Практическая антимагия

Магия должна разойтись равномерно. Иначе нельзя. В противном случае обжечь чужую кожу – раз плюнуть. Ну может быть, два.

Некоторые царапины были глубокими. Тот, кто их оставил, не стриг ногти несколько месяцев. Будто когтями полоснули. Только бы Блам не дернулся от волнения, его в нем больше, чем магии в колдуне.

Тюремщик не шевельнулся от прикосновения. Я временно прогнал мысли о дочери, постарался также отгородиться от тюремных звуков и сосредоточился на ранах; самого Блама я тоже не видел. Только его длинная шея, царапины на ней и мой указательный палец, пускающий тонкую струйку света, как носик сосуда – вино…

Золотистый ручеек света тек по бороздке царапины ровно, безошибочно повторяя ее изгибы. Лишь вначале я переборщил, затопив светом чуть больше места, чем требовалось. Как говорится, мастерство не пропьешь.

После первой обработанной царапины – теперь на ее месте лежал лишь розовый след – лечение пошло быстрее. Магия разошлась верно, поэтому текла тонким, как иголка, ручейком. На месте ссадин и царапин оставались гладкие розовые полоски, многие из которых таяли на глазах. Все это время Блам молча терпел отнюдь не безболезненное лечение, сидел не шелохнувшись, и бежать подальше от знахаря не собирался, хотя подобные мыслишки определенно порхали в его голове. В общем, держался молодцом. По себе знаю, как сейчас жжет кожу, – будто крапивой хлестнули. Не говоря уже о нестерпимом зуде.

– Ну вот, готово! – Я отступил от него на шаг, любуясь справной работой – гладкой шеей, где угасала краснота. – Можешь оценить.

Тюремщик осторожно коснулся кожи. Первому впечатлению он не поверил, и его грубые пальцы, совсем недавно лежащие на злой плетке, бережно и тщательно принялись ощупывать шею в поисках царапин.

Наконец он, довольный и пораженный до глубины души, расплылся в улыбке, показывая нестройные ряды желтых зубов. Будь на месте тюремщика дворянин, я бы сейчас выслушивал изысканные слова благодарности.

– Ну-у-у, – протянул Блам, медленно разводя руками, – с меня причитается.

С его стороны то была наивысшая похвала, какую он мог произнести. Нечто похожее я услышал, когда загнал огонек в его ручной фонарь вместо масла. Тогда, помнится, тюремщик накормил меня до отвала. Что он предложит теперь?

Блам повертел головой до хруста шейных позвонков. На миг замер, словно прислушиваясь к тюремным звукам, и вдруг хлопнул себя в лоб ладонью.

– Ой, горшок дырявый, – проворчал он, выдергивая края рубахи из штанов. – Я ж к тебе по делу шел.

Неужто «дырявый горшок» забыл сообщить о королевском гонце?

Нет, рано я радовался. Блам посетил меня совсем по иной причине. Если, конечно, королю не взбрело в голову писать приказы об освобождении в виде книг в кожаном переплете, страниц эдак на сто. А именно такая книжица мокла под рубахой потного тюремщика, прижатая толстым ремнем к животу.

Он бережно отер ее рукавом и протянул мне.

– Вот, – сказал он возбужденно и добавил с гордостью: – Мой старшой написал.

Книгу я взял, не отказывать же тюремщику. Но открывать опасался. Неизвестно, что скрывалось под обложкой. Помимо черных закорючек букв там вполне могло томиться смертельное заклинание; откроешь такую – и не доживешь до освобождения. Бламу-то я доверял. А вот его старшего сына в глаза не видел. Вдруг он был магом, который жаждал моей гибели. Или простолюдином, нанятым моими недоброжелателями.

– И что мне с ней делать? – спросил я, прощупывая ее на наличие магии. Той вроде бы не было. Но отсутствие заклинания совсем не гарантировало безопасного чтения. Страницы можно пропитать ядом без запаха и цвета.

– Так это… – слова вязли у тюремщика на языке, – показать кому-нибудь из… – Он стрельнул глазами в потолок.

– Из небожителей, что ли? – пошутил я, понимая, на кого в действительности указывал внезапно помрачневший тюремщик. Предложение выглядело, мягко сказать, странным. Нет, Блам умишком небогат, но не настолько, чтобы не понимать, где я нахожусь. – Понял, понял, – успокоил его я. – А зачем?

– Так он у меня писарем хочет стать. Старшой-то. А я в этом, – тюремщик кивнул на книжку, – как в колдовстве.

Конечно, как в колдовстве. Чтобы в этом понимать, надо хотя бы уметь читать.

– Ты понимаешь, что я гнию в твоей тюрьме? – прямо спросил я. – Или опять о чем-то запамятовал?

Он запамятовал. Но в этот раз не стал обзывать себя «горшком дырявым», ограничившись легким шлепком по лбу.

– Вчера вечером почтарь прилетел. С сообщением. От короля, – сказал тюремщик. – Мол, завтра встречайте гонца. То есть, получается, сегодня.

Я ждал, когда он это скажет. И он наконец-то сказал:

– По твою душу. Вот. С указанием тебя помыть, одеть и накормить.

Нет, ты не горшок дырявый, а самое настоящее сито. Столько молчать! Видимо, эту мысль он легко прочел на моем озадаченном лице.

– Я уже к тебе собирался, а тут… – он поднялся, плюнул в угол и махнул рукой. – То побег, то ты с лавки падаешь да мычишь. Одно на другое. – Он немного постоял, глядя на мои руки, сжимающие писанину его отпрыска. – А ты книгу-то им покажи, – он замялся. Видно было, что ему неудобно лишний раз просить за сына. – Может, и вправду заприметят сынка. Я ее для такого случая и берег.

