Поездка в Кирилло-Белозерский монастырь. Вакационные дни профессора С. Шевырева в 1847 году

С особенной грустью вспоминал мой Аким о прошлом великолепии Горицкого монастыря, когда там был архиерейский дом и когда Амвросий Бантыш-Каменский положил в нем основание Гефсимании. Теперь уже все опустело, и только изредка бывает служение. По мере того, как идешь к Данилову монастырю, и Горицкий вправо растет по горе и виднеется яснее и красивее.

От времен древних мы в разговоре переходили и к новым временам. Главный доход города – рыба, говорил Аким. Но рыбой заведывает не город, а особая рыбачья слобода. Рыбы столько в озере, что можно наловить, по крайней мере, на 60 000 ассигнациями в год. Так по расчету Акима, конечно, в пять раз преувеличенному его воображением против статистической действительности, которую предлагают «Владмирские губернские ведомости». «Рыбаки, – продолжал он, – еще в озере запродали рыбу. Рыбаки переславские не русские, а все чухна: переселены Петром Великим. У них речь-то хоть и русская, да лица-то вовсе не русские. Ростом малы, безобразны. С нами, русскими, они не водятся, да и мы тоже с ними. У них и обычай другой, и нравы другие, чем наши». Это замечание Акима мне подтвердилось совершенно на том рыбаке, которому заказал я копченых сельдей и лодку на озере. Лицо у него чухонское, рост маленький. В обращении смесь низости с грубостью. «Сто раз поклонюсь в ноги, а не обидьте», – говорил он мне, не будучи доволен никакой платой за своих сельдей. Никогда не скажет этого русский простолюдин – и не будет кланяться в ноги из лишнего алтына.

Я сделаю замечание, относительно сближений русского народа с иностранцами. Когда переселяется к нам человек отдельный из другого народа, мы за него беремся и в третьем поколении претворяем его в нашу собственную народность. Когда же переселяется целое племя или колонии, тогда оно остается неприкосновенным и никак не смешивается с народонаселением русским. Возьмите в пример немецких колонистов в южных губерниях; возьмите татар, цыган, чувашей, мордву; сюда же относятся и корелы, переселенные Петром Великим в переславскую Рыбачью слободу. Они потеряли свой язык, но сохранили наружность и характер. Народ наш не воспримет в себя другого народа, из уважения как к своей собственной народности, так и к чужой.

В монастыре Данилове я, к сожалению, не нашел настоятеля. В ризнице не могли показать мне ничего примечательного. Любопытнейшие грамоты напечатаны в описании обители, которое составлено из подлинных монастырских бумаг и издано в 1834 году. У раки преподобного Даниила я увидел почтенного старца, который молился: седой, как лунь, высокого роста, сложения исполинского. Но старость брала уже свое в его нетвердых движениях. Этот поклонник святого, схоронивший жену свою в монастыре и часто посещающий ее могилу, – тот самый Алексей Петрович Столбов, который помог погорелым переславцам. Воспоминание о месте, где почивает преподобный Даниил, слилось в моем воображении с величавым видом благочестивого старца.

Аким возил меня на своей тележке в Веськово, село близ которого хранится ботик Петра Великого. Народ изготовлял дорогу для сановного лица. Влево на горе виден Горицкий монастырь во всей красоте своей. За Веськовым, на месте, называемом Гремяч, находится домик, достроенный августа 1-го дня 1803 года и в котором, по желанию переславских дворян, разрешено было хранить ботик Петра Великого. Березовая аллея ведет к нему. На этом самом месте был дворец Петра. Остатки его вовсе не существуют, но кое-где на земле видны еще следы оснований зданию. Березы, саженные Петром Великим, срублены чьей-то рукой. Осталось две, но это едва ли не внучки прежних. Аким, который все знает, уверял, что в этом дворце, когда он был цел, жили фрейлины Ягужинские, после они постриглись в Федоровском монастыре. Ботик поставлен в большой зале. Вот зерно русского флота! Вот игрушка отважного Петра, которому Переславское озеро было пер вой школой мореплавания! Сюда уезжал он из Москвы от матери, под предлогом, что едет молиться к Троице. Здесь тешил юный дух свой и воображал себе море. Число августа 1-е, выставленное на домике, напоминает тот крестный ход на озеро 1692 года, когда царь сам, при погружении креста в воду, палил из пушек со своих фрегатов.

