Киев 1917—1920. Том 1. Прощание с империей

Большинство тогдашних киевлян, насколько можно судить, были довольны снятием памятника. «Если бы памятник Столыпину стоял не на Думской площади, а на том месте, где похоронен убитый [в Лавре. – С. М.], его не коснулась бы ничья рука. Но на том месте, где он стоял, он стоять не мог», – резюмировал корреспондент «Последних новостей»

. Консерваторы были иного мнения. «Утверждению нового порядка менее всего могут помешать фигуры прошлого, воплощенные в мраморе, граните или бронзе», – по словам одного из авторов «Киевлянина»

. Ни те, ни другие тогда не знали, во что выльется «новый порядок». В 1924 году Владимир Маяковский напишет:

Был убит
и снова встал Столыпин,
памятником встал,
вложивши пальцы в китель.
Снова был убит,
и вновь дрожали липы
от пальбы
двенадцати правительств…

Через три дня после праздника Свободы, 19 марта (1 апреля), состоялась грандиозная украинская манифестация (решение о ее проведении приняла Центральная Рада шестью днями ранее

). Она началась в 11 часов утра служением во Владимирском соборе панихиды по Тарасу Шевченко. День снова был теплый, солнечный; наступала весна. Вскоре вся площадь перед собором, Бибиковский бульвар, Галицкий базар, Гимназическая, Фундуклеевская и Владимирская улицы покрылись морем народа с желто-голубыми украинскими флагами. Оркестры играли «Ще не вмерла Украiна». Манифестация двинулась от собора по Бибиковскому бульвару, Владимирской, Фундуклеевской, Крещатику к думе. Впереди колонны ехали на конях артисты украинского театра во главе с Николаем Садовским. На флагах у демонстрантов были надписи: «Хай живе на Украiнi федеративна республiка», «Вiльна Украiна», «Воля, рiвнiсть, братерство», слова украинского национального гимна.

В этой манифестации принял участие Михаил Грушевский. Его звали, естественно, еще на предыдущее шествие, 16 (29) марта, но он туда не пошел по прозаической причине: из-за отсутствия калош, которые сгорели в поезде… Чтобы не промочить ног и не простудиться, он не выходил никуда, кроме Центральной Рады, а на «Праздник свободы» отправил жену и дочку, которые наблюдали шествие с… кучи снега на Владимирской улице. Теперь же, тремя днями позже, «у мене з’явились i калошi, – вспоминал профессор. – В[олодимир] М[иколайович] Леонтович[14 - Владимир Николаевич Леонтович (1866–1933) – юрист, писатель, один из основателей Центральной Рады.] привiз вiд Софii Ів[анiвни] Симиренковоi калошi покiйного Василя Федоровича[15 - Василий Федорович Симиренко (1835–1915) – промышленник, инженер-конструктор и технолог в сахарном производстве.], що були менi по мiрi, так що я мiг марширувати куди хоч»

.

На балконе думы снова были члены Исполнительного комитета и представители Советов. Звучали приветствия. Хор в несколько тысяч учащихся высших учебных заведений исполнил «Заповiт» Шевченко, произведя этим большое впечатление на зрителей. Наконец, у здания думы появился Грушевский.

«Процессия двигается далее, но народ криками останавливает ее и требует показать ему М. С. Грушевского, – сообщалось в репортаже. – Два офицера подымают профессора и на руках выносят его на думский балкон. Здесь М. С. Грушевскому устраивают грандиозную овацию. <… > М. С. взволнованным голосом благодарит народ, – снова говорит о счастье всех народов, о федеративной республике в России и просит разрешить ему оставить балкон и отправиться к памятнику Богдана Хмельницкого, где его ожидают на украинском митинге. Народ провожает М. С. Грушевского восторженным “Слава”».

Шествие у думы закончилось около 4 часов дня, митинг у памятника Богдану Хмельницкому продолжался до 6 часов вечера

.

В украинской манифестации принимала участие Евгения Кричевская, урожденная Щербаковская. В то время она жила со своим мужем, художником Василием Кричевским, в доходном доме Грушевского, на углу Паньковской и Никольско-Ботанической. Евгения поделилась впечатлениями с братом, известным украинским этнографом Даниилом Щербаковским, который был тогда на фронте:

Ти по газетам не зможеш собi й десятоi долi того, що у нас виникае – уявити. Зараз у нас iде велика органiзацiйна робота. Ще ми не знаемо[,] скiлько нас есть свiдомих украiнцiв, але все по троху вияснюеться. На вчорашнiй украiнськiй манiфестацii було (слухай!) коло 40,000 – украiнського вiйська. Ти рахував коли-небудь на це? Свiдомiсть зараз пробуджуеться як нiколи. Коли на площу до Богдана зiйшлися Украiнськi вiйська «вс?х родов оружжя» з чудесними жовто-синiми прапорами (ми шили для артилерii одного, i другого козацького старого для «старших козакiв»). Робiтники з прапорами й плакатами, студентство, гiмназисти, украiнськi курсистки, iнтелiгенцiя. Коли вийшли пiд колокольний звон з Софii 4 попи з старими Лисаветскими корогвами – в облаченii з хором Колiшевського правити коло Богдана Хмельницького литiю – от-би ти побачив!.. В украiнцiв заворушилася нацiональна свiдомiсть. Вся площа од Софii до Михайла була заллята сполошним морем натовпу i вiйська. Прапорiв наших було до 1? сотнi i чулося, що цей натовп, не випадковий, що у всiх в грудях б’еться одне спiльне, живе почуття

.

