Моя тюрчанка

Я поцеловал свою пери в щеку, еще крепче обнял и, удобнее устроившись на подушке, сам не заметил, как заснул.

Спал я долго, без сновидений, как будто выпал из мира в первозданную тьму. Но вот до меня донеслось, как сквозь толщу воды, тихое постукивание. Первым, что я увидел, открыв глаза, был камфарно-белый потолок. Голова гудела и была точно распухшая деревяшка. Видимо, как ни много я спал, а все-таки не вполне выспался. Ширин, с распущенными волосами и в одной футболке, сидела с ноутбуком на краю кровати. Это пальчики милой стучали по клавиатуре ноутбука. Я понял: моя девочка взялась за осуществление плана, озвученного минувшей ночью, и с утра пораньше принялась за поиски работы.

– Привет, – сказал я, нежно поцеловав свою красавицу в шею.

– Привет, – слабо улыбнулась Ширин и сейчас же вновь уставила взгляд в горящий экран ноутбука.

Я потянулся, прикрыл распахнувшийся в зевке рот. Надо было оторваться от постели, умыть холодной водой лицо да идти на кухню – налить нам по чашке ароматного бодрящего кофе и соорудить бутерброды из сыра, зеленого лука, докторской колбасы и белого хлеба.

19.Фишки на игральном поле

С того утра начался наш длительный марафон. А вернее – бег с препятствиями, с перепрыгиванием через канавы, гонками вслепую по темным тоннелям, преодолением заборов и каменных стен. Мы были точно закусившие удила взмыленные лошади, запряженные в одну колесницу. Нам казалось: до сих пор мы искали работу для Ширин чересчур вяло. Возможно, это было и не так. Но теперь мы достигли скорости вихря, а напряжение в нервах было как в протянутых от столба к столбу проводах.

Я открывал глаза в восемь – и с минуту, прежде чем шевельнуться, сверлил глазами белизну потолка. Моя милая уже сидела за компьютером. Долбила по клавиатуре и водила мышкой. Звонить потенциальным работодателям и кадровым агентствам было еще рано – офисы открываются в девять, а то и в десять. Пока что моя девочка отыскивала в море интернет-вакансий подходящие (без расистских пометок «только славянам») и с усердием первоклассницы переписывала в блокнот названия, адреса и телефоны фирм.

Оторвавшись – наконец – от постели, я целовал свою девочку, шел в ванную, а из ванной на кухню, где стряпал нам завтрак. Мои навыки и фантазия как кулинара были ограниченные: в трех случаях из пяти я подавал на стол яичницу с колбасой (да иногда еще добавлял помидоры), а на оставшиеся два случая приходились банальные бутерброды.

После завтрака Ширин немножко отдыхала. Она просила почитать ей что-нибудь коротенькое из восточных сказок. Обычно мы останавливали свой выбор на книжке о похождениях удалого Алдара Косе или на турецких анекдотах о Бу Адаме. Я читал вслух, увлекаясь повествованием и придавая своему голосу почти артистическую выразительность. Но моя девочка слушала рассеянно, шарила глазами по сторонам. То и дело какая-нибудь фраза проплывала мимо сознания милой – и тогда Ширин просила перечитать последний абзац. Я понимал: мысли моей девочки бродят не по следам Алдара и Бу Адама, а совсем по другим местам. И за завтраком, и во время получасового отдыха – милая думала о поисках работы.

В полдесятого – когда, по нашим расчетам, клерки должны были рассесться по своим креслам в офисах, влить себе в глотки отвратительный черный кофе и поделиться с коллегами свежими сплетнями – моя любимая начинала звонить по выписанным в блокнот телефонным номерам.

Чтобы не мешать моей девочке, я – с книжкой персидских сказок под мышкой – отчаливал на кухню. Но насладиться чудесными, красочными историями про могучих шахов, многострадальных дервишей и соблазнительных красавиц-пери у меня не получалось. Глаза прыгали по тексту, как йо-йо. А ухом я ловил долетавший из спальни приглушенный голос разговаривающей по телефону Ширин. Как ни занятен был пестрый – будто ковер – фольклор персидского народа, меня куда сильнее интересовало, хороши ли дела у моей милой. Я засекал обрывки фраз моей милой, как локатором.

