Моя тюрчанка

Мы свернули с аллеи на извилистую тропинку, уводящую в глубину лесопарка. Ширин снова побежала. Она ловко уклонялась от ветвей, которые могли хлестнуть ее по лицу, и перепрыгивала через выпирающие из земли корни. Милая резвилась, как козочка. Оставив меня шагах в ста позади, останавливалась под деревом и призывно махала рукой. А когда я приближался, мелодично смеялась и вновь ударялась в бег, так что я чувствовал себя фавном, преследующим нимфу.

Мы добрались, наконец, до пруда. Утиная гурьба встретила нас шумным «кр-р-ря» и хлопаньем крыльев. Те утки, которые были на берегу – перепуганные, бросились в воду, подняв мириады брызг.

– Глупышки мои, глупышки, – сладко проворковала моя девочка. – Мы же вам поесть принесли.

Взяв у меня хлеб, Ширин принялась крошить уткам мякиш. Она сыпала хлеб, в основном, по берегу, но некоторые кусочки бросала в пруд. Я восхитился, когда здоровенный селезень, взорвав мутную гладь пруда, на лету схватил хлебный комочек. Скоро утки поняли, что добычи больше на суше, чем в воде – и повалили на берег. Птицы ловко подбирали клювами уже рассыпанный хлеб, а моя милая отщипывала еще и еще немного мякиша и бросала на землю.

Утки уже совсем перестали бояться. В ожидании продолжения кормежки, они сгрудились у ног моей девочки. А любимая ласково разговаривала со своими «подопечными», убеждала не жадничать: мол, хлебушка на всех хватит. Давала уткам имена. Крупный селезень, который отгонял сородичей от еды, быстро проглатывал самые большие порции мякиша и с поразительной наглостью устремлялся на новой долей – поучил прозвание Жалмауз, что по-тюркски значит «Обжора». Другого селезня Ширин нарекла, почему-то, Борисом Ивановичем. А тихая, робкая уточка, которой почти не удавалось протиснуться к хлебным крошкам, удостоилась имени Царевна.

Стоя чуть поодаль, я с улыбкой смотрел, как моя милая возится с утками. Ближе я не подходил, так как птицы от меня шарахались и норовили укрыться на пруду. Ну конечно: у меня же не было хлеба!.. Но я не обижался на пернатую братию. Она ведь столько радости доставляет Ширин.

Любуясь на свою девочку, я думал о том, как мало, на самом деле, нужно человеку для счастья. Не требуется ни яхта, рассекающая просторы Средиземного моря. Ни черная и красная икра в качестве перекуса между сытным обедом и легким ужином. Ни вилла, ни авто, ни обтянутое крокодиловой кожей кресло. Ни, упаси господь, личный самолет. Достаточно, чтобы рядом был любимый человек, чтобы у вас была крыша над головой и хватало денег на хлеб, тушенку и молоко, а иногда на попкорн и чипсы. Тогда вы будете беззаботнее этих уток, которых моя девочка, как добрая богиня, угощает белым мякишем.

Но вот что странно. Владельцы яхт и особняков, автомобилей с открытым верхом и раритетных часов на золотой цепочке обретают все свое богатство задаром, просто по праву рождения в семье олигарха. Полиция, чиновники и юристы стоят на страже благополучия этих баловней судьбы. «Священная корова частной собственности – неприкосновенна» – написано на гербах и флагах всех государств. А если ты хочешь простого, не нуждающегося в подпорках в виде таунхаусов, человеческого счастья, счастья засыпать и просыпаться в одной постели с возлюбленной, счастья кормить хлебным мякишем уток в не очень-то погожий денек – на пути у тебя встанут почти неодолимые трудности.

Честное слово: чем больше я думал о нашей ситуации – тем меньше понимал. Я свято верил: как и всякие другие люди, мы имеем право быть счастливыми. Но отчего-то Вселенная с нами так жестока и несправедлива, что свою долю счастья мы должны ухватывать тайно, как воры. Миграционная полиция караулит, как Аргус, когда истечет срок действия визы моей милой, чтобы тотчас же выпустить когти, поймать Ширин за шиворот и посадить на поезд, отбывающий в Западный Туркестан. Работодатели, вместо того, чтобы нанять мою расторопную девочку, пишут в своих объявлениях: «Работа только для славян» – «Работа для всех, кроме лиц из Центральной Азии, Сибири и с Кавказа». Либо, фыркая, как будто делая одолжение, говорят: «Так и быть, гните на нас спину. Мы даже будем вам за это чуть-чуть платить. Но о трудовом договоре – не мечтайте. А в то, что мы не выставим вас за ворота раньше, чем выплатим первую зарплату – вам придется поверить нам на слово. Проблемы же с миграционной полицией, с продлением визы – решайте сами».

