Аки лев рыкающий

II

Черная грязь.

25 верст от Москвы.

10 часов 12 минут.

Лет шестьдесят назад Пушкин ехал в почтовой карете по обновленному государевому тракту[11 - Со времен Петра Первого так называлась дорога из Москвы в Петербург, ныне – Ленинградское шоссе.] и восхищался: вот она, дорога будущего – гладкая, широкая, без рытвин и буераков. С тех пор шоссе чуть ли не каждый год старательно улучшают, но выходит ровно наоборот.

Меня порой посещает крамольная мысль… Я выскажу ее здесь только как собственное мнение и если редактор с ним не согласится, то после просто вычеркнет, дабы не раздражать цензуру и не создавать проблем для публикации сих путевых заметок. Мысль, разумеется, ничем не подтвержденная, кроме ужасного состояния дороги, но именно это наглядное доказательство мозолило мне глаза с самой первой версты. И если уж говорить откровенно, то же самое подсказывало седалище, отбитое на кочках и ухабах. А что, если губернаторы приказывают своим подручным… Шепотком, разумеется, без подписей на гербовой бумаге… Приказывают нарочно портить проезжую часть, чтобы потом удалось стрясти побольше казенных денег на благоустройство?

Не отмахивайтесь, господа, так сразу от этой мысли. Ведь иначе придется допустить, что все наши губернаторы – идиоты, не умеющие справиться с элементарной задачей. Вот, скажем, в прошлые годы на выезде из Москвы дорогу размывали дожди, а по весне затапливали талые воды. Поручи любому мужику, даже не особо смышленому, осушить гиблое место – он первым делом выкопает две сточные канавы на обочинах. А что делает чиновник, которому государь доверил важнейший пост? Строит по краям высокие бордюры на французский манер и превращает большую дорогу в подобие коробки или плошки. Емкость эта быстро наполняется вязкой грязью, и если прежде здесь было трудно проехать, то теперь стало и вовсе невозможно. За каким чертом, спросите вы? Неужто и вправду дурак в высоком кресле сидит? Э, нет. Тут налицо хитрость. У племянника губернатора имеется кирпичный завод, где те самые бордюры и производят. Вот и затеяли катавасию, чтобы денежки рассовать по семейным карманам. Не мужику же, право слово, отдавать. Мужик за канаву сколько возьмет? Алтын. А на бордюры тысячи рублей списать возможно…

А в итоге что? Авария за аварией. На этих разнесчастных первых верстах мы потеряли сразу трех участников гонки. «Вивинус» взял со старта шибче всех, но почти сразу пробил колесо и скатился на обочину. Коляска Луцкого забуксовала в липком месиве, попыталась выехать, но слабенький мотор задымился от натуги. Каюсь, я отметил это не без злорадства. А чуть дальше строители вывалили на дорогу кучу щебня, как назло – за поворотом. Шоффер «Фиата» заметил препятствие слишком поздно. Крутанул руль, однако автомобиль уже не слушался. Тормоза взвизгнули протяжно и громко, захлебываясь причитаниями, словно собака, которой наступили на хвост. Модная машина прочертила глубокую борозду и опрокинулась на бок.

– Убились! – воскликнул я в ажитации.

Наш «Бенц» как раз проползал мимо на мизерной скорости.

– Нет, нет, живы. Шоффер выскочил, будто Петрушка из-за ширмы. Следом и хозяин вылезает. Ох и разругаются они сейчас, а то и подерутся. Любопытно… Но у нас пари с Пузыревым. А проигрывать я ненавижу! – Николай Сергеевич наклонился к моему уху и доверительно шепнул, – Хотя, по чести говоря, Жорж, нравится мне этот шельмец.

– Кто? – не сразу догадался я. – А-а-а, имеете ввиду Пузырева?

– Его, голубчика. Его, наглеца!

– Позвольте, князь, но в чем же он наглец?

– Да в том, что хочет весь мир как проволоку свернуть и в свой карман засунуть. Ванюша – автомобилист незаурядный. Мало ему владеть французским или немецким мотором, как иным любителям. Он желает сам конструировать и кататься на собственной машине, в полном смысле слова – собственной, понимаете?! Пузырев из тех истинных патриотов нашего Отечества, кто мечтает создать по-настоящему русский автомобиль. Чтобы и мотор, и колеса, и корпус, и прочие узлы его, производились из русского материала, русскими рабочими и под руководством русских инженеров. Никаких заморских карбюраторов и подвесок! Говорит: «Не умеем пока делать достойные образцы, значит, будем учиться и скоро научимся». Это удивительный и благородный человек. И как, скажите, такого не любить?!

– Странно. Мне он давеча признался, что затеял производство совсем не из патриотических чувств, а потому, что для наших ужасных дорог нужны особо выносливые конструкции. И раз иностранные заводы не могут нас таковыми обеспечить, то придется делать свои.

Не хотелось разочаровывать князя, но я всегда исповедовал принцип: «дружба – дружбой, а истина дороже». Впрочем, г-н Щербатов ни капельки не расстроился, скажу больше – он засмеялся.

