Моя тюрчанка

– Вот что, мадмуазель. Есть еще кое-что, о чем мне не хочется вам говорить. Когда вы были на собеседовании у Анфисы Васильевны, вы проявили полную неадекватность и немотивированную агрессию. Сначала Вы швырнули в лицо бедной женщине бумажкой, а потом попытались перевернуть стол. А когда это у вас не получилось, смахнули кипы документов на пол и растоптали ногами. А там были очень важные бумаги: личные дела работников – от уборщицы тети Вари до генерального директора. Вы вылили на Анфису Васильевну целое помойное ведро ругательств и чуть ли не спровоцировали драку. Вас остудило только то, что Анфиса Васильевна пригрозила нажать кнопку охраны. Эта добрая и порядочная женщина плакала, когда рассказывала о ваших непростительных выходках. Ай-ай-ай, девушка. Ай-ай-ай!..

– Я?.. Я хотела перевернуть стол?.. И лезла в драку?.. – Ширин едва не задохнулась от возмущения наглой капитанской клеветой. – Я кинула в вашу Анфису Васильевну смятым листком – это правда. Но больше я ничего не делала!.. Я не собиралась переворачивать стол и не топтала документы!..

Явно пропустив реплики моей девочки мимо ушей, Арсений Петрович гнул свое:

– Ширин. Вас же Ширин зовут?.. Ваши, я мягко выражусь, антиобщественные деяния тянут на статью административного кодекса «Особо злостное хулиганство». Вам повезло, что вы никак не ушибли Анфису Васильевну и не поставили почтенной даме синяк. Иначе статья была бы уже уголовная. О, скажу вам: вам повезло в квадрате или даже в энной степени. Анфиса Васильевна – отходчивая, белая и пушистая женщина, кроткая православная христианка. Мне бы такую жену – эхх!. Анфиса Васильевна вас от души простила и не будет подавать на вас в суд… Вы, должно быть, не понимаете, какой опасности избежали. Анфиса Васильевна накатала бы на вас иск, а суд направил бы вас на психиатрическую экспертизу. И если б умные мужики в белых халатах установили бы, что у вас шарики зашли за ролики, вы бы в Расее не остались. С первым же поездом поехали бы на свою цветущую родину – запивать жирные беляши кумысом. У нас и от своих-то ненормальных не продохнуть, а психи-иностранцы нам не нужны даже за бесплатно. Вы же не думаете, что наше доброе государство выделит вам койку в клинике и запас нейролептиков и антидепрессантов?.. Нет!.. Благотворительность и политкорректность имеют пределы…

Слушая текущий из телефона неприлично веселый голос полицейского капитана, моя милая менялась в лице. То морщилась, будто выпила залпом горькую травяную настойку. То зажмуривалась в мучительной гримасе. Жадно хватала губами воздух. Я держал Ширин за руку и ощущал дрожь на пальцах моей девочки. Мне и самому было нехорошо, мои пальцы тоже тряслись.

Происходящее напоминало сцену из какого-нибудь абсурдистского фильма. Мы с женой сидим в кафешке для бедных. Тут нам звонит полицейский чин, которому мы сколько-то дней назад пожаловались на мошенника, и начинает… обвинять. Как будто это не мы были слабой стороной, искавшей защиты у полиции. Нет – капитан судит мою любимую, как белобородый старик Моисей, со скрижалями в руках, беспощадно судил евреев, поклонившихся золотому тельцу. Моя Ширин точно сидит на скамье для преступников. А я – немой, а потому и бесполезный свидетель защиты – с тоской смотрю на милую через пуленепробиваемое стекло. О, наш «Моисей» – языкастый дьявол!.. С ловкостью фокусника поменял палача и жертву местами. Манипулируя фактами, как жонглер шарами, представил дело так, что это не мы пострадали от Бахрома и Анфисы, а Бахром и Анфиса потерпели от нас ущерб.

