Троянский конь

Мегера удивилась, что Ген помнит такую незначительную деталь.

– У меня есть еще,– беззаботно улыбнулась она.– Тебя это беспокоит?

– Ты хочешь, чтобы у меня не получилось.

– Конечно. У тебя есть все шансы, если ты пожелаешь.

Ген не ответил. Он взял флакон, опустил в него иглу шприца и набрал драгоценную жидкость.

Шприц дрожал в его пальцах, когда он приставил иглу к собственной вене на руке.

И тут зазвонил телефон, стоявший на столе.

Мегера злобно поставила духи на стол и нажала кнопку громкой связи.

– Что еще?

– Здесь один человек,– донесся испуганный голос.

– Пусть убирается!

– Он сказал, что его зовут Киклад.

Мегера бросила на обоих мужчин быстрый взгляд. Саваж отшатнулся, его плечи поникли и обмякли.

А Ген, не отводя глаз, смотрел на стеклянную бутылочку с духами на столе. По его губам скользнула улыбка.

Это обеспокоило Мегеру.

– Чего он хочет? – спросила она.

– Он хочет увидеть Атанатоса. Кого мне послать к нему?

Дни жатвы

Раны войны оставляют глубокие шрамы в душах людей. Раны страшнее наносит лишь безумие.

Горе обрушилось – пал Ахиллес. Тот, кто сразил Гектора, сына Приама-царя и кары всех греков; тот, кто поверг Пентесилею, амазонок царицу; тот, кто низвергнул могучего Мемнона, эфиопов владыку, сына бессмертного Тифона, брата Приама-царя. Горе обрушилось, пал Ахиллес. Стрелы крылатые, пущенные Париса рукой, жирной от праздности жизни в осаде, настигли героя. Лук из козьих рогов Парис опустил, кровью своей истекая, как женщина в дни очищенья. Пал Ахиллес, горе обрушив на души всех греков скалой неподъемной.

Трою впервые увидев, я зрел пред собою гребни из конских волос на сверкающих шлемах. Дружно щиты о щиты ударяли, воины шли, как гранитный утес, нерушимо держась под ударами ветра. Шли как один, шли, как бессмертные боги идут.

Что мы теперь? Нас загнали в багровое море, назад к черноносым судам, и отчаянье нами владеет. Что мы теперь? Умираем в пустыне средь тел наших братьев погибших, среди белых костей тех, кто пал здесь, под стенами Трои, за все десять лет. Трупы и смерть – вот союзники наши отныне. Где крепкошеий Аякс, могущий свалить и быка одной лишь рукою? Он окутан туманом тоски и невзгоды и меч свой берет, путь к Аиду себе пролагая.

Что мы теперь? Троянцев добыча, жадность которых не могут смирить даже смертельные стрелы и копья. Где теперь праздный Парис? Мертв, а Елену взял в жены еще один отпрыск Приама, принц Деифоб. И вновь женщины греков врагов услаждают на ложе. Где благородство троянцев? Нету его, это миф, это ложь.

Мы, воины Греции, жмемся к кострам по ночам и плачем как дети, навзрыд, жен и подруг вспоминая, которых нам больше не видеть.

– Киклад!

Я вгляделся в холодную темноту ночи и в мерцающем свете костров увидел моего царя, Идоменея. Но гордый властитель Кносса, который с горящим сердцем взирал на игры с Быком, ныне исчез. Сияние его прекрасного лица померкло.

Выходит, тяготы войны жестоки к царям, как и ко всем остальным. Почему-то это меня порадовало.

Я вскочил на ноги и приветствовал его:

– Великий царь! Что прикажешь?

– Язык человека может быть скользким и вероломным, не так ли?

– Вы пили с царем Одиссеем?

Мне показалось, на задумчивом лице царя промелькнула улыбка.

– Ты скорбишь о своей Мойре.

При одном звуке ее имени мое горящее сердце пронзила ужасная боль, словно живую плоть терзали зазубренной острогой.

– Она заперта за этими стенами,– напомнил я.– Если даже она верна мне, я все равно в ярости.

– Мы все в ярости, Киклад. Не сомневайся.

Что же так угнетало моего царя? Идоменей окинул взглядом своих воинов, сгрудившихся вокруг костров.

– Пойдем со мной,– велел царь.

Мы удалились от мерцающего и потрескивающего пламени костров и подошли к черному берегу, о который разбивались холодные морские волны.

– Я видел, как ты танцевал с быками. Я видел, как ты с ними боролся. Прекрасные, могучие звери… ты выворачивал их черные рога руками – там, в Лабиринте Кносса. Ты был отчаянно храбрым и не выказывал страха.

Я смутился оттого, что царь меня запомнил.

– Остался ли ты прежним храбрецом? Идет ли рядом со мной все тот же мужчина, что танцевал с быками? Или эта несчастная война его погубила?

Меня оскорбил вопрос царя. Я дерзко сказал:

– Великий царь, я уже спрашивал тебя – что прикажешь?

Царь Идоменей обдумал мои слова, мрачный и озабоченный. А потом протянул мне руку и приказал пойти вместе с ним в шатер царя Одиссея.

В шатре Одиссея, перед роскошным столом, в окружении предводителей греческого воинства стояли двое знатных троянцев с мрачными лицами, которые в бою с ликованием разили греков,– Антенор и Эней.

Я потянулся за мечом, но царь Идоменей удержал мою руку.

– Ты простой воин,– сказал он.– Этого тебе не понять.

Двое мрачных троянцев завершали свое дело.

– Значит, мы договорились – я получу половину богатств Трои, и один из моих сыновей сядет на трон. Дом Энея останется нетронутым, и его достояние тоже.