– Я давно живу на свете и успел убедиться на сотнях примеров, что мотивы людей не важны. Кто старается сделать лучше для России, тот и патриот. Даже если дороги наши терпеть не может. Но куда важнее крепких конструкций для нас сейчас – информация о состоянии этого шоссе. Необходимо составить карты для автомобилистов и отметить все опасные участки особыми значками. Опытные извозчики знают каждую яму на пути из Москвы в Петербург, каждый шаткий мостик или затопленную колею, в которой застревают колеса. Автомобилисты же едут наощупь. Не представляя, какая напасть поджидает на следующей версте.

– А расспросить тех же ямщиков не пробовали? – уточнил я.

– Пробовал. Зашел в трактир у почтовой станции, оплатил два самовара чая с баранками, и приготовился записывать. Но они рассказывают так же медленно, как едут на своих колымагах. Пока добьешься конкретных фактов, столько песен да побасенок выслушаешь… Не хватило к меня терпения. То ли дело автомобили. Вон, глядите, как полетел Романов на своей электрической повозке – птицы не угонятся. А за ним австрияк на «Грэфе». Заметили? Он из тех лихачей, кто считает особым шиком проскакивать повороты, не сбавляя скорости. Но это огромный риск для гонщика. Пусть у него самые надежные шины – «Пневматик-Континенталь», даже они такой езды не выдержат.

– Лопнут?

Князь покачал головой, примериваясь как лучше объяснить.

– Вам знакомо понятие центробежной силы, Жорж? Ну да, вы же циклист. Наверняка сталкивались с тем, что на поворотах заднее колесо слегка заносит? Оно как бы скользит вбок. Это и есть центробежная сила. Автомобиль гораздо тяжелее, потому и занос у него посильнее будет. И в этот момент вся тяжесть махины переносится на оба наружных колеса. Это, доложу я вам, как Самсону удерживать на плечах целый храм.

Я кивнул.

– Покрышки при скольжении автомобиля цепляются за землю, – продолжал Николай Сергеевич. – Отсюда возникает адское трение. А если колеса слабо прокачаны, то еще и обода к земле прижимаются на повороте, придавливая кромку шины. От такого чрезмерного напряжения «Пневматики» изнашиваются быстрее, чем при обычной езде. Так что у лихачей шансов доехать до Петербурга крайне мало.

Я снова кивнул. Не только у лихачей мало шансов. Каждая машины в любую минуту может сойти с дистанции из-за неожиданной поломки. Автомобили – механизмы сложные, а потому менее совершенные. То ли дело велосипед: два колеса, цепь и педали. Чем проще, тем надежнее. Мысль эта мне понравилась, я поспешил тут же записать ее в блокнот, чтобы не забыть впоследствии использовать в очерке для журнала.

Пока я делал заметки, нас обогнал пузыревский драндулет и я оказался под прицелом внимательных глаз г-на Мармеладова. Он сидел в кресле стрелка, и потому мог смотреть только назад. На убегавшие вдаль березы. На сердито насупленные тучи. На покосившиеся избы по обе стороны дороги. На княжеский «Бенц» или на колоритную фигуру за его рулем. Но нет, отчего-то странный пассажир предпочел иной объект для наблюдения – меня. Уж не знаю, по какому ведомству он служит, но очевидно, что ему гораздо интереснее изучать людей, а не окружающие пейзажи.

Я уже отмечал, что у этого господина взгляд острый и колкий. От него не ускользнет и мельчайшая деталь, а если даже спрячется где-то внутри, в самых потрохах, то взгляд этот срежет кожу, словно картофельную шелуху, покромсает тело на ломтики и выскребет оттуда все, что ему интересно. Выдержать эту пытку крайне тяжело, поэтому я отвернулся и стал рассматривать угольно-черный профиль шоффера.

– Вы гадаете, откуда в наших краях взялся абиссинец? – князь ухмыльнулся и, не обращая внимания на мои попытки оправдаться, продолжил. – Это вполне предсказуемо. Ийезу давно привык к подобным реакциям публики. На него все таращатся, разевают рты, а некоторые еще и пальцем тычут.

– Люди у нас невежливые, и зачастую ведут себя хуже дикарей! – воскликнул я опрометчиво и смутился: не сочтет ли шоффер это словечко обидным. – Хотя вы правы, история появления Ийезу в Москве мне действительно интересна.

– Он достался мне в подарок.

– Не понимаю, как можно подарить живого человека. В России давно уж отменили крепостное право и…

– Вы не так поняли. А скорее всего, я не так выразился, – Николай Сергеевич прогнал мои подозрения взмахом руки. – Три года назад поручик Булатович вернулся из экспедиции в Африку. С ним прибыли то ли восемь, то ли десять знатных абиссинцев – изучать государственное устройство Российской империи, чтобы потом внедрить наш многовековой опыт у себя. Среди гостей был принц и мне выпала честь принимать августейшую особу в загородной усадьбе. Разместил с уютом, в баньке попарил, устроил охоту и рыбалку. Его высочество настолько проникся, что, уезжая домой, оставил мне в благодарность человека из своей свиты. Так у африканских вельмож принято. Я, понятное дело, отнекивался, но в итоге пришлось принять дар, чтобы не нанести обиду принцу. Но вы уж не подумайте плохого, Жорж, я не крепостник и никаких притеснений Ийезу не чиню. Даю ему кров, одежду, пищу и жалование – сорок рублей в месяц. Согласитесь, неплохой расклад?!