А Арсений Петрович вдохновенно толкал свою речь:

– Ну, допустим, вам повезло – и очкастые профессора-психиатры признали бы вас вменяемой. Хотя не знаю, стоит ли это называть везением, кхм!.. Тогда бы вам пришлось отвечать по всей строгости закона. Скорее всего, за «особо злостное хулиганство» вам впаяли бы штраф и сто часов общественных работ – мыть памятные плиты на кладбище, собирать разбросанный по парку мусор или закрашивать оставленные вандалами на стенах граффити и матерные надписи. А в будущем у вас возникли бы проблемы с оформлением визы для въезда в Расею. Сами понимаете: дебоширы нужны моей родине не больше, чем психически больные…

Еще раз повторив, что в действиях Бахрома и Анфисы Васильевны нет состава преступления и что Ширин сказочно повезло, Арсений Петрович распрощался с моей девочкой, порекомендовав напоследок не беспокоить полицию без повода. Моя милая, усталая, с болезненной бледностью на лице, положила телефон на стол и только вздохнула. Мы оба были не бодрее выпотрошенных рыб.

Полная народу кафешка кипела, как муравейник. Только люди, в отличие от муравьев, не доили зеленую тлю, а ставили на подносы блюдца с кусочками шоколадного торта или пирожными; прихватывали трехэтажные гамбургеры – кое-как завернутые в пропитавшуюся жиром бумагу; не забывали пол-литровые стаканы с ванильным капучино, тибетским чаем или апельсиновым соком. За отгороженным ширмой столиком, нам с Ширин было по-своему комфортно, несмотря на суету и гам. Мы точно сидели в защитной капсуле, которую бурление и шум толпы обволакивали, как туман.

И после звонка треклятого капитана полиции нам меньше всего хотелось покидать свой кокон. Арсений Петрович напомнил нам: вся жизнь – это борьба по законам дедушки Дарвина. И если в этой бескомпромиссной борьбе вы столкнетесь с аферистами или жуликами – не надейтесь, что правоохранительные органы придут вам на выручку. Потому что суды, вневедомственная охрана и прокуратура – так же грызутся за лучшее место под солнцем и за долю побольше от вселенского пирога. Бюрократ уважит того, кто даст на лапу. А бюрократические структуры – стоят на страже привилегированных слоев. В дарвиновской борьбе за существование победа всегда достается таким особям, как Бахром Мансуров или Галина Игоревна. Да и тот же Арсений Петрович. Они хищники, которых не сдерживают такие вещи, как правда, порядочность.

А мы травоядные – робкие тонконогие газели. Для нас самая подходящая стратегия выживания – это не попадать в поле зрения обладателям когтей и клыков, только и мечтающим поживиться нашей нежной плотью.

Но мы глупые копытные. Мы сами полезли хищникам в лапы. Так чересчур нетерпеливый и неопытный цирковой дрессировщик кладет голову в пасть огромного гривастого льва. От небольшого ума мы обратились в полицию, написали в прокуратуру и суд. И вот тебе первый результат: позвонил бравый, видавший виды капитан Арсений Петрович и на пальцах «доказал», что моя девочка сама преступница – а пожалеть надо Бахрома Исламовича и Анфису стерву-Васильевну. Хорошо, если суд и прокуратура просто завернут наши обращения. Но что мешает Бахрому настрочить ответный иск в защиту своих «чести и достоинства», против «грубой и бессовестной клеветы»? В качестве свидетеля Бахром привлечет Арсения Петровича, якобы производившего проверку в отношении «Мансурова и партнеров». Да и мегера Васильевна с удовольствием даст лживые показания – как Ширин якобы надебоширила на собеседовании.

Кого послушает судья в мантии и парике?.. С одной стороны барьера – бизнесмен в бардовом пиджаке и с часами на золотой цепочке, хозяин офиса в центре города, жалующийся на оскорбительную клевету. Свидетель – заматеревший на суровой работе полицейский капитан в штанах с лампасами и обвешенный орденами. Свидетель номер два – надевшая по случаю судебного заседания черное шуршащее платье с менеджер по персоналу Анфиса Васильевна, востребованный специалист с нехилым окладом и мама чудесной дочурки-отличницы. И конечно: у Бахрома будет еще адвокат – во фраке с напоминающими птичий хвост фалдами, вращающий тросточкой с круглым набалдашником, великолепный говорун.