– Алло. Здравствуйте. Я звоню по поводу работы… Да, опыт есть: я была посудомойщицей и официанткой… Вы подаете заявление на продление визы сотрудника?.. Нет, я не славянка…

Казалось: я весь обращался в слух. Держа за свою девочку – что называется – пальцы скрещенными, я надеялся уловить какие-нибудь вселяющие надежду слова. Вроде: «Договорились. Я подъеду завтра в одиннадцать» – «Да, конечно: я захвачу с собой визу» – «Я тоже уверена, что мы прекрасно сработаемся». Но в девяносто шести процентах случаев я слышал совсем другое: уставшим голосом, уже даже без раздражения, Ширин, как по методичке, повторяла: «Я не славянка» – «Нет, у меня нет расейского гражданства» – «Я полагала, что, приняв меня на работу, вы подадите в миграционную полицию заявление на продление мне визы…».

Все это печальным образом напоминало сказку про белого бычка.

Я не знал, звонила ли Ширин только частным работодателям или, так же, и кадровым агентствам. А если звонила и в агентства – то сбылись ли угрозы ведьмы Юлии Владимировны, которая чуть ли не на бычьей крови и человеческих костях поклялась, что имя моей девочки будет внесено в «черный список соискателей»?.. Если тебе, мол, не повезло угодить в этот список «унтерменшей из унтерменшей», «змей подколодных», «отбросов общества» – ни одно уважающее себя агентство не захочет иметь с тобой дело. Но я не лез к милой с расспросами. Я отдавал себе отчет: нервы Ширин на пределе, как готовые лопнуть гитарные струны. Моя любимая сама мне все расскажет, когда посчитает нужным.

Ближе к полудню голос милой за дверью спальни стихал. Это значило: Ширин прозвонила все номера, которые утром выписала в блокнот. Тогда я заглядывал в спальню и тихо спрашивал свою девочку:

– Не хочешь кофе?..

– Хочу. Спасибо, – так же тихо отзывалась любимая.

Я успевал заметить: веки у Ширин подрагивают, пальцы трясутся.

Я наливал нам кофе с молоком, раскладывал на тарелке простенькое печенье. Моя девочка приходила из спальни, садилась за стол. О том, как продвигаются поиски работы, милая и теперь ничего не говорила. А я боялся докучать вопросами. Милая просто сидела, выпрямив спину – и маленькими глоточками пила кофе. Иногда чашка начинала дрожать в руке Ширин – кофе вот-вот выплеснется через край. Тогда моя милая отставляла чашку и ждала, чтобы пальцам вернулась твердость.

Я пытался отследить взгляд моей девочки. Но ее глаза просто блуждали по кухне, переходя от окна к плите, от плиты к холодильнику. В черных зрачках Ширин была тоска. Иногда, впрочем, глаза милой надолго задерживались на настенном календаре с медвежонком. И тогда с алых губ любимой срывался нервический смешок.

О, календарь!.. Мне хотелось содрать его со стены, изорвать на мелкие кусочки. И выкинуть эти кусочки в раскрытую форточку, чтобы ветер разметал их по лицу земли. Цифры в календаре казались мне, парадоксальным образом, рядами зубов. Как пробравшийся в дом карликовый монстр – нечто вроде рогатой химеры с кожаными крыльями летучей мыши – календарь злобно смеялся над нами. Календарь отмерял время, дни – т.е. тот ресурс, которого у нас оставалось все меньше.

А среди трехсот шестидесяти пяти чисел – трехсот шестидесяти пяти зубов чудовища – наши с Ширин глаза притягивало число четырнадцать в столбике под шапкой «февраль».