Прочная постройка ботика весьма примечательна. Он вмале пророчит что-то великое. Тут навалены якори, мачты, топоры, канат, разные снасти… Об этом-то корабельном хламе народ говорит, как я слышал от извозчика, что все тут есть, всякое снадобье, все делал царь, все сам – и даже лапоть крестьянский плел да не доплел: сказал, что это самая трудная работа.

В верхнем этаже домика хранятся остатки окон из слюды от прежнего дворца. По слюде изображены красками воины и горожане в разных костюмах, русских, но более голландских. Вероятно, сделаны в Голландии.

Тут же в особом столе хранится и указ Петра Великого, писанный его собственной рукой:

«Указ воеводам переславским.

Надлежит вам беречь остатки кораблей, яхт и галеры, а буде опустите, то взыскано будет на вас и на потомках ваших, яко пренебрегших сей указ.

Петр.

В Переславле, в 7 день февраля 1722 года».

Строгий указ, как видим, строго и исполняется.

Когда выйдешь из этого домика к берегу, открывается очаровательный вид на озеро, на город вдали, на монастырь Горицкий. День был прекрасный, ветер совсем утих, ровно и спокойно расстилалось голубое озеро и напоминало своим цветом отчасти лазурь средиземную. До сих пор я помню это впечатление. Странно, как мы не умеем наслаждаться тем прекрасным, которое у нас под рукой. Подумаешь: во 120 верстах от Москвы, по гладкому шоссе, которое скоро вполне будет окончено, лежит это прекрасное озеро с своими окрестностями. И никто из нас никогда не вздумает прокатиться сюда, чтобы полюбоваться на его чудные волны, заглянуть в его серебряное дно, посмотреть на прекрасные виды, его окружающие. Когда русская жизнь внутри отечества забьет сильнее, когда мы сознаем красоты и блага земли своей, когда от одного пустого комфорта, вкусных обедов и бесконечного преферанса перейдем к чистым и благородным наслаждениям мыслящей жизни – тогда под тысячами весел заплещут волны Переславского озера, запестреют разноцветные флаги судов, раздастся одна полная хоровая песня – и будут петь ее тысячи голосов. Это мечта, скажут мне. Нет, это сбудется непременно. Не все же нам дремать в праздной скуке! Не понапрасну же Бог расточил по земле Русской красоты Своей природы! Не для одних же сельдей существует Переславское озеро. Гуляла же по нем яхта Петра Великого – и раздавалась его потешная пальба. Церковь совершает по Трубежу и по водам озера торжественное плавание в лодках с хоругвями и иконами в шестое воскресенье после Пасхи, при звоне всех колоколов переславских, при пении клира, в сопровождении многочисленного народа. Если Церковь в своих торжественных молитвах освящает нам красоты природы, от чего же мы не пользуемся ими для благородных общественных наслаждений – и дремлют понапрасну воды озера, как дремлет там и наша русская жизнь, без мысли, без чувства, без песен и без чистых радостей? Отчего так сонны, и праздны, и скучны наши красивые города? Отчего как будто не для них эти голубые, многоводные реки, не для них густая тень лесов и широкое раздолье полей.

Последние часы в Переславле провел я в беседе с почтенными представителями владимирского и переславского дворянства. А. А. Б., слушавший у меня лекции словесности на первом курсе, теперь почетным смотрителем переславских училищ. В уездном 84 ученика и в том числе 12 дворянских детей, в двух приходских – по 56, в женском – 42 девочки. Молодые дворяне наши, живущие по деревням семейно, весьма охотно занимаются земледелием, не по системам Западной Европы, а практически, согласно с потребностями жизни и края. Отвлеченные статьи журналов по большей части не удовлетворяют их. Лучше бы было, если бы они писали сами по своим собственным опытам и наблюдениям и обменивались друг с другом такими сведениями.