А по другую сторону барьера?.. Смазливая нерусская смуглая девчонка – не смеющая поднять глаз. Нигде не работающая иностранка, мигрантка. (Кстати: не просрочена ли у этой крали виза?). А в качестве группы поддержки притащился недееспособный любовник «наглой азиатской малолетки», которому та собственным телом платит за жилье. Этот увалень-любовник не имеет права давать в суде показания, так как квалифицированными психиатрами признан не способным отвечать за свои слова и поступки.

Так каков будет вердикт судьи?.. Мне кажется: дело обойдется без прений сторон, без перекрестного допроса свидетелей. Без пятнадцати минут перерыва, в течение которых судья должен думать над решением. Нет. Заседание будет мега-коротким. Судья только краем глаза глянет на участников процесса и громогласно объявит: «Именем унитарной республики Расея!..» Приговор будет тоже кратким, убийственным, однозначным и неоспоримым. Почтенный гражданин Мансуров, чье кадровое агентство платит налоги – белая безвинная овечка, жертва оговора. Иностранка Ширин обязана из каких угодно средств компенсировать уважаемому Бахрому Исламовичу моральный вред и возместить судебные издержки.

Вот так. Алчному, имеющему деньги и связи господину Мансурову ничего не стоит раздавить нас в суде. Как быку – новорожденного щенка. Оставалось только надеяться, что Бахром не будет подавать встречный иск, а удовлетворится тем, что мы не выиграем дело по нашему иску, отправленному в суд через сайт. В самом деле: господин Мансуров поленится возиться с такими «людишками», как мы – мелкими и жалкими, точно улитки. За свою жульническую карьеру он не раз, наверное, сталкивался с тем, что обиженные клиенты обращались в суд. Но все сходило успешному бизнесмену с рук, как с гуся вода.

Я настолько погрузился в мысли о суде, что, когда «вынырнул» – полминуты смотрел вокруг расширенными от удивления глазами, плохо соображая, где мы и что мы. Любимая положила свою дрожащую руку на мою грудь, чем помогла мне прийти в себя. Я снова увидел: мы в кафе эконом-класса, сидим над опорожненными бело-синими картонными стаканчиками из-под кофе и горочкой смятых салфеток. По проходам между столиками снуют люди с подносами на руках, безуспешно ища, куда бы приземлить пятую точку. Снова услышал: из динамиков струится музыка; голоса посетителей ресторанчика сливаются в монотонный гул.

Я вспомнил: полчаса назад мы с милой были в «Нострадамусе». Моя девочка не провалила интервью, но работать в жульнической фирме, которая предлагает клиентам узнать судьбу по внутренностям животных (хорошо, что не людей!), не будет. Потому что не променяла совесть в детском саду на жвачку. Сегодня нам предстоит еще одно собеседование. И при этой мысли у меня размягчились мускулы. Не хотелось проходить новое испытание. Бросить кости – и с трепетом ждать, как они лягут. Словить очередную неудачу. Что если в «Сочной клубничке» заправляют такие же мошенники, как в «Нострадамусе»? Скажем: продают распечатанные на 3Д-принтере ягоды под видом экологически чистых?.. (Отсюда-то и название: «Сочная клубничка»). Или фирма честная, но Ширин не пройдет отбор?.. Мол, моя милая слишком скромная и зажатая – а на место секретарши требуется девчонка бойкая и вертлявая.

Нет. Нет. Нет. Хотелось приклеиться к стулу и никуда не ходить. Чем трястись в метро, заранее переживая за то, как моя нежная красавица выдержит интервью, лучше еще час торчать в кафешке под плавную классическую музыку и под похожий на рокот прибоя шум толпы. У моей милой были, видимо, такие же настроения. Потому что – хотя сосиски в тесте, золотистый картофель «по-деревенски» и наггетсы уже переваривались в наших желудках – моя любимая не торопила нас в дорогу. В агатовых глазах Ширин были задумчивость и глубокая грусть.

– Скушаем еще чего-нибудь?.. – несмело предложил я.

– Ну, возьми десерт на свой вкус, – кивнула моя звездочка.

Я принес нам пончиков с кремовой и с шоколадной начинкой, а вместо кофе – какао с молоком. Мы снова принялись за неспешную трапезу, понемножку откусывая от посыпанных ванильной пудрой пончиков и маленькими глоточками попивая теплое светло-коричневое какао. Наверное, с такой черепашьей медлительностью закусывают в солнечных южных странах после сиесты. Если не глядеть в окно, легко можно было бы забыть, что за пределами кафешки нас ждут снег и слякоть, мутно-серое небо, а еще тревоги и испытания.