Четырнадцатое февраля!.. Роковая дата. Если до четырнадцатого февраля моя девочка не отыщет работу, на которой милой помогли бы с продлением визы – тогда… Тогда мы окончательно превратимся в парий, отщепенцев, изгоев – не вписавшихся в современное, постиндустриальное, демократическое, процветающее общество. Кому нужны психически увечный «неполноценный» парень и просрочившая визу мигрантка из Западного Туркестана?.. Ширин автоматически попадет в разряд «нелегалов» – нарушителей неприкосновенности государственных рубежей. Это пахнет полным бредом, но наши бравые полицаи предпочитают отлавливать безобидных и наивных мигрантов – таких, как моя девочка – чем охотиться за маньяками, растлителями детей, серийными убийцами или чем защелкивать наручники на запястьях «распилившего» бюджет толстого коррупционера.

И что нам остается?..

На кухонном столе так и стояло несколько коробочек со снотворным. Мощным снотворным. Белых круглых таблеток хватило бы, чтобы свалить пару лошадей. Сидя со мной за чашкой кофе, Ширин иногда, с задумчивым и как бы окаменелым лицом, передвигала эти пачки таблеток. Я смотрел, как загипнотизированная удавом мартышка, и в сердце мне будто бы медленно вонзалось холодное тонкое лезвие.

Выпить конскую дозу тяжелого снотворного – пожалуй, самый «безболезненный» способ самоубийства. Выброситься с верхнего этажа высотки – страшно. Ты умрешь от ужаса еще раньше, чем размажешься кровавой лепешкой по асфальту. А еще, говорят, кое-кто после прыжка выживает, но остается инвалидом. Что ждет безрукого-безногого колясочника?.. У меня мурашки пробегали по спине, когда я задавал себе такой вопрос. Нет, лучше уж смерть!..

Утопиться в ванне – трюк, на который способен разве что сумасшедший йог. Можно, конечно, взять по веревке и, повесив на шеи по камню, утопиться в нашем любимом пруду, на котором гогочут и плещутся утки. Но меня бил озноб при мысли о том, во что превратятся наши трупы, похороненные в мутной воде. Если когда-нибудь мы всплывем (веревки развяжутся или порвутся) – случайный свидетель схватится за сердце, увидев распухшие, обезображенные влагой тела. Почерневшие, пахнущие гнилью, с вываливающимися изо ртов фиолетовыми языками.

Сказать честно: для меня это было бы не так жутко, если б речь шла только обо мне. Один я, может быть, и согласился бы утонуть. Пусть меня и выловят в виде почти бесформенного мясного мешка с костями – мне-то будет уже все равно. Но я не мог допустить, чтобы то же самое произошло с Ширин. Я весь холодел, стоило лишь вообразить мою девочку поднятой со дна покойницей, расплывшейся, как медуза; со сбившимися в грязные узлы волосами и с закатившимися глазами. Нет, я мечтал (если это можно назвать мечтой), чтобы и на смертном ложе милая осталась бесподобной красавицей. Пусть моя девочка будет распластана на белой простыне – чуть более бледная, чем была при жизни. С улыбкой на вишневых губах. С сомкнутыми веками. И с заплетенными в аккуратные косы густыми темными волосами. Похожая на высушенный цветок, заложенный в книгу.

Вспарывать себе вены – не очень надежный способ. А повеситься – не эстетичный. (Я читал где-то: повесившиеся, пока хрипят в петле, непроизвольно мочатся). Так что самое лучшее – как мы и задумали – лежа в обнимку, тихонько умереть во сне. Пока, под действием тройной дозы таблеток, мы будем медленно – может быть на протяжении часов – угасать, воображение нарисует нам в сновидениях яркие завораживающие картины нашего несбывшегося счастья.

Нам приснится, как, босые, взявшись за руки, мы гуляем по мягкому песочку вдоль края моря, слушая тихую песню пенных волн. Как, звонко смеясь, двумя газелями резвимся в нашем лесопарке – только уже не слякотной зимой, а волшебным летом, под шелестящими на ветру изумрудными кронами деревьев. Наконец, в самом счастливом сне, Ширин будет баюкать на руках щекастого младенца, а я, со слезами умиления на глазах, буду любоваться на жену и дочку. (Почему-то я был уверен, что, если б моя звездочка родила бы мне ребенка – то это непременно была бы дочка, которая выросла бы такой же красивой и доброй, как мама).

