Моя тюрчанка

Ну конечно, конечно!.. Как-то некомфортно осознавать, что за твои беды ответственны люди, до которых тебе никогда не дотянуться – вроде президента, министров, генералов. Или, тем паче, признать, что корень зла – в неуловимых и неосязаемых социальных противоречиях. Куда проще назначить козлами отпущения безответных и безобидных мигрантов, на которых легко сорвать ярость. Наорать, например, на водителя в маршрутке, которого зовут Рустам или Саид, за то, что тот медленно едет (и плевать вам при этом, что на шоссе – пробка; а чтобы летать по воздуху у микроавтобуса нет крыльев). Или в переполненном трамвае двинуть сумкой кавказцу, огрызнувшись: «Не стой на проходе, черномазый!». Или, наконец, облаять тюркскую девушку, которая просто едет на собеседование. Оскорбленный мигрант не вступит в спор, не ответит грубостью на грубость, не пожалуется в суд или полицию. Потому что «инородцы» слишком забиты, запуганы и зашуганы. Они с терпением стоиков сносят насмешки и наезды.

Но кстати – о полиции. Думы о ней холодили меня сильнее, чем опасения насчет националистически настроенных обывателей. А ну как какие-нибудь патрульные – или постовые у турникетов в том же метро – прицепятся к Ширин?.. У моей девочки, правда, все в порядке с документами – срок действия визы пока не истек. Но когда лихих жандармов это останавливало?.. Они стригут взятки, как шерсть с овцы, даже с тех «не-граждан», которые и в мыслях не нарушали миграционный режим. Некоторые «инородцы» откупаются от полицаев дорогими сигаретами или выпивкой. Но что-то мне подсказывало: от стройной красивой девушки, которой нет и двадцати лет, полисмены потребуют не денег, не раковых палочек и не алкоголя. И уж точно не документы.

Чувствуя, как в сердце проворачивается ледяной кинжал, я будто вживую видел отвратительные картины. Причмокивая языками, поблескивая влажными глазками, три или четыре жандарма обступили трепещущую, как лань, Ширин. Главный полицай, в зеленых штанах с красными лампасами и в съезжающей на бок фуражке, хрюкает, как кабан, чешет брюхо (такое огромное, что хоть на тачке вези). По лицам похотливых «блюстителей порядка» змеятся мерзкие ухмылки. Подлецы смотрят на все ниже склоняющую голову мою девочку, как голодные коршуны на голубку с перебитыми крыльями.

По праву старшего, «кабан» – поковыряв в ноздре, из которой торчат волоски – первым кладет лапу на мою милую. Пуская слюну, щупает моей любимой грудь, на которой останутся синяки от толстых пальцев ублюдка в погонах. Ручища полицейского начальника скользит вниз и задерживается у Ширин между ног. Моя девочка плачет, а высокопоставленный развратник облизывает жирные губы, млея от сладострастия. Полицаи время от времени разражаются раскатистым смехом, с нетерпением дожидаясь своей очереди облапать мою звездочку.

«Ну-ка, шлюха. Встань на колени!» – как железной клешней стиснув хрупкое плечо Ширин, «кабан» заставляет мою девочку опуститься на землю, а сам – под одобрительный гул и аплодисменты подчиненных – расстегивает командирские штаны, отчего необъятное брюхо подонка раздается еще сильнее.

На этом мои жуткие «видения» обрывались. Я встряхивался, точно пробудившись от кошмарного сна. И, едва удерживая в трясущихся руках чашку, лил себе в глотку кофе. Пока Ширин не было дома – я хлебал кофе, как воду. Не то что б мне так хотелось ароматного напитка с молоком и сахаром, но мне почему-то казалось, что кофе поможет заглушить снедающую меня тревогу.

Да уж. Самая обычная поездка на собеседование превращается для моей девочки в жестокую видеоигру с монстрами и препятствиями – притом милая не геймер, с удобством расположившийся за джойстиком, а главное действующее лицо, бегающее и прыгающее по экрану.