Радости и трудности

Итак, свобода шагала по Киеву. Устои старого режима рушились одни за другими, к неудовольствию консерваторов, но к радости большинства.

В первые же дни в правительственных учреждениях, в помещении городской думы, в полицейских участках были сняты портреты Николая II и наследника престола Алексея

. Правда, как оказалось впоследствии, не все подошли к этому вопросу ответственно. Еще в середине мая новый комиссар почт и телеграфа Александр Зарубин разослал телеграмму по всем учреждениям округа, указав, что некоторые начальники учреждений до сих пор не сняли царские портреты «и тем вызвали эксцессы населения против них». Комиссар категорически предписывал немедленно убрать не только официальные портреты, но и вообще всякие изображения бывшего царя и семьи, добавив: «Всякое отклонение от моего распоряжения будет рассматриваться как умышленное, с целью вызвать эксцессы»

. С другой стороны, нашлись (как всегда) энтузиасты, которым процесс ликвидации символов доставлял удовольствие. Некто И. М. Михно вспоминал о мартовских днях в Киеве:

<…> мы группой[,] человек двенадцать[,] <…> слезли [sic] на крышу Государственной [имеется в виду «городской». – С. М.] думы, стали снимать орлы – герб царя – кричали разойдись, бросали на тротуар, тогда к нам присоединились еще смельчаки, стали слезать на другие здания, аптеки и разные учреждения[,] срывать трон [sic] царя, бросали на дорогу[,] дети и женщины подбирали куски на топливо, а бронзовые таскали на сдачу лома на оборону. Деревянные орлы были покрыты серебром, большинство у частных торговцев. <…> Когда мы шли с товарищем домой в Печерский район[,] по пути нам попалась аптека и на ней еще не збитый [sic] двухглавый орел. Я полез, сорвать, хозяин выскочил[,] поднял шум – это мой собственный, я заявил, что собственности на царский трон нет и бросил на тротуар, собравшаяся публика в этот момент растерян[н]о смотрела на происшествие, но хозяин нас уверял, что вы еще не знаете[,] что будет, вам прийдется [sic] купить и восстанавливать. Все смеялись с собственника орла

.

На первом же заседании Исполнительного комитета Совета объединенных общественных организаций, 4 (17) марта, было принято решение реорганизовать военную цензуру и ввести в ее состав комиссара Исполнительного комитета

. Но всё решилось еще проще: через три дня цензура в Киеве была фактически отменена

. 21марта (3 апреля) комиссар по делам печати Сергей Ефремов разослал владельцам типографий и литографий Киева циркуляр с убедительной просьбой продолжать присылать по десять экземпляров всей их продукции во Временный комитет по делам печати (который до этого ведал цензурой), по адресу Левашовская, 20, «исключительно для регистрации произведений печати и рассылки их в государственные хранилища» – справедливо отмечая, что произведения печати представляют значительный исторический интерес

. (Подобная практика «обязательной рассылки» существует и в наши дни.) Параллельно начались работы по разбору архива Киевского комитета по делам печати. Весь найденный архив был передан в ведение киевского общества журналистов (дела более чем двадцатипятилетней давности к тому времени уже были переданы в архив губернского правления)

.

4-го (17) марта решением Временного правительства были распущены Отделения по охранению общественной безопасности и порядка (знаменитая «охранка», созданная в 1866 году), а также жандармские управления, подчинявшиеся Департаменту полиции Министерства внутренних дел. В свое время эти органы, разумеется, немало пользовались услугами агентов (осведомителей). Списки агентов охранки в Петрограде были опубликованы уже в первой половине марта

. Киев вскоре последовал примеру столицы: 29 марта (11 апреля) был опубликован первый список из шести человек, сотрудничество которых с жандармским управлением было безусловно установлено. Помимо их имен, агентурных кличек и краткой характеристики деятельности (где и с какого времени работал, о чём осведомлял), были названы и суммы вознаграждения. Самый низкооплачиваемый из шести агентов получал от 10 до 15 рублей в месяц, а самый солидный, Василий Смесов, по кличке «Петроградский» – 200 рублей в месяц, начиная с 1909 года. Смесов жил в хорошем районе Киева, на Михайловской, 24

, работал помощником присяжного поверенного и юрисконсультом киевского областного военно-промышленного комитета; осведомлял «о партийных и общественных течениях, а также специально о работе военно-промышленного комитета»

. Вопрос «о провокаторе Смесове» был вынесен на заседание Исполнительного комитета Совета объединенных общественных организаций 6 (19) апреля. Был поставлен вопрос о его аресте, «так как он знает многое по вопросу о снабжении армии (печати не подлежит)». Однако сам Смесов в это время находился в Курске у матери

. Комиссия по разборке дел сотрудников киевского жандармского управления продолжала работу в последующие месяцы – и регулярно публиковала новые обнаруженные фамилии сотрудников этого управления

.