Говорить по-прежнему не хотелось. Мы оба отчетливо понимали, в каком мы переплете. Не было сил жаловаться друг другу и плакать. Когда мы тянулись за очередным горячим пончиком, наши руки встречались. Этого было достаточно для выражения поддержки. Мы оба помнили: мы в одной лодке. Днище продырявлено – Ширин и я энергично вычерпываем воду.

Любимая решила: если работа не найдется, и виза не будет продлена – мы отравимся таблетками. Какой-нибудь обыватель с круглым арбузным брюшком назвал бы это кривлянием, напоминающим на удар по полому барабану – «подростковым» максимализмом, ненормальным желанием хотя бы ценой собственной гибели привлечь к себе внимание респектабельной публики. Но обыватель, в детстве сидевший под крылышком у папеньки с маменькой, а во взрослом возрасте стригущий приличные деньги за протирание атласных брюк со стрелочками в комфортабельном офисе, никогда не примерял нашу шкуру.

А я ясно осознавал: нет ничего более логичного, чем замысел моей девочки, который «подготовлен» всей нашей полной мук и разочарований жизнью. Мы задумали умереть не потому, что возмечтали разыграть сценку из античной трагедии. А потому, что у нас не выбора. Как у белой лабораторной крысы есть только один путь, чтобы вырваться из запутанного лабиринта, куда животинку засунули любопытные ученые.

В самом деле: что нам остается, если виза не будет продлена?.. Моя девочка автоматически превратится в «нелегалку», «преступницу», «нарушительницу миграционного режима». И с этого момента спокойно жить в Расее моей милой не дадут. Даже выходя за хлебом в ближайший магазин, Ширин будет настороженно оглядываться: не попадет ли в поле зрения полицейский патруль или отдельно взятый человек в форме?.. Если жандармам вздумается проверить документы у по-заячьи озирающейся «азиатки», исход будет один: мою девочку поместят в спецприемник, а оттуда депортируют на родину.

Там, в Западном Туркестане, мою милую передадут на руки родителям. А отец с матерью нарядят дочку в хранившийся для особых торжеств национальный костюм, приколют к густым черным волосам моей любимой ярко-алую розу и отведут Ширин в дом похотливого старика ишана. Мерзкий клоп ишан, как выбирающий лошадь покупатель на скотном рынке, придирчиво осмотрит девушку. Ощупает груди Ширин. Заставит ее открыть рот, чтобы проверить: все ли зубы белые и на месте. Удовлетворенно хрюкнет, как переевший боров. Но все равно заплатит отцу моей милой вдвое меньший калым, чем планировалось изначально. Потому что моя красавица – «порченый товар»; полгода провела в Расее и вернулась оттуда не-девственницей. «Неизвестно, со сколькими неверными ваша дочурка спала, – поблескивая влажными свиными глазками, заметит ишан. – С десятком?.. Или с сотней?..» Бьюсь об заклад: в мыслях грязный проповедник будет рисовать себе, в каких позах Ширин отдавалась той «сотне парней». Ишан, глотая обильную слюну, будет воображать мою девочку одетой в черные чулки или снимающей кружевные трусики.

А дальше мою милую заточат в гареме, откуда окна выходят на обнесенный высокой стеною двор, с единственным чахленьким деревцем и колодцем. Ширин очутится в компании старших жен ишана, которые сразу возненавидят юную соперницу за красоту лица, за полукружия тонких бровей, осиную талию, свежесть нежно-смуглой кожи. Первая жена, кому моя милая должна будет подчиняться столь же безропотно, что и мужу – как Афродита Психею, завалит мою девочку тяжелой и унизительной работой. «Ширин, ты выгребла старые угли из очага?» – «Ширин, принеси воды из колодца!» – «Задай-ка овцам корм, не сиди на месте!» – «Расчеши гребешком мою персидскую кошку!». Только и будут сотрясать воздух нескончаемые распоряжения генерала в юбке. Не надо и добавлять, что приготовление плова в большом казане, жаркого из бараньего мяса, пышных круглых лепешек – тоже станет каждодневной обязанностью Ширин.