Прекрасные видения проплывут по экранам наших закрытых глаз, а следом черной кошкой подкрадется тьма, которая накроет нас, как облако. Еле тлеющие угольки нашего сознания окончательно догорят. Верь я в бессмертие души – сказал бы, что мы сбросим тесные скафандры из плоти и костей и вознесемся прямиком в рай. Мы встретимся там под финиковой пальмой, над весело звенящим прозрачным ручейком, и нежно улыбнемся друг другу. К слову: финиковую пальму я в жизни не видел – только на фото или по телевизору.

Но в загробный мир я не верю. После смерти нас ждет только вечный покой – без звуков, без запахов, без зрительных образов. Что ж, тоже неплохо после не слишком-то радостного земного существования, которое напоминало прогулку по узкой неровной тропинке, с обеих сторон стиснутый колючими кустами.

Но какой бы многотрудной ни была жизнь, мы с Ширин не хотели умирать. Да и кто в восемнадцать-девятнадцать лет будет грезить о могиле?.. Только от полной безысходности, от невозможности найти свое место в жестоком обществе, от того, что люди и обстоятельства буквально выдавливают нас с жизненной тропинки в шипастый кустарник, мы замыслили суицид. Но прежде мы сделаем все, чтобы избежать самоубийства.

Мы напоминали сейчас кота, которому хулиганы-мальчишки привязали к хвосту консервную банку. Бедный взъерошенный котяра мчится, что есть духу, подгоняемый грохотом склянки на шнурке. Испуганный кошак либо окончательно выбьется из сил и свалится с высунутым розовым язычком, либо уткнется мордочкой в ноги хорошей девочки, которая не только отвяжет от кошачьего хвоста проклятую консервную банку, но и возьмет котика на руки, приголубит и отнесет к себе домой.

После пары чашек кофе моя милая возвращалась в спальню. Скоро становилось слышно, как моя красавица стучит по клавишам ноутбука или разговаривает по телефону. Я понимал: Ширин выудила из всемирной паутины еще сколько-то номеров потенциальных работодателей – и теперь упорно звонит. Любимая была точно ныряльщица за таящими жемчуг раковинами. Погружалась в интернет, как в океан. «Добычей» были объявления о работе, по которым стоило хотя бы позвонить – без расистских пометок «только для славян», «азиатов не рассматриваем» и т.п.

Пока Ширин листала сайты в поисках подходящих вакансий, я так и торчал на кухне, безуспешно стараясь отвлечься персидскими сказками. Иногда, сказав моей девочке: «Я в магазин!» – я отправлялся за покупками.

Мы не роскошествовали – да на инвалидскую пенсию особо и не пожируешь. Перечень продуктов, которые я кидал в тележку и вез на кассу, был недлинный и легко помещался у меня в голове. Хлеб, молоко, тушенка, макароны, крупы, докторская колбаса. Бывало, я добавлял сюда огурцы, помидоры и картофель. Управиться с покупками можно было быстрее, чем чихнуть – но я, уже с загруженной тележкой, чертил зигзаги по отделам супермаркета. Мне почему-то казалось: если я немного задержусь – моей милой повезет в поиске работы. И когда я, наконец, вернусь с набитой сумкой домой, моя девочка, сияя улыбкой, выпорхнет бабочкой мне навстречу, обнимет меня и радостно сообщит: «Родной, родной мой!.. У меня на завтра назначено пять собеседований: два – на должность секретарши, еще два – на консьержку и одно – на официантку. Во всех пяти местах мне пообещали, что подадут в миграционную полицию заявление на продление моей визы, как только я приступлю к работе».

Я заходил в мясные ряды и разглядывал выставленные на витрине здоровенные куски говядины и свинины, куриные тушки и окорочки. И фантазировал: к праздничному столу по случаю трудоустройства Ширин неплохо будет взять вот такую, как крайняя слева, долю красного мясца, выкупать в маринаде и запечь в духовке. С вареным картофелем, посыпанным мелко порезанным темно-зеленым укропом, будет запредельно вкусно.

