Умирая, Бог завещал мне Землю

Тут она, как обычно, всплакнула.

? Мам, ну перестань, ? успокаивал я, ? чего ты, я тебя не забываю. Просто жизнь, как карусель, крутит-вертит, глядишь, а уж столько времени прошло.

? Ну и ладно, ? успокаивалась мама, ? приехал и хорошо.

Тут она рассмотрела меня получше.

? А ты чего такой чумазый? Как в луже извалялся.

? Поскользнулся.

? Умывайся, переодевайся, и я тебя покормлю.

Мама накрывала на стол, расставляя привычные соления, салаты и домашнее вино, и расспрашивала:

? Рассказывай, как живёшь. Почему не звонил?

? Нормально, мам. Как все живу. Звонил же вот.

? Последний раз в марте на мой день рождения. Где работаешь? Живешь там же с друзьями на съемной квартире? А, может, женился уже?

? Разъехались мы с квартиры кто куда. Работаю… Там же. Жениться пока не собираюсь.

? Почему?

? Знаешь, как в песне поётся, гуд вумен из хард ту файнд.

? Чего?

? В песне, говорю, поется, хорошую женщину трудно найти.

? Не набродяжничился еще, ? вздохнула мама. ? А ведь у тебя дом есть.

Я промолчал. Мама вздохнула и пригубила вина.

? Сама-то как живешь? – спросил я.

? Да какая это жизнь, – чуть оживилась мама. – При нашей-то власти. За кого они нас там принимают? Я вот получаю в садике за полтары ставки восемь тысяч, а за квартиру отдаю почти четыре. Наша нянечка, мать одиночка, получает и того меньше, работает в садике, потому что ребенка можно пристроить. Как они живут, не понимаю. В мае нам подняли зарплату на семьсот рублей. Решили, сволочи, раз мы подыхать не собираемся, то можно поиздеваться. Зла на них не хватает…

Мама отработала тридцать пять лет музыкальным руководителем в детском саду и весной вышла на пенсию, но, забывая об этом, рассказывала о прошлом как о настоящем. Она посмотрела на меня немого удивленно, так, будто я только что появился за столом.

? Ты, сынок, лучше о себе еще расскажи, больше года не виделись. Что ж тебе и рассказать матери нечего?

? Есть, конечно, ? начал я, думая, как бы перевести разговор. – А это кто? Дед?

На черном лакированном пианино «Урал», похожем на маневровый двухосный танк-паровоз, появились новые вязанные ажурные салфетки и на них новые рамки с фотографиями.

? Да, твой дед, Иван Гаврилов, железнодорожник, был одним из лучших машинистов в Чесноковке в войну.

Смерть застала деда за выращиванием винограда в станице Каневская Краснодарского края, куда он из Сибири перевез всю семью, как только вышел на пенсию. Говорят, дед всю жизнь мечтал о солнце, о море и о своем винограднике. Оказалось, что в Черномории ему не климат. Дед умер, когда мама была еще подростком, младшей, четвертой дочкой в большой семье.

? … и купили мне пианино, чтоб я занималась, ? в который раз рассказывала мама, как попала в музыкальную школу, вернувшись обратно в Сибирь. Свои рассказы теперь она заканчивала примерно одинаково, жалуясь на память: ? То, что было давно, я очень хорошо помню. А тут забывать стала, что минуту назад делала. Пока работала, еще какая-то память была. А вышла на пенсию и уже слова даже не помню. Прихожу в магазин и не знаю, как сказать, чего мне надо. В гостях сижу и забываю, кто эти люди. Я теперь больше дома, одна, телевизор смотрю. Такие ужасы там показывают, вот этот, со страшными глазами, говорит, говорит, аж слюной брызжет, а что говорит ? не понятно, но страшно. Ты бы на дачу сходил, а то я не помню, была там или нет…

Ночью я проснулся, осторожно прошел по коридору в уборную. Постоял у окна на кухне, слушая, как на железнодорожной станции по громкой связи переговариваются голоса дежурных. Стало грустно, я не понимал, кто я и что со мной, почему я кожей чувствую трухлявость этого мира, отчего мне бывает дико среди людей, в них я вижу только пассажиров, и хочется поскорее запрыгнуть в поезд на небеса. Укладываясь спать, я посмотрел на деда, показалось, что он глядит с укоризной.

Дачный сезон уже закончился, окна многих домов были заколочены. Где-то еще стучали молотком. Дверь в нашу хибарку была распахнута, на полу валялись журналы, книги по садоводству и ворох старых фотографий. Постояв на пороге, я подобрал одну, на которой позировали железнодорожники в белых кителях. Я узнал деда, он смотрел из-под насупленных бровей на мир так, словно проехал его вдоль и поперек и увидел все, что можно в нем увидеть.

? Эй, кто здесь? ? услышал я голос снаружи.

Из-за забора кричал сосед. Старику за восемьдесят, а он был бодр и крепок, как дуб на его участке.

? Привет, дядь Коль!

? Здравствуй, Петь. А я смотрю ? кто-то прошел. Думаю, надо глянуть, все ли в порядке. За все лето никого у вас не видел.

? А дверь открыта была.

? Опять лазили, значит, дверь я закрывал. Ты чего там нашел?

? Да вот фотографию с дедом рассматриваю, я его живым не видел. Раньше как-то не думал о нем, а вот недавно стало интересно, что был за человек.

? Бабушку твою Антонину и деда Ивана я знал, я с ним в одной бригаде на паровозах, и на «Феде», и на «Терезе». Он машинист, я помощник, мне тогда лет двадцать было, не женатый еще.

Я удивленно уставился на соседа.

? А почему же я не знал? Бок о бок лет пятнадцать живем.

? Не спрашивал, вот и не знал.

? Ну да, верно… А какой он был, дед мой?

Дядя Коля пожевал губами, чуть нахмурившись, видимо, думая, что бы такое сказать, емкое и понятное.

? Паровоз любил он больше себя…

Сказал и замолчал.

? По-платоновски прямо, ? вырвалось у меня.

? Что?

? Хорошо, говорю, понятно, таким деда и представлял.

? Да, его потому и на фронт не взяли, такой машинист был. Лучший.

? А на фотографии тебя здесь нет, дядь Коль? ? спросил я.

? Нет, здесь же одни машинисты, видишь все в праздничных кителях. Чего здесь написано?