Ишан частенько будет наведываться в спальню младшей жены – разделить постель. Он будет пускать слюни от одного только взгляда на стройную безупречную фигуру моей милой. Но ишан – старик. Чтобы по-настоящему возбудиться, ему потребуется препарат для увеличения потенции. Проглотив горсть сильно действующих таблеток, ишан будет подминать мою звездочку под свое необъятное жирное брюхо, ерзать на бедной девочке, кряхтеть и пыхтеть. Но ишан, повторю, старик – толстый и вонючий. Иногда – как бы этот ходячий труп ни старался, как бы ни раздавливал Ширин волосатым животом и как бы ни мял ее маленькие груди – препарат не будет срабатывать. В собственной мужской несостоятельности гадкий дед, развалина на кривых ногах, обвинит свою юную жену. Мол, ты недостаточно громко и страстно стонешь. Вместо того, чтобы сплести руки на шее мужа и виться змеей, лежишь бревном или надувной резиновой куклой. В «воспитательных целях», грозный оскорбленный супруг будет таскать молодую супругу за волосы, а то и лупить плеткой. От патриархала, застрявшего окаменелыми мозгами в феодальной эпохе, всего можно ожидать. Чтобы сделать Ширин более покладистой, он будет на целый день запрещать ей есть. Запирать в комнате: сиди и до заката штопай халаты.

При таком обращении, моя милая к тридцати годам превратится в старуху. Если сперма ишана достаточно густая, Ширин, как крольчиха, нарожает целый выводок детей. Стирка пеленок, замена подгузников грузом дополнительной работы лягут на слабые плечи моей девочки. В волосах милой раньше времени проступит седина. Из глаз исчезнет блеск, а лицо избороздят глубокие морщины. От постоянного грубого труда чувства притупятся, а разум как бы подернется туманом. Но в своем сердце, как в шкатулке с секретом, Ширин сбережет самые светлые воспоминания о тех днях, которые мы провели вместе.

Моя милая не запомнит плохое: то, как плакала на Лиственной улице у двери с подвесным замком; или как, больная, металась в жару по постели; забудет отвратные физиономии Бахрома, Анфисы Васильевны и Арсения Петровича. Нет!.. В памяти Ширин отпечатаются только счастливые моменты. Наши прогулки по лесопарку – когда мы хлебными крошками кормили громко крякающих уток. Просмотры фильмов под чипсы и попкорн. Чтение вслух «Шахнаме». И конечно, взрослые игры на широкой кровати, когда, отбросив скомканное одеяло и стыд, мы доходили до исступления, доставляя друг другу удовольствие.

Пусть нам выпала совсем небольшая толика радости. Не полный кувшин, а всего-то несколько капель на донышке. Ширин – томящаяся на женской половине дома ишана – качая люльку одного спиногрыза и посадив на горшок второго, будет припоминать, что тоже когда-то попробовала на вкус сладкий напиток счастья.

Под дуновением холодного осеннего ветра осыпались лепестки не полностью раскрывшегося летнего цветка. Эта поэтическая фигура хорошо передает, что будет с моей любимой, если работа не найдется, а виза не будет продлена, и если нам не хватит смелости принять по целой упаковке усыпляющих таблеток. Мы останемся живы – но потеряем друг друга. Не хуже ли это, чем смерть?..

А я?.. Что будет со мной?..

Ширин депортируют – я останусь один в стенах пустой квартиры, как в бетонном мешке. Все, как будто, вернется на круги своя – как было до встречи с чудесной тюркской красавицей, ворвавшейся в мою жизнь, как утренняя свежесть через открытую форточку врывается в комнату, в которой воздух был тяжелым и спертым. Несколько месяцев с любимой покажутся мне волшебным, нереальным, мимолетным сном.

Но, как говорят на Востоке: слепой никогда не забудет времени, когда видел – а безногий, когда ходил. До знакомства с моей девочкой я был точно слепорожденный, который жил во тьме и даже не чувствовал себя обделенным. Но моя милая показала мне переливчатость красок радуги, игру теней и света; хоть краем глаза, но я увидел, как прекрасен наш пестрый мир. Расстаться с любимой – это снова очнуться во мраке. Но после того, как ты видел солнечный луч, темнота покажется тебе непереносимой. Ты больше не хочешь быть сычом на развалинах или роющим землю кротом.