Я согласился. Хотя неприятное ощущение от оговорки князя никак меня не покидало. Подобное случается, когда глотнешь скисшего молока – вроде и сразу выплюнул гадость, а во рту еще долго остается неприятный привкус. Г-н Щербатов почувствовал это и поспешил увести разговор в новое русло.

– Кстати, знаком ли вам упомянутый прежде Александр Булатович?

Пришлось признать, что я впервые слышу эту фамилию.

– Правда, не знаете? А ведь личность выдающаяся, достойная эпоса. Поручик лейб-гвардии гусарского полка. Годами юн, но уже снискал славу бесшабашного искателя приключений. Представьте себе, Жорж, чтобы доставить важный приказ, он проскакал на верблюде через безводную пустыню. Напрямик! Гусары много пути не знают. Чуть не изжарился под палящим солнцем, но пакет привез на два дня раньше, чем курьеры, посланные в объезд. Этот прорыв решил исход войны.

– Какой войны? – переспросил я. – Мы уже, слава Богу, лет двадцать ни с кем не воевали.

Князь пожевал губы.

– Так-то оно так… Да не совсем. Вы читали в газетах о столкновениях в Африке? Итальянцы вторглись в Абиссинию, желая сделать эту страну своей колонией, но получили весьма существенный щелчок по носу.

– Припоминаю, хотя и смутно.

– Так это потому, что сообщения были весьма скудными. То да се, число убитых и раненых. Разве расскажешь в двух-трех строчках о многодневном штурме горной крепости Макэле или о хитроумной засаде в ущелье Агула? Разве запах типографской краски способен передать смрад распухающих на солнце трупов и пороховую гарь, витающую над пустынной равниной Адуя?! Разумеется, нет. А мне об этом рассказывали в лицах непосредственные участники тех сражений – Булатович, Леонтьев, Артамонов. Наши офицеры-добровольцы выполняли в Африке тайную дипломатическую миссию. Помогали абиссинскому негусу – вроде как императору, если по-нашему, – подготовить армию к решающей битве с итальянцами. Муштровали солдат, обучали генералов стратегии и тактике. И весьма преуспели: разбитая наголову Италия подписала мирный договор и выплатила щедрую контрибуцию.

– России-то с того какая польза? – недоуменно пробормотал я. – Ввязались в чужую бойню на далеких берегах, а землями новыми не приросли.

– Польза – понятие растяжимое. На эту самую контрибуцию негус купил у России тридцать тысяч винтовок, а также пять миллионов патронов, да еще и с наценкой за срочную доставку – мы самый быстрый пароход из Одессы снарядили! Выгода налицо. Но ведь есть и иная польза, которая не измеряется толщиной кошелька. Мы не имели права бросить этот африканский народ в беде, поскольку абиссинцы – наши братья в православной вере. Удивлены, Жорж, а? Понимаю. Я сам, когда узнал, долго не мог сопоставить. Но можете мне поверить, в этом черном теле, – князь похлопал шоффера по плечу, – живет светлая христианская душа. Каждое воскресенье мы вместе едем в церковь, к причастию. Одна беда – исповедоваться Ийезу трудно. Слов мало знает. Но ему, по большому счету, не в чем каяться. На сорок целковых в месяц особо не согрешишь.

Князь засмеялся, и мне пришлось хихикнуть ради приличия, хотя шутка получилась вовсе не смешная. Абиссинец тоже улыбнулся, обнажая крупные белоснежные зубы.

– Давно живет в Москве, а русского языка не знает? – кивнул я на шоффера. – Странно. Заезжие шведы, французы и прочие иноземцы, уже к концу первого года сносно болтают по-нашему, а через три у них и акцент пропадает.

– Верно подмечено. Но Ийезу – тяжелый случай. Нет у него способностей к обучению. Не то, что писать или читать, а даже говорить толком не выучился. Зато с автомобилем управляется идеально, будто всю жизнь сидит за рулем. Один изъян – останавливает машину слишком резко, у меня аж зубы порой щелкают.

Словно в подтверждение этих слов, абиссинец дернул тормозной рычаг. Князь покачнулся, но, привычный к подобным коллизиям, ухватился за плечи шоффера. Я же подвоха не ожидал и завалился вперед, пребольно ударившись коленями.

– Почувствовали? Вот такая манера езды у Ийезу. Сказочная. Встань передо мной, как лист перед травой. Как Сивка-Бурка перед Иваном… Кстати, а где же наш Ванюша? – лицо Николая Сергеевича выразило недоумение. – Только что впереди нас маячил и вдруг исчез.

Князь повертел головой, сделал несколько быстрых шагов в сторону, вернулся и всплеснул руками.