Губернский предводитель владимирского дворянства сообщил мне много дельных сведений о своей губернии, которую, как видно, он изучает внимательно. Есть мысль прекрасная – составить местное археографическое общество для того, чтобы совокупными силами привести в известность, сохранить и поддержать, описать и издать в рисунках все памятники древности, которыми так богата Владимирская губерния. Пожелаем от души, чтобы это благородное предприятие исполнилось.

Встречаются иногда такие прекрасные мысли в нашем просвещенном сословии. Но есть препятствия к исполнению их – и более всего заключаются они в том, что западная цивилизация породила в нас множество нужд роскоши, удовлетворение которых для нас необходимо, потому что вошло в привычку и дает нам признаки внешней образованности, а между тем, обходится нам чрезвычайно дорого и отнимает средства для исполнения других высших потребностей.

Ростов

Солнце клонилось к закату, когда мы выезжали из Переславля. Влево расстилалось гладкое озеро, облитое солнечным светом. Монастырь Св. Никиты Переславского возвышался ближе к озеру на пригорке, окруженный болотистой почвой, которая напоминает о чуде святого. Неподалеку от дороги – каменная часовня и в ней крест, поставленный в память исцеления черниговского князя Михаила.

Князь был одержим тяжким недугом. Члены тела его расслабли. Много именья раздавал он церквам Божьим. Не было помощи. Вот услыхал он о чудо творце Никите и его исцелениях. Велел изготовить себе лошаков, взял с собой двух бояр да несколько слуг, поехал к Переславлю, расположился станом у города и забылся сном. Из монастыря Св. Никиты выходит бес в виде чернца, как будто за какой-то потребой. Князь повелел спросить его о святом старце: бес назвал Никиту обманщиком и скрылся. В отчаяние впал князь Михаил, не знал, что и делать. Еще мало прошел пути, опять встретил того же беса под видом другого чернца, который сказал ему то же слово и прибавил, что напрасно князь трудился, проходя такой долгий путь, сказал и исчез. Тогда Михаил заметил козни дьявольские и продолжал свой путь. За версту до монастыря нашел он место прекрасное и, приказав раскинуть на нем для себя шатер, послал боярина к старцу уведомить его о своем приходе. Снова тот же бес попался навстречу боярину, в образе рыжего и кривого чернца, с заступом в руках, и сказал уже, что старец умер и он его зарыл. Но боярин запретил ему молитвой преподобного чудотворца, и бес стал недвижим. Дошед до столпа, где заключен был Никита, боярин поведал ему о приходе князя, о тяжком его недуге и получил целительный жезл от Никиты. Князь, взяв жезл, возвратил внезапно силы, сам пошел к столпу, принял благословенье от старца и передал ему клеветы и козни беса. Святой наказал сего последнего тем, что велел ему три часа стоять, прилепясь к стене столпа; бес сознавался в своих обманах, клялся, что не будет делать пакостей людям и отослан был в бездну к отцу своему сатане. Князь же велел поставить крест на том самом месте, где был прощен от недуга и, одарив монастырь, уехал восвояси. А преподобный Никита не переставал и днем и ночью молиться за него, за священников, за иноков, за всех православных, о плодоношении земли, о избавлении от иноплеменных.

Крест, водруженный в часовне, стоящей на месте шатра, с изображениями по стенам внутри, напоминает о чуде исцеления. Самый столп Никиты стоит у большой дороги, которая и теперь пролегает согласно древнему преданию.

Чудное шоссе катилось под нами ровной гладью, да мы-то к сожалению не могли по нем катиться. Обывательская тройка тащила нас очень вяло. Вез крестьянин, живущий от Переславля за 50 верст. Он никогда не бывал в этой стороне, и все окружавшее приводило его в такое изумление, что он сам не понимал, где находится. Между тем деятельно убиралась дорога. Мужики скашивали по ней мураву. Рвы выравнивались в ниточку. Почтовые лошади тяжелым, огромным катком укатывали дорогу и крушили свежий щебень.