И что тогда?.. Наверное, я сойду с ума. Днями и ночами буду плакать о своей потерянной любви – биться лбом об стену и царапать ногтями щеки. Я снова начну принимать все выписанные психиатром «колеса» – в надежде, что нейролептики и антидепрессанты оглушат мой мозг, помогут сбежать от жалящих, как осиный рой, мыслей. Возможно, я усвою новую привычку: заливать глаза алкоголем. Это тоже способ спастись от самого себя. На моей кухне, где мы с Ширин с удовольствием пили молочный кофе с пенкой и уплетали за обе щеки простецкую, но такую вкусную, яичницу или жареную картошку, посыпанную мелко порубленной зеленью, выстроятся батареи пустых бутылок из-под вина и пива. Алкоголь вперемежку с нейролептиками будет давать эффект разорвавшейся бомбы, начисто срывающей мне башку.

Психиатр, конечно, заметит изменения в моем состоянии. Он напишет заявление на созыв комиссии, которая оценила бы мое здоровье. Соберутся седобородые очкастые профессора и подтянутые черноусые младшие научные сотрудники. Вердикт ученых умов будет неутешительный и единогласный: пациент деградировал – даже по сравнению с тем, каким был раньше. В медицинских документах мне проставят недееспособность более высокой степени, чем была до сих пор. Месяца на два, если не на четыре, меня закроют в психиатрической больнице. Я буду валяться на жесткой койке, под капельницей, накаченный отупляющими и затормаживающими лекарствами. Подниматься, с охами и кряхтением, буду только чтобы дойти до уборной. Или до столовой – получить свою порцию несоленого рыбного филе с вареным горохом да стакан несладкого чуть теплого компота.

Выйдя из клиники, я должен буду посещать психиатра не один, как прежде, а два раза в месяц. Потому что за таким психом, как я, потенциально опасным для себя и окружающих, нужен глаз да глаз. Ко мне приставят соцработника. Какую-нибудь бойкую в меру упитанную женщину лет под сорок. Она будет наведываться ко мне каждую неделю – мыть в квартире полы и, с моими деньгами, ходить в супермаркет. Готовить мне суп и кашу. И, перед уходом, от души давать мне совет начинать свой день с зарядки.

Так я и буду жить. Не жить, а существовать, как овощ, который добрые люди поливают из лейки, чтобы тот не засох раньше времени. А мне бы лучше засохнуть, сгинуть. Потому что жизнь без Ширин – это прозябание. Я буду, как полностью парализованный инвалид, который хочет крикнуть, что предпочитает эвтаназию своему жалкому бытию, но не имеет сил пошевелить языком. Иногда я буду выбираться на прогулку. И в случайно встреченной длинноволосой худенькой девушке мне будет мерещиться моя милая. Я буду ахать, тереть глаза и напряженно вглядываться, убеждаясь в своей ошибке. Образ любимой все время будет ускользать он меня, как тень убегает от солнечного света. Ширин и наша любовь покажутся мне, в конце концов, безумно красивой сказкой из детской книжки с цветными картинками. Сказкой, которую мне так и не довелось дочитать.

Время будет течь полноводной рекой. Дни будут сменяться днями, ноябрь – декабрем, а года – летами. Сменяться будут и соцработники, стирающие в машинке мое белье и варящие мне овощи с сардельками на завтрак, обед и ужин. Одни соцработники окажутся терпеливыми и приветливыми, без лишних слов выметающими тараканов из-под моего плинтуса. А другие – злыми и вредными; ворчащими, что я доставляю массу хлопот.

Однажды я гляну в зеркало – и увижу сухого, съеденного морщинами старика. С залысинами и тусклыми глазами. Я даже не сразу поверю, что этот старик с дряблыми щеками и частоколом чуть ли не зеленых от кариеса зубов – действительно я. А потом до меня – медленно, как до жирафа – дойдет: да, это в самом деле я – скрученный временем и невзгодами в бараний рог дряхлый инвалид. Не твердо помнящий год собственного рождения. Не способный удержать в трясущихся узловатых пальцах чашечку чая – без того, чтобы не расплескать. И ходящий иногда «под себя».

