Троянский конь

– Если бы мертвые могли говорить, а?..

Норт оглянулся и увидел, что Мартинес, которого снова стошнило в коридоре, достал из кармана платок и прикрыл им нос.

– Пойдем, еще кое-что покажу.

Норт пошел за ним в дальнюю комнату. Там зловоние разложившейся плоти было настолько сильным, что ему тоже пришлось прикрыть нос платком.

14.30

Вдоль стены рядком стояло четыре очень больших черных пластиковых мешка для мусора. Когда Норт отважился приоткрыть один из мешков и заглянул внутрь, он увидел там сотни, тысячи гниющих использованных презервативов, покрытых изнутри и снаружи наростами грибка и плесени.

– В остальных то же самое,– пояснил Мартинес, подходя к ржавому старому холодильнику, который стоял под грязным окном. – Я уже видел пару раз нечто подобное. Проститутки продают использованные презервативы уличным бандам, а те поганят содержимым места преступлений? Чтобы свалить вину на кого-то другого. Но это похоже на целую фабрику по производству ложных вещественных доказательств.

У противоположной стены стояло разное непонятное оборудование, которое Норт не опознал. Он не мог даже предположить, для чего оно предназначено. Однако он узнал результаты работы этой серии странных грязных устройств. Тысячи кодовых записей ДНК, собранных и рассортированных.

Над рабочим столом к стене были пришпилены записки, и каждая из них напоминала, что необходимо все систематически проработать и представить результаты Гену.

Мартинес осторожно открыл холодильник. Агрегат давным-давно перестал работать, и Мартинес предусмотрительно зажал нос платком от зловония.

– Здесь всего несколько штук того же самого,– сказал он.– Наверное, эти какие-то особенные.

Он достал ручку, осторожно сунул ее в холодильник, поддел кончиком использованный презерватив и вытащил наружу.

Норту стало дурно. В памяти безжалостно вспыхнула череда видений. Он вспомнил, как проститутка искала что-то в грязи. Сколько раз он выбрасывал использованную резинку из окна машины? Насколько он сам помог Гену отыскать его при помощи этой дикой индустрии?

Коды ДНК неоспоримо свидетельствовали, что все эти люди – его родственники. И мертвый мужчина, и зарезанный ребенок, и убитая проститутка, и Ген.

И как за ним охотились?

К презервативу, который Мартинес достал из холодильника, была прикреплена полароидная фотография – Норт в объятиях той проститутки, которая теперь лежала мертвая в ванной. Внизу снимка было поспешно нацарапано его имя.

«Если бы мертвые могли говорить?»

Что ж, вот они и заговорили.

Фригийское жертвоприношение

Сколько уже долгих дней эти пламенеющие духи пляшут перед моими неверными глазами? Два дня? Три?

Зал прорицаний населяли ужасающие видения – призраки, тени и демоны, от вульгарности которых желудок выворачивало наизнанку. В свете масляной лампы они множились, и тысячи видений кружились мерцающей процессией вокруг моего охваченного лихорадкой тела. Они манили меня присоединиться к призрачной пляске, звали спуститься вместе с ними от земной тверди в причудливый хтонический мир, где стены движутся, насекомые разговаривают, а песни молчания полны предательских голосов.

Таковы были бредовые ритуалы очищения Оракула Мертвых.

Я извивался в грязи, порабощенный вибрирующим ритмом ужасного пламени, от которого мои глаза покраснели, налились кровью и сочились слезами страха. Я осмелился моргнуть только тогда, когда привидения покинули стены и протянули свои призрачные руки, чтобы обнять меня, охваченного порожденным ими безумием.

– Когда меня увидит Оракул? – закричал я в темноту.

«Когда она тебя увидит»,– прошептали в ответ тени.

Я сжался в комок. Мои пальцы шарили по грязному полу, но наткнулись только на высохшие остатки моей последней пищи – горстку отравленных бобов и жертвенное мясо, которое обожгло мой желудок, прежде чем я изверг его обратно, на холодный пол. Когда это было? Два дня назад? Три?

Бессмертное колдовство и горькое варево, отвратительное и зловонное, вызывающее рвоту,– вот что довело меня до такого состояния. Если бы я только мог собраться с силами и заставить себя посмотреть вниз! К этому и побуждали меня своими насмешками пляшущие тени.

– Я должен спросить совета у Судьбы! – взмолился я.

«А что, если Судьба не желает давать тебе совет?»