Но, допустим, Ширин доедет до офиса потенциального работодателя, не столкнувшись с националистическим хамством обывателей и не напоровшись на жандармов. Еще неизвестно, какие сюрпризы ждут мою девочку на самом интервью. Собеседования в «Нострадамусе для вас» и, особенно, в «Сочной клубничке» убедили нас: за дверьми офиса какой угодно компании – не важно, занимающей квадратные метры на девятнадцатом этаже шикарного бизнес-центра или жалкую пристройку к многоквартирному дому – можно на всякое наткнуться. Тут уж что вытянешь из цилиндра фокусника: розу или ядовитую змею.

Несостоявшиеся коллеги моей милой могут оказаться просто жуликами, как в «Нострадамусе». Они предложат моей девочке присоединиться к команде и по отработанным схемам облапошивать легковерных людей. Ширин, честная и гордая, ответит: «Нет!». На этом все и кончится. Просто будет потерян день. Правда, время для нас сейчас сверхценный ресурс – утекающий, точно песок сквозь пальцы. Но можно будет утешать себя тем, что день мы потратили на отсеивание явных мошенников, у которых моя милая точно не стала бы работать.

Вариант еще более неприятный. Улыбающаяся рекрутерша пропоет моей девочке: «Поздравляю, вы приняты!..». (На должность курьера, официантки, продавщицы билетов на кассе в кинотеатре). Пообещает: «Мы и продлением визы вашей немедля займемся, и медкнижку вы получите за наш счет, и по трудовому договору вас оформим. Только…». Да, обязательно найдется свисающее, как сопля из носу (простите!), паскудное «только», о котором рекрутерша, вся такая добренькая и предупредительная, «забыла» обмолвиться по телефону. «Только внесите четыре тысячи червонцев залога» или «пять с половиной тысяч на выпуск именного пластикового пропуска».

Найдется немало дураков, которые клюнут на хитрость бесовки-рекрутерши. Но мы-то проходили этот цирковой номер с Анфисой Васильевной и с мадмуазель из «Альфа-беты». Обманщики надеются на то, что не один, так другой из бедолаг, которых на липовом интервью огорошили новостью о залоге, таки развяжет кошелек. Пожалеет силы и время, потраченные на дорогу до офиса мошенников, убедит себя: «Авось, после того, как заплачу, меня и впрямь возьмут на работу». Как говорится: о, святая простота!..

Ширин, конечно, не позволит себя средь бела дня обворовать. Расстроенная, что еще один день сожрали щуки-аферисты, поедет домой. Милая будет так удручена, так удручена, что не раскусила мошенников при телефонном разговоре!.. Надо было в упор спрашивать по телефону: «А залог для оформления трудовых отношений вы, часом, берете?» – и уловить: не замнется ли на секунду собеседник?.. Впрочем, по-настоящему ловкий плут ответит в трубку без запинки: «Нет, залог мы не берем». А когда ты, успокоенный и полный радужных надежд, примчишься на интервью, с честными глазами пояснит: «Да, залогов мы не берем. Но за трудоустройство вы должны уплатить комиссию». Тебе останется только разевать рот, как рыбе на горячем сверкающем песке, и поражаться наглости «работодателя».

Да, искать в расейском столичном мегаполисе работу – это как нырять в зловонное болото. Хочешь или нет, а все равно запачкаешься бледно-зеленой тиной. За дверьми каждого второго офиса – аферист на аферисте сидит и аферистом погоняет.

Но больше всего я боялся, что моя девочка попадет не к мошенникам, а к какому-нибудь похотливому уроду вроде Савелия Саныча. Столкнувшись с аферистом, моя милая развернется и уйдет. Останется только досада, что потратила на жулика целый день. А «духовный брат» директора «Сочной клубнички» оскорбит Ширин. Засыплет грязными намеками на «то самое» – что на толерантном языке офисного планктона называется «предоставлением непосредственному руководителю интим-услуг». Конечно, моя девочка повернется спиной к обидчику и двинется прочь, как и в случае с банальным мошенничеством. Но не досаду будет чувствовать, а унижение. Для порядочной девушки нестерпимо и полминуты стоять перед развратным свином, который раздевает тебя взглядом и уже рисует в своем гнусном воображении, в каких позах тебя «сношать». А еще в вслед милой полетят окрики обманутого в своих надеждах потного жеребца: «Ишь ты!.. Тоже мне, Белоснежка!.. Думаешь, только у тебя есть сиськи?.. Как бы не так!..».