Я пойму, что прожил никчемную жалкую жизнь государственного иждивенца. Лечил у неприветливых мозгоправов неискоренимые психические недуги – травился нейролептиками и антидепрессантами. А все остальное время хлебал кофе и сваренный соцработником борщ, спал, как сурок, да иногда подолгу смотрел в окно, считая зимой снежинки, а осенью – облетающие с черных деревьев желтые листья. И теперь, когда мне осталось несколько шагов до могилы, мне нечего и вспомнить.

А впрочем, найдется и в моей серой биографии светлое пятно. На утренней заре своей молодости я держал за руку самую прекрасную девушку во Вселенной. Тюрчанку. Кажется, ее звали Ширин. Наш короткий совместный путь пролегал отнюдь не по цветущему райскому саду, где алеют и белеют розы, порхают бабочки, поют соловьи, а у деревьев сгибаются ветки под тяжестью разноцветных налитых соком плодов. Нет. Мы шли по тернистой змеящейся тропинке, причем беспощадные колючки ранили нам не ноги, а души и сердца… И все-таки мы были вместе. Испытывали не только боль, но и радость. Вдвоем хохотали над уморительными комедиями и читали вслух «Шахнаме». Мы даже делили постель… Но годы и десятилетия сделают свое дело: глядящийся в зеркало старик не сможет угадать – что в этой сказке про юную тюрчанку Ширин правда, а что дорисовало мое прихотливое воображение.

Бр-р-р!.. Я точно вынырнул из мутной воды и вдохнул чистый воздух. Лилась умиротворяющая музыка – то ли Бетховена, то ли Баха. Народ с полными подносами толкался в проходах между занятыми столиками. Под потолком сверкала серебристая шарообразная люстра. Я увидел: моя милая сидит с рассеянным и блуждающим взглядом. Молодая, красивее бело-розовой кувшинки поверх озерной глади. С густыми черными волосами, струящимися на грудь. Я потер глаза, как после сна. Каких богов и святых мне надо благодарить за то, что мы с Ширин все еще вместе?.. За то, что мы ароматным какао запиваем промасленные пончики и что страшное будущее, которое показал мне экран моей фантазии, пока не наступило?..

Но боги и пророки тут ни при чем. Мы сами избежим треклятого будущего. Моя девочка не сгинет в рабстве у ишана, а я не превращусь в перемазанного соплями и блевотиной путающегося в собственных воспоминаниях старика. Раз обстоятельства не позволяют нам дружно жить до восьмидесяти восьми лет, а потом, обнявшись, на мягкой постели, тихо навсегда закрыть глаза – мы обманем судьбу, сыграв на опережение. Мы, таки, заснем под ватным одеялом вечным сном, но не в восемьдесят восемь, а в нежные восемнадцать и девятнадцать лет.

Волшебные таблетки нам в помощь. Виза Ширин просрочится. Но трепетать перед миграционной полицией будет уже некому. Вместо нас останутся наши трупы. Когда участковый психиатр забеспокоится, что я не являюсь за очередной дозой нейролептиков, он позвонит в полицию с просьбой проверить меня. Бравые жандармы, не дозвонившись до меня по домофону, взломают дверь квартиры и обнаружат бледные остывшие трупы психопата и нелегалки.

Что дальше?.. Наверное, нас похоронят за муниципальный счет. Сожгут в печке крематория, а пепел закроют в урны. Урну с прахом Ширин, вероятно, переправят в Западный Туркестан, родителям моей девочки, которые прольют о своей доченьке несколько слезинок. (Но не будут ли это крокодиловы слезы, вызванные тем, что дитятко уже не получится выгодно сплавить ишану?) Выйдет так, что моя милая все же вернется на родину, но не под патриархальную пяту папаши или седого жениха. А в виде черного пепла. Если б нас с Ширин спросили бы, мы бы предпочли, чтобы наш прах перемешали и, затем, развеяли бы по столь нами любимому лесопарку. Но мертвым – нам будет уже все равно.

Я сделал слишком большой глоток какао и закашлялся. Растерянный взгляд Ширин скользнул по моему лицу, а потом снова пустился «бродить» по полному залу ресторанчика.