Громко лязгнула задвижка, открылась дверь – и сквозь ее зев ворвалась волна дыма и треск горящего дерева.

Сколько уже эти двое прекрасных юных…

Интересно, это юноши или девушки? Одежда на них была из зеленого, как трава, шелка и льна цвета шафрана. На пальцах у них блестело золото, ноги были обуты в красные сандалии, и у одного из них ленты были вплетены в волосы… Или у одной?

Долго ли они уже стоят и смотрят на меня? Из-за них волоски у меня на коже встали дыбом, как будто по мне ползали насекомые. Откуда они взялись, похожие на самих богов, с локонами мягкими и легкими, словно дым? Настоящие они, или же это очередное видение, порожденное горящим полумраком? Если они бестелесны, то как же они могут держать меня за руку? И почему они сильны, как мужчины, хотя от них пахнет благовониями?

Я закричал, когда они вытащили меня на холодный ночной воздух, наполненный звоном кимвалов, рокотом тамбуринов и пронзительными, заунывными трелями фригийских флейт. В жгучем воздухе фригийской ночи, в удушливом чаде дымных костров неистово плясали танцовщики. Корибанты стучали по шкурам барабанов, куреты били копьями о щиты, кабиры танцевали, пели и завывали в ночи – неистовые блудницы Кибелы, мужчины, которые считали себя женщинами. Они предавались религиозному пылу настолько страстно, что некоторые отрезали свои гениталии и швыряли в огонь, из почтения к Великой богине.

Мое одинокое заточение закончилось, и меня рывком поставили на дрожащие колени перед семью огромными священными быками, которые окружали алтарь Великой Матери Кибелы. В ее владениях находился вход в пещеры, ведущие в Гадес. Вздувшиеся мускулы играли под толстыми, темными, мокрыми от пота шкурами, из низко нависающих лбов выдавались острые, словно лезвия, рога. Мои дары богине.

– Почему ты явился к нам, памфилиец? Почему принес нам эти прекрасные жертвы?

Чей это был голос? Я не видел того, кто говорит. Памфилиец. Я родился в тени горы Быка – это верно, но я был не памфилийцем. В темноте мерцали факелы. Перекрикивая грохот барабанов, копий и крики танцовщиков, я завопил: «Я умер в Трое!»

Из темноты выступили жрицы Оракула – настоящие женщины, которые казались подчеркнуто бесстрастными.

– Все памфилийцы вот уже семь сотен лет происходят от тех, кто выжил в Трое. Оттуда твой народ.

Я с трудом поднялся на ноги. Быки бдительно следили за каждым моим движением.

– Но теперь все не так, как было! – заявил я.– Города изменились, здания исчезли, даже реки текут по другим руслам. Я умер. Я уже должен был попасть в поля Элизия, но я не попал туда. Я попал сюда.– Я содрогнулся, страшась собственных воспоминаний, не вполне понимая свои ощущения. Есть ли сейчас земля под моими дрожащими ногами? – Я помню, как мое тело притащили сюда из горящей Трои, которая теперь лежит в руинах у подножия вот этой самой горы. Вы обрекли меня на такую судьбу здесь, в Иде.

Жрицы Оракула остались непреклонными.

– Не мы обрекли тебя на такую судьбу. Это не в наших силах. Может быть, мы нянчили тебя, но ты – дитя Кибелы. Если Великая Матерь, дарительница жизни, пожелала возродить тебя из праха, как Аттиса, то кто ты такой, чтобы вопрошать ее?

Аттис, сын и возлюбленный Кибелы, сошел с ума от материнской похоти, оскопил себя и умер, но всемогущая мать возродила его, и теперь он взирал на колонны величественного храма, где мы сейчас стояли.

– Мне нужно узнать, кто я такой,– взмолился я.– Я должен знать, какая судьба меня ждет.

– Великая Матерь – сама жизнь, и ее тайны суть тайны жизни. Мужчинам не дано их познать, они открыты только женщинам.

– Атанатос знал это и жаждал этих тайн, когда явился сюда из Вавилона семь сотен лет назад.

Одно упоминание его имени привело их в замешательство. Никогда прежде я не видел и тени нерешительности или сомнения в глазах жриц.

Я продолжал говорить дальше – они оторопели и не останавливали меня.

– Когда Зевс по просьбе своей возлюбленной Эос сделал бессмертным троянского царевича Тифона, брата царя Приама,– разве это случилось не здесь, на горе Иде?