Во фруктовом отделе я присматривался к винограду, мандаринам и ананасам. А из стоящих на полке соков в ярко разукрашенных картонных пакетах или в стеклянных бутылках с цветастыми наклейками – моя взгляд притягивал персиковый. Моя девочка как-то обмолвилась, что любит персиковый сок.

Конечно, не мог я не остановиться и у стеллажей и витрин с кондитерской продукцией. Наше застолье не обойдется без сладкого десерта. В первую голову – надо брать торт «Змеиное молоко». Но еще – и мармелад «апельсиновые дольки», коробку шоколадных конфет, воздушный зефир и печенье со вкусом земляники.

Бывало, я забредал и в алкогольный отдел – где, как зачарованный, смотрел на ряды бутылок белого и красного вина. Особенно меня притягивало красное, поскольку мои любимые тюркские и таджикско-персидские поэты писали о вине, подобном расплавленному рубину. Ни я, ни моя девочка никогда не пробовали даже пива. Но если и начинать баловаться хмельными напитками, то как раз на празднике в честь устройства моей милой на работу. Мы уже достаточно взрослые – занимаемся любовью. Так что, наверное, не будет грехом и пригубить бокал с легким вином цвета закатного солнца.

Так я, толкая тележку с товарами, суетливым муравьем обегал супермаркет, отпустив узду хрипящего беспокойного коня своего воображения. Но приходилось возвращаться в реальность и катить продукты на кассу. Расплатившись и переложив покупки из тележки в сумку, медленно топать домой.

На пороге квартиры я на несколько секунд застывал, слепо надеясь: а вдруг моя девочка и впрямь сейчас повиснет у меня на шее и прошепчет на ухо хорошие новости?.. Сердце у меня так и стучало, разгоняя по жилам кровь.

Наконец, я говорил:

– Дорогая, я пришел!..

– Да, милый. Хорошо!.. – слышался из спальни голос любимой. А затем раздавались звуки яростных нажатий на клавиши ноутбука.

Дело понятное: Ширин с головой ушла во всемирную паутину. Прочесывает сайты компаний, фирм, индивидуальных предпринимателей и кадровых агентств в поисках вакансий, как травоядные звери лютой зимой ищут корм под снегом; рассылает резюме куда только можно. И что еще ясно: старания моей девочки пока не увенчались успехом. Со всеми работодателями что-то не так. Одни, выпятив губу, брезгливо заявляют: «Мы принимаем на работу строго лиц славянской национальности. Точка. Имеем право». А другие – таким тоном, будто вытащили тебя из засасывающего омута или дали тебе в беспроцентный долг миллион червонцев – говорят: «Н-да… Плохо, что вы нерусская… Но да ладно, ладно, ничего… Мы примем вас на работу. Платить вам будем – конечно – меньше, чем сотрудникам-расеянам. Но вы же умная и нежадная и хорошо осознаете, что и такую копеечку, как у нас – вы не везде заработаете, при вашем-то зыбком положении гастарбайтера… Ну и еще: вопрос с визой решайте как-нибудь сами. Мы, со своей стороны, не будем против, если у вас вообще не будет визы. Просто, зайка, ходите осторожно – не провоцируйте полицию. А мы ни трудовой договор с нашими работниками не заключаем, ни визами не занимаемся. Но будьте спокойны: в конце месяца вам на карту капнет денежка – ваша зарплата. У нас в компании все строится на доверии…».

Ха!.. Толстопузым капиталистам легко говорить о доверии. Эти зловонные клопы-кровососы делают вид, что не понимают: оказывать доверие – это куда труднее, чем оправдать или, по собственному произволу, не оправдать доверие. Гастарбайтер впряжется в ярмо и будет, в поте лица, пахать, надеясь на зарплату, обещанную нанимателем. А тот, затягиваясь ароматной сигарой и серебряной ложкой метая себе в рот осетровую икру, станет лениво – как о выведении блох у котенка – раздумывать: ну что, подбросить мне этому забитому работяге, за которого не вступятся ни суд, ни адвокат, ни мафия несколько ломаных грошей в конце месяца или лучше прогнать унтерменша крепким пинком под зад?.. Аз есмь бог – ну или, на худой конец, глиняный божок, идол. Что хочу – то и ворочу.