Плохие предчувствия, смутные опасения, целые мрачные картины того, что может стрястись с любимой – то ли беспощадными эриниями, то ли роем смертоносных шершней вились вокруг моей головы. А вернее – не вокруг, а под самой моей черепной крышкой. Так что казалось: полосатые насекомые – каждое толщиной, по меньшей мере, с мизинец – полезут у меня изо рта, ушей и даже из лопнувших глаз.

Я не находил себе места. Книга персидских сказок не помогала отвлечься. Зачем тебе читать про мудрых или деспотичных шахов, про красавиц-пери и могущественных джиннов, если ты и сам живешь, как в сказке?.. Только в сказке недоброй (похлеще, чем у братьев Гримм), где никто не гарантирует хеппи-энда, где зло и уродство сидят на золотых тронах с рубиновыми инкрустациями, а честность и справедливость спущены по мусоропроводу.

Деревья за окном горбили стволы, как бы от жалости ко мне, и тянули скрюченные узловатые ветки к серым небесам, точно молились за меня. Ха!.. А мне какому богу бить земные поклоны, если поп не окунал меня в чан с водой, а мулла не отхватил ножом мою крайнюю плоть?.. Иногда плывущие плотным стадом облака роняли мелкий камфарный снег. Присыпанные белым порошком, черные деревья в окне еще больше походили на костлявых страдальцев. Думалось: это несчастные люди, заколдованные ведьмой, но и в древесном обличии сохранившие всю тоску и боль человеческого сердца.

Я сидел на кухне, пил кофе, бессмысленно листал свои персидские сказки, лишь иногда останавливая взгляд на цветной картинке. Да то и дело обращал глаза к деревьям, которые были немыми свидетелями моих терзаний. Время от времени я поле моего зрения влезал треклятый календарь, превращенный моим воображением в подлинного монстра. Ощерившись, он выкатывал в мою сторону налитый кровью глаз размером с нехилое яблоко и, с вкрадчивыми интонациями змея-искусителя, спрашивал: «Ну что, дружок?.. Не хочешь подсчитать, сколько дней у нас осталось до четырнадцатого февраля?».

Я обхватывал голову руками. Зажмуривался, как от яркого луча прожектора. А с моих дрожащих губ еле слышно слетало:

– Нет. Нет. Нет.

В школе я не очень дружил с математикой. Даже таблица умножения не очень-то отпечаталась в моем мозгу. А сейчас я вовсе готов был проклясть цифры – и арабские, и римские. И заодно вымарать из памяти, что в году триста шестьдесят пять дней и двенадцать месяцев; напрочь выбить из головы, как пыль из старого матраса, названия дней недели, от понедельника до воскресенья.

Потому что я боялся случайно глянуть в календарь и «на автомате» подсчитать, что до роковой даты – четырнадцатого февраля – ровно столько-то дней. Можно даже проверить, загибая пальцы, как изобретающий арифметику троглодит: да, ровно столько.

Люди могут более или менее радоваться жизни – солнцу, птичкам, удачным покупкам со скидкой в супермаркете – потому что не знают, когда умрут. Собственное существование на веселой Земле представляется человеку бесконечным. Во младенческом возрасте беспечного счастливчика занимает только молоко, щедро льющееся из материнского соска; потом – друзья по песочнице и игрушки; в юности – противоположный пол; во взрослом возрасте – работа, работа, работа, не позволяющая думать ни о чем другом; в старости – посиделки у подъезда да внуки. Блаженному дураку просто некогда поразмыслить о конечности своего бытия. Он ложится в гроб, как в постель, как в люльку.

А у нас с Ширин есть нами же намеченная роковая дата. Точно карп, выгребающий плавниками против течения, мы отважились поступить не так, как все. Мы сами выбрали, при каких условиях и когда умереть. Если виза Ширин аннулируется раньше, чем моя милая трудоустроится – моя девочка еще при жизни окажется мертвой. В том смысле, что будет поставлена вне общества, вне закона. Нелегал в славной унитарной Расее – точь-в-точь прокаженный в средневековой Европе или чандал в старой Индии.