Как уже говорилось, полицию заменила милиция. Начальником киевской милиции был капитан Калачевский, а 12 (25) марта на эту должность был избран поручик Лепарский

(отмена чинопочитания не на словах, а на деле!). В начале мая Совет солдатских депутатов принял решение немедленно отослать на фронт тысячу бывших киевских полицаев, «которые почему-то до сих пор находятся в Киеве»

.

Вообще же с отправкой солдат на фронт возникали проблемы. Как обычно происходит в подобных случаях, многие поняли наступившую свободу в весьма широком смысле – в частности, как свободу от воинской дисциплины. Дезертирство приобрело массовый характер (разумеется, не только в Киеве). По воспоминаниям Андрея Занкевича (литературный псевдоним – Андрей Дикий), 17 (30) апреля на Сырце состоялся большой митинг, причем автор утверждал, что на призывавших на митинг плакатах так и было написано: «Товарищи дезертиры! Все на митинг на Сырце!». На этом митинге, сообщает Дикий, была принята резолюция, предложенная штабс-капитаном Демьяном Путником-Гребенюком, «о немедленном сформировании украинской части в Киеве и немедленном “зачислении на все виды довольствия". <…> Довольные своим «достижением», дезертиры принялись штурмовать Святошинские трамваи, на которых они, конечно, ездили бесплатно“

. В том, что все эти солдаты были дезертирами, есть основания усомниться. На объединенном заседании исполнительных комитетов днем ранее действительно шла речь о требовании собравшихся на этапном пункте 3000 солдат-украинцев сформировать из них украинский полк и под украинским флагом отправить их на фронт

. В отчете об этом заседании в газете «Киевлянин», не отличавшейся симпатией к украинцам, слова «дезертиры» нет. Константин Оберучев, со своей стороны, утверждал, что 18 апреля (1 мая) группа дезертиров (он называет число 4000) во главе с Путником-Гребенюком явилась ко дворцу, где и заявила о требовании признать их «Первым Украинским имени гетмана Богдана Хмельницкого полком»

. Однако украинско-канадский исследователь Василий Верига говорит о «3,574 воякiв-украiнцiв, що були пораненi й, повиходивши зi шпиталiв, перебували на розподiльному пунктi в Киевi, чекаючи висилки на фронт до рiзних частин». По версии Вериги, Оберучев несправедливо назвал этих воинов дезертирами, и это так возмутило Путника-Гребенюка, что тот выхватил свою золотую георгиевскую саблю и бросился на Оберучева. После этого Путника-Гребенюка, разумеется, арестовали – и выслали на фронт, где его следы затерялись

. Доподлинно известно, что решение об организации полка имени Богдана Хмельницкого было принято на украинском военном съезде (о чем речь ниже).

В любом случае не вызывает сомнения, что проблема дезертиров в Киеве стояла остро. 15 (28) мая в городе провели большую облаву на дезертиров, в которой было задействовано около 5000 вооруженных человек. Основным организатором ее был поручик Лепарский. За одно только утро задержали более двух тысяч, которых отправили в Контрактовый дом и в юнкерское училище на Подоле, а также на распределительный пункт на Жилянской, 56. Весть об облавах разнеслась по городу, и к двум часам дня у этого пункта собралась толпа в 4000 человек. Они потребовали от начальника пункта выдать более тысячи увольнительных записок, которыми и воспользовалось соответствующее количество дезертиров – после чего толпа двинулась по Караваевской и Крещатику на Подол

. Там произошло вооруженное столкновение с юнкерами, и лишь вовремя данный последними залп в воздух охладил толпу. («[Щ]е крок, i Киiв став би ареною уличноi оружноi бiйки», – вспоминал Грушевский

.) К вечеру порядок в городе был восстановлен, а часть «активистов» задержана, отправлена на вокзал и выслана на фронт. Выяснилось, что важную роль в событиях сыграл депутат одного из советов большевик Кожура, который сагитировал толпу дезертиров на сборном пункте

. 18 (31) мая вопрос о дезертирах обсуждался на заседании исполнительных комитетов. Была оглашена резолюция, осуждавшая дезертирство как угрозу революции. Большевики тут же заявили, что не согласны с такой резолюцией и желают огласить свою. Они предлагали «употреблять в отношении дезертиров лишь моральные меры воздействия, так как они являются лишь людьми, которым война окончательно опротивела и которые желают скорейшего заключения мира». Поручик Лепарский предложил оратору в следующий раз поехать вместе с ним и попробовать успокоить дезертиров путем морального воздействия. Таск «в сильном волнении» заявил, что такую резолюцию могли написать только дезертиры – в ответ на что большевики со словами «Если мы дезертиры, то вы все здесь контрреволюционеры» покинули заседание