Я кивнул. Не переживай. Эх, вина бы сейчас да трубочку, чтобы гонца было ждать не так томительно.

– Скажи только, ты листал ее перед тем, как мне принести?

– Случалось. А что-то не так?

– Напротив, теперь все как надо.

Он с недоумением посмотрел на меня. Спросил:

– Может, нужно чего? – Тюремщик читал мои мысли. – Все-таки последний день у нас. Да и за лечение… – сказал он уже в дверях. – Ты только скажи.

– Поесть бы настоящей стряпни да попить бы вина, – улыбнулся я. – Чего еще может желать узник?

Блам хлопнул глазами и закрыл дверь. А я подпрыгнул так высоко, что едва не коснулся потолка. После чего вцепился в прутья оконной решетки, не желая их отпускать. Наверное, от радости я бы еще и сплясал, если бы умел.

Там, за старой решеткой, меня ждала красавица-дева по имени Свобода. Ее глаза были цвета ясного неба, ее чарующий голос тихо шумел океанскими волнами, а дыхание пьянило крепче всякого вина. Она манила, очаровывала, завораживала. Хотелось ее обнять, прижать к себе крепко-крепко и не отпускать. Никогда.

Темница как будто стала меньше; воздух, казалось, наполнился таким смрадом, словно за дверью лежал и разлагался орочий труп.

– Я иду к тебе! – кричал я красавице-деве и висел на прутьях, покуда в руках не иссякли силы. – Я иду!..

Каждый миг ожидания был подобен пытке. Побродив некоторое время из угла в угол, я прилег на лавку и, чтобы хоть как-то себя развлечь, решил почитать доверенную книгу. На первой странице красивым почерком было написано: «История крепости Барар от времен основания до наших дней». Ну посмотрим, что там написал Бламский отпрыск?..

Книга отпрыска оказалась небезынтересной. Нет, в ней не страдали красавицы, бесконечно льющие слезы по узникам, не текли реки крови во время пыток, не катились головы, отрубленные барарскими палачами, и не извивались в предсмертной агонии мученики на кольях, но во время чтения зевать не пришлось. Несмотря на направленность книги, читать ее было легко и приятно, в отличие от многих и многих исторических многотомных трудов, сочиненных известными асготскими писаками. Бламский сын, сумевший раскопать интересные подробности о старой тюрьме, охотно делился ими с читателями, стараясь избегать нудных исторических характеристик. Надо признать, очень часто ему это удавалось.

Оказывается, верхняя часть крепости когда-то считалась самой благоустроенной тюрьмой в Эленхайме, и попасть сюда простолюдину было так же сложно, как гоблину – на прием к асготскому королю; ну а если такое случалось, узник из народа благодарил всех небожителей за непомерное счастье. Здесь, на верхних этажах, томились в темницах представители благородных кровей, известные маги и прославленные воины. Кроме того, если верить автору «Истории…», давным-давно именно в Бараре томился один из Близнецов – безобидный урод, способный исцелять людей от смертельных недугов, он же Сосуд, подобный Лиле. И, конечно, одно из самых загадочных существ в Эленхайме. По каким-то неясным причинам Близнец был заперт сюда сыном наместника этих земель, а позже выслан в неизвестном направлении. А сторожить урода довелось далекому предку автора – Балламару Хлысту, о котором Блам мне все уши прожужжал.

Хоть бы одним глазком взглянуть на этих легендарных Близнецов. Это сколько же им сейчас лет получается, если они были рождены во времена правления Валлара?.. Умели-умели тогда маги истинные чудеса творить, не то что нынче: огонек бросил в воздух, и народ уже испускает восторженное «О-о-о!».

Некоторое время спустя Блам, как и обещал, притащил мне кое-какой снеди и немного вина. Естественно, не преминул узнать о качестве произведения и, получив благоприятный отзыв, удалился в добром расположения духа и переполненный гордостью.

После каждодневного употребления серо-белой похлебки, которую пугливо облетали мухи, кусок грибного пирога показался вершиной поварского искусства. А вот вино было, мягко говоря, не очень; даже в моем бедственном положении, когда и вода – в радость, пить бело-красную жидкость приходилось через губу. Не то Блам его разбавил, – в чем я очень сомневался, не то за него это сделал торговец, которого следовало бы заставить самого пить эту дрянь. Не прошло и трех минут, как от пирога остался только пьянящий запах, да и он совсем скоро растворился в бессмертной вони барарской темницы.

Через пару часов Блам вернулся, чтобы проследить за соблюдением других королевских указаний. Тюремщик знал, что рабский ошейник не позволит покинуть пределы темницы, и предусмотрительно привел с собой цирюльника и знахаря. Кроме того, приказал стражникам, как и прежде, прикатить на тележке бадью с горячей водой.

В одной руке Блам держал мои черные, аккуратно свернутые одежды, от которых пахло свежестью, в другой – серые остроносые невысокие сапоги, сияющие чистотой. Добрые сапоги – легкие и прочные; благодаря череде мелких дырочек в них не жарко даже летом.

Тюремщик кивнул стражникам, а сам, поставив сапоги, разложил мои скромные одежды: тонкую рубаху с короткими рукавами и просторные штаны с карманами.

Как только бадью установили на пол, я скинул жесткую, дурно пахнущую хламиду, забросил ее в угол и с превеликим удовольствием залез в горячую воду. От блаженства на миг прикрыл глаза.