Что нам тогда останется?.. Только проявить собственную волю. Своими же руками положить конец веренице наших дней. Если этот жестокий мир нас не принимает, то и мы отказываемся принимать этот мир. Мы жили – вопреки всему любя друг друга. Так же, любя друг друга, мы вместе навсегда закроем глаза.

Смерть должна принести нам избавление. И все-таки, когда я думал о нашем суицидальном плане, во мне просыпался трусливый подвывающий шакал. Волна паники накрывала с головой. Я задыхался. Глупо взмахивал руками, точно ища опору. Мне казалось: вся Вселенная вот-вот рассыплется в труху, как изъеденная червями и термитами гнилая колода. В лицо мне будто веяло ледяным ветром.

Я не мог смириться: почему, почему именно у нас с любимой жизнь должна оборваться на самой утренней заре юности?.. Как будто кто-то войдет к нам в комнату, где завешены все окна и выключит свет, погрузив нас в полную темноту. С колючим холодком в сердце, я воображал: наши остывшие трупы долго – быть может, до конца зимы – пролежат в спальне на той самой кровати, на которой мы столько раз предавались любовным утехам. И лишь очень нескоро душный запах разлагающейся плоти просочится в приквартирный холл, потревожив соседей, которые вызовут муниципальные службы. Полисмены и «службисты» взломают дверь квартиры и найдут двух сухих покойников, соединившихся в последнем объятии. Нас похоронят за государственный счет. Наверное, сожгут в адской печке крематория. А пепел соберут в ячейку с таким-то порядковым номером. Так мы и «упокоимся с миром» – без надгробия, на котором были бы написаны наши имена. Наше захоронение (даже не могила) будет отмечено только рядом холодных цифр порядкового номера.

Когда я отдавался потоку таких мрачных дум, горло мне забивал ком, а руки тряслись так, что я проливал кофе из чашки. Мне хотелось растянуться пластом, бить кулаками по полу и кричать, как бы выплевывая слова: «Я не согласен!.. Не согласен!.. Не согласен!..».

Смерть вызывает протест и отвращение, особенно когда ты молодой и с горячей кровью; разве что древний – еле ковыляющий, опираясь на палочку – старик может мечтать отдохнуть в гробу от болей в коленках, от ломоты в пояснице и от унизительного склероза. Но я не только сам не желал умирать – а в еще большей степени хотел, чтоб не умерла Ширин. Мне дурно делалось при мысли, что плечистые амбалы из городской службы наденут на мою милую полиэтиленовый мешок и, чуть ли не волоком, так что растрепавшиеся косы моей девочки будут подметать пыль, потащат тело моей любимой в микроавтобус, который на своем профессиональном жаргоне называют «труповозкой».

Так не должно быть. Так не должно быть.

А должно быть так: мы с Ширин проживем долгую, полную красок, счастливую жизнь, а все невзгоды пусть обойдут нас стороной. Дай только моей девочке, милостивый боже, найти эту проклятую работу с продлением визы. А все остальное, необходимое для рая в шалаше, мы организуем сами. Нам ведь, в сущности, так мало надо, пресвятой господи.

С одной стороны, меня терзал страх, что до четырнадцатого числа милая не трудоустроится. Тогда разобьются все наши хрупкие, как хрусталь или фарфор, надежды. Но с другой стороны – с упорством монаха, побрившего голову, надевшего желтый халат и отдавшего сердце Будде – я верил, верил, что наша история окажется, все же, счастливой. Так в античной драме, почти под занавес, выскакивает так называемый «бог из машины», который уничтожает несправедливость и приводит героев к радостному финалу.