Воистину: вся наша жизнь – это сплошной театр абсурда. Нахрапистый, заросший жирком богач – запросто получает все, что захочет. В то время, как скромному бедняку не достается вообще ничего. Бесполезно пытаться осмыслить это с помощью разума. Разуму здесь делать абсолютно нечего. Остается принять, что человеческое общество построено на безумии.

Мы задержались у пруда до тех пор, пока Ширин не высыпала из ладошки на землю последние хлебные крошки.

– До свидания!.. – моя милая сделала уткам ручкой. – Борис Иванович, Царевна. А ты, Жалмауз, не обижай слабых. Мы еще придем и принесем вам хлебца – вкусного, мягкого…

Мы еще покружили по лесопарку. Моя девочка веселилась во всю. Останавливалась перед стволами в наростах «деревянного гриба», который с интересом рассматривала, прямо-таки щупала глазами. А приметив дерево с большим дуплом, потянула меня за руку, радостно смеясь:

– Гляди, гляди!.. У этого дерева есть рот. Такой огромный рот – только беззубый.

Немного подумав, Ширин пришла к выводу, что в дупле, вероятно, живет белка, которая заранее натаскала туда обилие съестных припасов.

– Вот сидит теперь белочка в уютном дупле и разгрызает шишки, – сказала моя милая. – Мы ведь летом придем сюда, в лесопарк, и покормим белок семечками?.. Или что там белочки едят?..

– Да. Летом мы обязательно покормим пушистых рыжих белок, – охотно согласился я. А про себя отметил, что моя девочка точно забыла про запланированное на четырнадцатое февраля самоубийство.

Ширин старается лишний раз не вспоминать о предстоящем суициде?.. Или передумала себя убивать?.. Либо, несмотря на все неудачи с кадровыми агентствами и частными работодателями, не потеряла веры в то, что до роковой даты непременно трудоустроится?.. Так или иначе, а бодрость милой заряжала и меня.

С белок моя любимая, по-детски непосредственно, перескочила на змей. Сказала:

– А ты знаешь – здесь, в лесопарке, наверняка обитают ужики. Да и гадюки тоже… Только сейчас все змейки прячутся по норам, потому что для рептилий еще очень холодно. А вот пожалует весна-красна – тогда надо будет ступать осторожно, чтобы не наступить на греющегося под ясным солнцем ужа или на целый змеиный клубок… А ты в курсе, как ужа отличить от гадюки?..

Улыбаясь, я признался в своем невежестве.

– Ай-ай-ай!.. – всплеснула руками моя девочка. – Ай-ай-ай!.. Запомни: безобидный уж – длинный и тоненький, а ядовитая гадюка – толстая, как колбаса; уж – с овальной головой, а гадюка – с треугольной, как наконечник стрелы; у ужа брюхо светлое, желтое, а у гадюки – темное; и у ужа бывают оранжевые или белые пятна там, где уши. Можешь мне поверить: я же аульская девчонка – не городская. В Западном Туркестане, в сельской местности – ползучих гадов куда больше, чем у вас в Расее. Я в детстве и на степных гадюк насмотрелась, и на песчаных удавчиков, и на полозов… А в том, чтобы увидеть ужа – обыкновенного или водяного – вообще не было ничего особенного. Когда я была маленькой и бестолковой, я однажды играла с другими девочками под цветущими абрикосовыми деревьями в центре аула. И к нам – ты представляешь?.. – подполз щитомордник. Да, ядовитая бурая змея длиннее полуметра вторглась на центральную площадь людского поселения!.. Аульские дядьки палкой-рогаткой тогда прижали яростно извивающегося щитомордника к земле и убили камнем. Не помню: кажется, кто-то содрал со змеи кожу и забрал себе в качестве трофея. А я горько плакала: мне жалко было бедненькую змейку. Вот только, если бы щитомордник меня укусил – я бы сейчас, возможно, с тобой не разговаривала бы. Тем более, что мои набожные родители не к врачу бы меня отвели, а позвали бы муллу из аульской мечети, который бы лечил меня бумажкой с написанными арабскими завитушками стихами Корана, прикладываемой к месту укуса. Чтоб угостить знатного гостя, отец с мамой – даром, что не только религиозные, но и скупые – не пожалели бы жирной баранины, поставили бы на стол блюдо с беляшами, подали бы к душистому зеленому чаю леденцы, пахлаву, курагу. Мулла дул бы на горячий напиток, делал бы глоточки из расписной пиалы и вещал бы об Ибрахиме, Мусе, но больше всего – о Мухаммеде. Мои родители кивали бы головами, как китайские болванчики, повторяли бы: «Воистину, воистину!..». Ясное дело: приклеенный к ране покрытый арабской вязью листок мне бы не помог. Стоя над моим крошечным трупиком, мулла погладил бы свою белую бороду и пафосно изрек бы: «Аллах забрал душу своей рабыни. Все мы принадлежим господу нашему. И к нему возвращаемся…». А женщины аула уже решали бы, кто будет обмывать мое тело…