Новый европейский путь много изменил впечатления, вас окружающие. Мне было тринадцать лет, когда я в первый раз ехал из Переславля в Ростов. Помню, как из одного села мы переезжали в другое. Теперь дорога пуста. Села отошли в сторону. Соображения инженерные требовали таких изменений. Новые деревни, новые села выстроятся по новой дороге. В одном месте шоссе катится по топи непроходимой, где, конечно, никогда не бывала человеческая нога. Это чудо инженерного искусства. Наст шоссе на несколько сажень возвышается над болотами, которых влажные испарения обдавали нас пронзительной сыростью. Нельзя не любоваться этой смелой насыпью. Петровск, заштатный городок, где станция, выиграл много от шоссе. Домики так и подымаются друг за дружкой. Дом станционный очень красив и хорошо убран. Везде смотрители учтивые, предупреди тельные, с новыми формами цивилизации. Все пришлось по новой дороге.

Последнюю станцию к Ростову ехали мы ночью. Европейская цивилизация гладким путем своим убаюкивала меня в моем тарантасе и обеспечивала мой сон от толчков и других более неприятных приключений. Но вдруг и она разбудила меня неожиданным образом. У шоссейного шлагбаума потребовали мытищинского ярлыка, о котором солдат сказал, что могу с ним сделать все, что угодно. Как что угодно? Вот где его надобно отдать. Смотритель впросонках настойчиво требует ярлыка с меня, также полусонного. Давай искать, шарить по всем карманам, и в портфеле, и в записной книжке. Нет, так нет. Надобно было вновь заплатить что-то. В другой раз, коль случится, будем помнить.

Ночь лишила нас возможности любоваться издали на Ростов, на его озеро, на монастырь Иаковлевский. За пять верст до города, от Песочного, как говорят, или Песоцкого, как напечатано на карте, начинается этот вид. Был час ночи. Лишь только стали мы подъезжать к самой гостинице монастыря, насупротив стен его, как тарантас мой повалился на бок. «Ось с треском пополам!..» Уж если надобно было сломаться оси, то нельзя же было сломаться ей благоразумнее, как в двух шагах от гостиницы. Случись это верст за пять от города, каково бы? Неприятное приключение не помешало мне, однако, любоваться белыми стенами, башнями и главами обители, которые, как величавые призраки, подымались в ночи передо мной.

Утро было прекрасное, солнце святило во все небо. Давно монастырский колокол призывал к молитве. Раннюю обедню выслушал я в приделе Св. Иакова, строенном на иждивении графини А.А. Орловой. Церковь потому и называется Орловской. Убранство ее великолепное. Вся она расписана ярославским мастером Медведевым. На потолке изображен Собор всех святых. Характер живописи итальянский. След академического влияния прошел везде. Ведь есть же у нас поприще для художников. Благочестивые вельможи платят богато. Церковь своими превосходными преданиями предлагает богатейшее содержание. Художники не скованы ни требованиями, ни особенными условиями. Искусству дана свобода. Отчего же нет великих произведений? От того, что одно подражание не создаст их. Нужен свой дух, своя жизнь.

На паперти вы поклонитесь гробницам Амфилохия Гробового и Иннокентия архимандрита, недавно почившего. Войдя в главный собор, я вспомнил мое детство, когда в первый раз с благоговением преклонялся перед ракой святителя Димитрия. Тогда был 1818 год, год вступления моего в Университетский пансион. Помню святое, изможденное лицо семидесятилетнего старца Амфилохия, который тогда благословил меня. В 1824 году скончался он, как значится на его гробнице, у которой горит перед образом неугасимая лампада.