Что-то во мне говорило пищащим голоском мышонка: такая нежная, похожая на лилию, красавица, как моя Ширин, не может сгинуть в блеске юных лет, да еще от собственной руки. Это было бы нарушением всех мыслимых законов Вселенной. Будь мир устроен по-настоящему без изъяна, долей моей милой было бы утопать в мягкой перине под роскошным, с бахромой, балдахином; потягивать сладкое вино из серебряного кубка, да отрывать и отправлять себе в ротик по голубой ягодке от грозди винограда, красующейся на расписном подносе на столике рядом с кроватью. А я был бы для Ширин страстным любовником и преданным рабом, готовым по одному кивку госпожи броситься хоть в воду, хоть в пламя.

Но на такое мы с моей девочкой даже не претендовали. Нам комфортно и на старенькой, чуть-чуть скрипучей, кровати. Обойдемся без горностаевых мехов и без шкуры леопарда в качестве ковра. Главное, чтобы все утряслось с трудоустройством и с визой моей милой. Тогда-то мы собственными усилиями, как свивают гнездо голуби, построим свое скромное счастье.

Я ведь не раз думал об этом. Ширин получит вожделенную работу – официантки, мойщицы окон, секретарши. Да кого угодно – лишь бы продлить визу. Я тоже не буду дома обрастать мхом: подамся хоть в ночные сторожа, хоть в курьеры. С двумя зарплатами мы почувствуем себя обеспеченными людьми, почти что пресловутым «средним классом». А дальше я докажу комиссии очкастых психиатров в белых одеяниях древнеегипетских жрецов, что я, хоть, может быть, и нуждаюсь в таблетках, но вполне способен нести ответственность за свои поступки. Нет причин лишать меня права распоряжаться собственной квартирой и жениться.

Получение моей милой пурпурного паспорта должно пройти, как по маслу. Чиновникам министерства внутренних дел просто не за что будет зацепиться, чтобы нам отказать. Как бы бюрократы (с крепкими, аки дубы, задами) не ворчали: с какой, мол, стати расейского гражданства добивается смуглая нерусская? Да еще, к тому же, не христианка?…

Когда милая станет расеянкой – как дым, улетучатся наши тревоги и страхи. Над головой моей девочки больше не будет дамокловым мечом висеть угроза депортации в Западный Туркестан. По идее: теперь вся мощь расейского государственного аппарата должна будет стоять на страже прав и свобод моей тюрчанки. Ну или, по крайней мере (будем реалистами), нам теперь не придется дрожать при мысли о жандармских проверках паспортов в метро. Никуда, правда, не денутся косые взгляды обывателей. Но глазища расово озабоченных маразматиков не просверлят дырок в моей Ширин.

Мы с любимой будем жить в относительном достатке, не стремясь урвать более жирный кусок. Крыша над головой не протекает, на работе не задерживают зарплату, сегодня на обед гречка с тушенкой, а завтра рис с курицей – вот и достаточно. Может быть, как-нибудь соберемся, поднакопим денег и сгоняем в отпуск к морю, на золотые пляжи.

Воображение далеко меня уводило. В густой волшебный лес моих же мечтаний, в котором не жалко было заблудиться. Но когда я слишком уж погружался в созданные моим расслабившимся мозгом приятные картины – в сердце вдруг ржавой иглою глубоко вонзался каверзный вопрос: хорошо, джигит – а что, если твоя Ширин все же не найдет работу, не продлит визу?.. Что тогда?.. Снотворные таблетки в помощь?..

У нас с милой было решено: если не сложится с работой и продлением визы, мы сами, как заточенными ножницами, разрежем нити наших жизней. Но я таил еще трусливую, подленькую, эгоистичную надежду: может быть, мы испугаемся кончать с собой?.. Может, моя девочка согласится на роль «нелегалки»?.. Держатся ведь как-то на плаву тысячи «не граждан» с просроченными визами, а то и вовсе без документов.

Ширин не обязательно далеко и надолго отлучаться из дому, рисковать нарваться на жандармов. Да и по дороге в лесопарк, в котором нам так нравится гулять, вряд ли столкнешься с полицейским нарядом. А до супермаркета дойти – два шага; тоже можно ничего не опасаться.

