт Пушкин писал: «Ведь жена не рукавица, с белой ручки не стряхнешь, да за пояс не заткнешь».

– И то верно, это меня черти заставили повести разговор о женитьбе: смотрю, ладный вы собой, молодой, а ещё учитель, вот и дёрнула меня нелёгкая про женитьбу речь вести, чтобы вы, Иван Петрович, девок наших понапрасну не смущали. А то глянут в ваши разноцветные глаза и обомлеют разом, – хитро прищурил староста свои узкие глаза, которые превратились в щёлки.

– Вот сколько живу, а такого не видал, чтобы у человека глаза были разные: один цвета воды – голубой, а другой цвета травы – зелёный, – удивился староста вслух, – потому и девки наши будут засматриваться на вас, если уж меня, старого, удивили своим видом.

– Ладно, сытый голодного не разумеет, – откушайте с нами, Иван Петрович, а потом и пойдем на квартирку. По первости можно столоваться у меня: моя матушка горазда у печи управляться, такие щи напарит, что губы прикусываешь от удовольствия. Пойдёмте в дом и ямщику вашему место найдётся.

На крыльцо вышли две девушки-погодки, лет шестнадцать старшей, черноволосые, с раскосыми серыми глазами, тонкие и стройные, как камышинки, всмотрелись в приближающегося к ним Ивана и, ойкнув, убежали в дом.

– Ну вот, говорил я вам, Иван Петрович, что смущать будете наших девиц. Это мои дочки были, есть ещё и сын старший, он сейчас на покосе, с работниками сено скотине запасает, – объяснил Тимофей Ильич, приглашая гостя в горницу, где на столе уже дымились щи в фаянсовых тарелках, стояли соленья, жареные караси, свиное сало и чугунок молодой отварной картошки, посыпанной укропом и политой рыжиковым маслом.

– Прошу отведать, что моя Евдокия выставила на стол. Если знать заранее, то она бы что-то праздничное напарила-пожарила: ведь приезд нового учителя – это праздник для всего села. Коль учитель будет умелым и поладит с обществом, то и детишки наши будут грамоте обучены и манерному поведению, – пояснил староста, придвигая Ивану стул вместо табуретки, как ямщику.

– Может по стопочке «Смирновской» за ваш приезд, Иван Петрович? – оживился староста.

– Эй, мать, неси-ка на стол полуштоф водки из шкафчика, – скомандовал староста жене, и та послушно выставила бутылку на стол.

– Извините, но я не пью водки, – отказался Иван от угощенья.

– Что, совсем не пьёте? – удивился староста.

– Да, совсем не пью водки. Могу кружку пива выпить после бани или вина немного в праздник, но водки не принимаю.

– И правильно делаете, – одобрил староста. – Одно зло от водки, если много употребить. А вот с устатку, когда измаешься за день на крестьянской работе, то стопка – две снимают усталость. Еще полезнее после бани, под солёный огурчик принять водочки на грудь. Мне, к примеру, частенько приходится гостей принимать из уезда по казенному делу, так без водки и разговор не клеится, и дело не движется. Привык к ней, окаянной, но всегда в меру, две-три стопки и не больше, – объяснил староста, наливая водки себе и ямщику, которого даже и не спросил о согласии.

Чтобы мужик, да от даровой выпивки отказался, в такое староста не верил. Учитель – это другое дело, у образованных людей свои причуды: этот водки не пьёт, прежний на пианино играл, что привёз из города учить детей музыке, а до этого был пожилой, так всё крестьян рисовал на материале красками. Учёные люди – их не поймёшь.

Увидев, что учитель отказался от выпивки, хозяйка тотчас убрала бутылку с водкой обратно в шкафчик, а на возражение мужа, напомнила ему, что в прошлый раз он с урядником выкушали штоф водки и потом пели песни на всё село и чуть не подрались: то-то стыда было бы обоим от общества: – Ведь власть, а не забулдыги какие-то подзаборные, – объяснила она новому учителю.

Закончив обед, староста перекрестился на образа и пошёл устраивать учителя на квартиру при школе. Кучер на коляске ехал сзади. Встречные крестьяне ломали шапки перед старостой, интересуясь, кто с ним рядом, и Тимофей Ильич каждый раз объяснял, что это новый учитель приехал, будет жить при школе и учить детишек.

Когда подошли к школе, наверное, пол села знали уже о приезде учителя: молодого и холостого.

Школа оказалась почти такой, как и в отцовском селе Ивана, где он начинал свой курс обучения у первого своего учителя – тезки, как тот объяснил на первом уроке.

Староста отпер замок ключом, который захватил из дома, прошёл коридором и отпер другую дверь – уже в учительское жильё, которое состояло из двух комнат и кухни с русской печью. В квартире было чисто и пусто. Столы, шкафы и табуреты остались на своих местах: увозить мебель, сделанную местным столяром, было дороже, чем купить новую. В одной из комнат была широкая деревянная кровать без матраса.

– Железные кровати с панцирной сеткой, стулья венские, прежний учитель увёз, как и перину с этой кровати: то вещи все дорогие были, а деревяшки остались.

Я дочкам дам задание, они матрас набьют сеном душистым и мягким нынешнего укоса и к вечеру подвезу его на лошадёнке, – сказал староста.

Кучер занёс два чемодана Ивана в горницу и, откланявшись, поспешил с отъездом.

– Проеду дотемна, сколько получится, в коляске вздремну, и конь попасётся на лужайке, а поутру в путь и к полудню буду дома, – объяснил кучер своё поспешание и отбыл с наказом передать Петру Фроловичу, что сын его устроился на новом месте вполне благополучно.

Староста тоже удалился давать дело дочерям насчёт матраса, а Иван принялся распаковывать чемоданы и раскладывать вещи по шкафам, благо, что вещей этих было немного. Закончив с вещами, он пошёл осматривать свои владения.

В классе стояли три ряда парт, за которыми могли расположиться около пятидесяти учеников. В углу стоял шкаф с учебниками, что были куплены за счёт общины и потому оставались в школе. Бачка с водой в коридоре не было, а стояла деревянная лохань с ковшом для питья.

В квартире на кухне валялась кое-какая посуда глиняная, пара чугунков с отбитыми краями и несколько деревенских пиал и кружек, выточенных из цельного дерева. Из коридора дверь вела на веранду, а с веранды был выход в огород, что примыкал к школьному двору, отделяясь от него ивовым плетнем. Огород чьими-то стараниями был засажен картошкой, которая обещала хороший урожай через месяц. В глубине огорода виднелась небольшая банька, где учителя с домочадцами мылись и парились для чистоты тела, а душу очищали в церкви, что располагалась неподалёку от школы, на соседней улице. Во дворе школы был колодец с воротом, но без верёвки и ведра.