Ширин примолкла, засмотревшись на кривую ветку дерева, которая, быть может, напоминала моей девочке змею. С «распахнутыми» ушами, я ждал продолжения рассказа. До сих пор милая почти не делилась воспоминаниями о жизни на родине. Все, связанное с отчим домом, было для Ширин слишком болезненным. С малолетства – тяжкий труд по хозяйству, ворчание и придирки взрослых. А когда моя любимая вступила в лучшую пору юности – раскрывшись, как нежно-голубой лотос на озере – родители задумали продать дочь, точно козу. Ширин пришлось бежать в негостеприимную Расею. Ни родина, ни чужбина не были с моей девочкой ласковы. Чего удивляться, что моя милая не испытывала ностальгии по родительскому гнезду, из которого выпорхнула едва оперившимся птенчиком?..

Но сегодня – начав объяснять мне, непутевому, чем неопасный уж отличается от грозной гадюки – Ширин как-то плавно перешла к воспоминаниям о детских годах, о родном ауле. С блестящей иронией моя девочка набросала словесный портрет муллы. Я живо представил облаченного в халат и в чалму длиннобородого пройдоху – шумно, как теленок, поглощающего чай и, гудящим голосом, «просвещающим» публику: «Аиша – жена пророка – передала хадис…». Да уж – с таким «лекарем» можно испустить дух не только от змеиного укуса.

– …А впрочем – я могла бы и выжить, – снова заговорила милая. – Укус щитомордника не всегда смертелен. Все зависит от того, сколько змея впрыснет в жертву яду. Говорят, иногда змеи кусают даже «вхолостую», экономя яд, являющийся главным их оружием при охоте на грызунов и прочую живность. Вообрази, как бы разнесло от гордости важного гражданина муллу, если б я уцелела после укуса щитомордника. Слуга Аллаха сразу бы возгласил: ужаленная змеей девочка выжила благодаря нескольким строкам из Корана!.. Эту весть пережевывали бы аксакалы по всей округе. Для почтенных мужей произошедшее «чудо» было бы неопровержимым «доказательством» того, что все мы ходим под великим Аллахом – господом миров, который казнит и щадит овец своего стада по собственному хотению. И что все, кто не лебезит и не глотает пыль перед боженькой – непременно попадут в раскаленный, полный огня и черного едкого дыма, ад, как рыбы на сковородку; и в горло «нечестивцам» будут лить гной и расплавленный металл, как предсказано в том же Коране. Б-р-р!.. Какая это все-таки мрачная вещь – религия… Но ты оценил, что за ловким фокусником мог бы оказаться уважаемый мулла?.. Померла бы я – покачал бы головой: «На все воля Аллаха». Выздоровела бы – выпятил бы пузо: «Благодаря Аллаху». Но бедняге мулле не повезло: щитомордник меня так и не укусил. Потому-то мои родители не расстелили достархан и не позвали муллу на угощение. Так что пришлось господину священнослужителю и дальше ждать, себе на поживу, чьих-нибудь болезни и похорон, рождения в какой-нибудь семье ребенка…

Ширин прервалась. Мы медленно шли по тропинке. Моя девочка улыбалась. Должно быть, ее развеселил собственный рассказ о незадачливом мулле. Я тихо ступал и почти не дышал. Редко когда моя милая – моя Несмеяна – так много и охотно говорила. Да еще не переставала улыбаться. Похоже, мне надо было благодарить ужа и гадюку. А моя девочка повернула беседу от толстяка-муллы снова к змеям:

– Дорогой, а ты включи фантазию: что было бы, если б по лесопарку ползал мохнатый удавчик?..

– Удавчик? – изумился я. – Да еще и мохнатый?..

– Да, да, – с пляшущими в глазах искорками задора подтвердила Ширин. – Удавчик. Мохнатый. Такая покрытая мягкой шерстью ползающая глазастая сосиска сантиметров семьдесят длиной.

– Ну ты и скажешь!.. – рассмеялся я «биологической» шутке милой. – Мне кажется: если бы змея была покрыта волосами – ее заели бы вши или блохи. Лапок-то, чтобы почесаться, у твоего удавчика нет. Ему бы пришлось переворачиваться с боку на бок, как скалка при раскатывании теста, тереться о землю, чтобы хоть как-то умерить бешеный зуд.