С монастырской колокольни я любовался утренним видом на озеро Ростовское, или Неро. Оно цвета темного, не так как Плещеево. Сорок сел прилегает к нему кругом. Храмы их возвышаются отовсюду. Между ними село Поречье, с высокой колокольней, лежит все в цветущих садах и зеленеющих огородах. Город Ростов тянется по озеру на далеком пространстве. Он по строился раздольно, как все наши древние города. Двадцать две церкви составляют его благолепие. В середине озера виден остров, покрытый травой. Он принадлежит девичьему монастырю. Сенокос простирается и сюда.

Прежде всего познакомился я со своими сослуживцами. Штатный смотритель А.В. Ушаков сообщил мне, что в уездном училище 84 ученика, а в двух приходских по 50, в женском учебном заведении 42 ученицы. Из дворян учеников нет. Обилие церквей и грамотного духовенства причиной тому, что число учеников в училищах не умножается. Многие горожане пред почтительно отдают детей своих на выучку дьяконам и причетникам. Древняя доверенность к духовному сословию еще сохранилась в народе относительно образования. К тому же и желают более наставления церковного, нежели ученья светского.

Наши монастыри в старинных городах продолжают еще иметь свое влияние даже в отношении к первым потребностям городской жизни. Есть в городе две гостиницы на большой площади: они называются «Европа» и «Россия» и соперничают друг перед другом. Судя по именам, можно бы было подумать, что и в Ростове проникли два направления – западное и русское. Но лучшая гостиница все-таки принадлежит монастырю. Плата остается на произволе доброго усердия к обители. Экипаж вы не можете нанять в городе. Извозчиков нет. А между тем, расстояния огромны. Гостеприимство архимандрита обители и здесь удовлетворяет вашей потребности. Я буду всегда с признательностью помнить радушный прием и обязательные услуги достопочтенного отца архимандрита Поликарпа, племянника Иннокентиева, который теперь правит монастырем.

Мне приятно было познакомиться с протоиереем Успенского Ростовского собора, Андреем Тимофеевичем Тихвинским, в котором я нашел просвещенного люби теля и знатока ростовской древней святыни. Под его руководством осмотрел я собор, который составляет первую несомненную древность города и строением своим относится к 1230 году, при Константине Всеволодовиче. Подробное описание всей святыни, в нем содержащейся, было напечатано в «Чтениях Исторического общества». К нему отсылаю любопытных[9 - См.: год третий, № 2 (Толстой М.В. Древние святыни Ростова Великого. М., 1847).].

По величавости стиля и благоговейному впечатлению целого здания Ростовский собор есть одно из прекраснейших произведений нашего храмового зодчества. Имена святителей и чудотворцев ростовских: Леонтия, Исайи и Игнатия, почивающих в соборе, неумолкаемо раздаются в молитвах, к ним воссылаемых. Леонтий первый стойкостью своего характера распространил учение Христово среди неверных ростовцев и, видя, что старцы упорны, старился насаждать его в младенцах. В похвале ему, сопровождающей житие его, читаем слова, написанные в подражание тем, какими святой Иларион восхвалял святого Владимира, крестителя Русской земли: «Хвалит Римская земля Петра и Павла, Греческая земля Константина царя, Киевская земля Владимира, великого князя; Ростовская же земля вся тебе хвалит, великий святителю Леонтии, ублажает створшего дело равно апостолом: радуйся!» Исайя, наследник Леонтия, довершил его дело – водворение христианства в Ростовской земле, а Игнатий правил паствой в тяжкое время татарщины. В алтаре храма поклоняются еще частям животворящего древа Креста Господня и мощей других ростовских чудотворцев и иных святых. Пелена древняя, шитая при Василии Васильевиче Темном с изображением святителя Леонтия, была отыскана и восстановлена протоиереем. В церкви под спудом почивает святой Феодор, племянник преподобного Сергия Радонежского, строитель Симонова монастыря и в нем предместник Кирилла Белозерского. Гробницы митрополитов ростовских тут же привлекают внимание путника: с особенным любопытством остановишься перед гробницей митрополита Ионы Сысоевича, этого неутомимого храмоздателя, который своей деятельностью столько украсил Ростов.