– А кожа моего удавчика выделяет особую слизь, от которой начисто гибнут любые паразиты, –

не сдалась моя девочка.

Мы посмеялись.

– А если удавчика побрить «под ноль»? – получится обыкновенная змея? – полюбопытствовал я. – Из шерсти можно связать варежки – а из слизи, про которую ты говоришь, сделать шампунь.

– Фу ты какой!.. – притворно обиделась милая и легонько толкнула меня в плечо. – Я не позволю тебе брить моего удавчика!.. Добавлять в шампунь слизь, изгоняющую насекомых – я еще согласна. Но брить!.. Волосяной покров нужен удавчику, чтобы не замерзать зимой – свободно ползать по снегу и льду, пока ужи и гадюки прячутся по норам. Я бы повесила удавчика на шею. Он был бы моим живым шерстяным шарфиком.

– А этот шарфик с глазами тебя не укусит?.. – изобразил я сомнение.

– Укусит?.. – улыбнулась Ширин. – Удавы не ядовитые. Они не кусаются. Разве только чтобы зацепиться зубами, как крючком, за жертву, которую собираются расплющить своими кольцами и затем проглотить…

– Во-во. Расплющить. Проглотить, – в том же шутливом тоне сказал я. – Не раздавит ли тебе горло твой живой шарф, посчитав тебя подходящим обедом?..

– Ай, нет!.. – воскликнула моя девочка. – Мой удавчик будет добрый – любящий свою хозяюшку. Да и такие короткие удавы и питоны – меньше метра – на человека не нападают.

– Ну а чем ты будешь кормить своего безногого приятеля?.. – полюбопытствовал я. – Ведь не яичницей с помидорами?..

– Конечно – нет, – ответила милая. – Змеи такое не едят. Раз в два месяца мы с тобой будем вывозить удавчика в лес. Там наш змей проглотит какого-нибудь грызуна. Удавчику достаточно набить желудок шесть раз за год. Плотно закусив, удавы долго-долго переваривают добычу. После трапезы толстый удавчик станет совсем вялым, даже голову лишний раз не поднимет. В самый раз сгодится на роль шарфика.

– Можно потчевать удавчика бездомными котятами, – сделал я попытку пошутить.

– Ну чего ты такой злой?!.. – возмутилась Ширин.

– Ну так тебе тоже не жалко грызунов, за которыми удавчик будет охотиться в лесу, – рассмеялся я и поцеловал любимую в щечку.

Так, перебрасываясь идейками про мохнатого удавчика, мы меряли шагами лесопарковые тропинки. Мы сошлись на том, что удавчик – идеальный домашний питомец (а заодно и предмет гардероба), и будет доставлять хлопоты разве что во время линьки. Как и всякое покрытое шерстью животное, удавчик – конечно – должен линять. Но вот сбрасывает ли он еще и кожу, как обычные змеи, мы так и не решили.

Моя девочка веселилась. Время от времени звучал ее волшебный смех, похожий на перезвон бубенцов. А оттого, что весело было милой, у меня тоже было хорошее настроение. Сколько радости принес нам такой – незатейливый, в сущности – «прикол» про волосатую змейку. Держась за руки и каждые десять минут целуясь, мы порхали по лесопарку так беззаботно, будто в нашей жизни все было просто и ясно, как солнечный день. Точно это не мы договорились до совместного суицида.

Мы вышли из лесопарка, когда в воздухе уже начала сгущаться вечерняя мгла. По настоянию Ширин завернули в бистро.

– Не волнуйся, – игриво подмигнула мне моя девочка. – То, что мы поедим в бистро – не значит, что дома я не состряпаю нам ужин.

Бистро под грязно-желтой вывеской «Выпечка – круглосуточно» – было обставлено убого. По кафельному полу – трещины. На стене, выкрашенной в унылый цвет болотной тины, темнело неизвестного происхождения пятно. Стекло витрины такое мутное, что с трудом разглядишь грубо сваленные ватрушки, пончики и пирожки. Продавец – иранской наружности паренек с едва пробивающимися усиками – явно вымотавшийся за долгий рабочий день, уставил обреченный взгляд в выпуклый экран старенького рокочущего телевизора.

Но мы пришли в бистро не в качестве тайных покупателей и не за «европейским» сервисом. Так что, купив у парня пончиков и пирожков, мы вполне себе комфортно устроились за синим столиком, который Ширин протерла двумя антибактериальными салфетками. Уплетая выпечку, мы вели непринужденный разговор. Вернее – говорила моя девочка, а я с обожанием глядел на любимую и периодически вставлял свое «угу».