Я старался заглушить голос совести, которая твердила мне, что я из собственного малодушия готов обречь любимую девушку на участь канарейки в клетке. Сколько может продлиться затворничество милой?.. Она же не монахиня в келье!.. Не сойдет ли Ширин с ума, если вся жизнь моей девочки будет протекать между квартирой и супермаркетом, с редкими вылазками в лесопарк?.. Каково в восемнадцать лет засесть за запертой дверью и лишь изредка, тревожно озираясь, показываться на улице?.. Ты думаешь, в сорок или пятьдесят лет Ширин так же будет торчать в добровольном плену?.. Парень, опомнись!.. Не станешь ли ты похож на маньяка, который держит свою жертву в подвале на цепи?.. Ну а если у вас родится ребенок?.. В государственных органах, при регистрации рождения, сразу встанет вопрос: а кто и где мать младенчика?.. Ты что – гордый отец-одиночка, размножающийся, как гидра, делением?..

Я ничего не мог возразить моей бескомпромиссной совести. Невозможно запереть юную красавицу в бетонном ящике, лишь чуть более просторном, чем саркофаг. Во мне бараном блеет трус: покончить с собою вместе Ширин мне может не хватить пороху – и поэтому я задумал превратить жизнь любимой девушки в ад. Пусть, мол, пока я делаю какие-либо делишки вне дома (о, мне-то нечего бояться полицаев!), Ширин, покорная судьбе, ждет меня в квартире, отвлекаясь от нерадостных мыслей просмотром сериала для домохозяек или, по-старушечьи, вязанием шерстяного носка.

Ох, приятель, ты реально сбрендил.

Девушка, это тебе не кошка и не собачка. Не птичка, мелодично посвистывающая на жердочке в своей клетке. А – неожиданно, да? – живой человек, не меньше (а больше) тебя нуждающийся в поддержке и заботе. Если любишь свою милую, ты должен не только заниматься с ней сексом, но и печься о том, чтоб у нее все было хорошо.

И даже когда окажется, что любимой легче умереть, чем жить – ты не имеешь права обделаться. Смело, за ручку с возлюбленной, нырни в черную хищную бездну небытия. А если ты конечный жалкий трус и слабак – не способный преодолеть страх смерти – помоги хотя бы тем, что не мешай своей храброй девушке свести счеты с жизнью. Вот только как дальше один ты будешь влачить позорное существование ничтожного слизняка и подлого предателя?.. До гроба, в который ты ляжешь сморщенным лысым беззубым стариком, ты не прекратишь горько раскаиваться в том, что не смог бежать со своей девушкой до финиша. Отпустил руку любимой – рухнул на колени на полдороге, тяжело дыша. Тебя изгложет мысль, что ты оказался недостоин Ширин. Что ты просто-напросто из страха продал свою любовь…

Голова моя пухла и чуть ли не взрывалась от наплывающих друг на друга мыслей, сомнений, надежд; образов разной степени мрачности. То я видел радужные картины счастья: как мы весело переговариваемся за столиком в полном иллюминаций ресторанчике – где с шашлыком и апельсиновым соком отмечаем первую зарплату моей милой. Или как Ширин нежно баюкает нашу крохотную дочурку, которая уже закрыла глазки и тихонько посапывает, будто тигренок. Но следом черными тучами окутывали мой мозг другие – зловещие – видения. Воображение рисовало мне труп Ширин: лицо моей девочки покрыла холодная белизна, тусклые глаза – остекленели. Либо я видел милую живой, но плачущей и безуспешно рвущейся ко мне; любимую грубо волокут толстые, похожие на гоблинов, безобразные жандармы; на запястьях Ширин защелкнуты наручники.

Я тряс головой, отгоняя дурные мысли и предчувствия. И изо всех сил цеплялся за надежду, что уж сегодня-то моя красавица вернется с собеседования с победой. Бросится мне на шею, радостно восклицая: «Дорогой, дорогой!.. Меня приняли на работу!.. И завтра отправят в миграционную полицию документы на продление мне визы!..». Тут в пору мчаться в магазин – за тортом «Змеиное молоко», мандаринами и виноградом. А пока что, в ожидании возлюбленной, я стряпал нехитрый обед.

Я говорил: кулинар я посредственный. Гречка, рис, макароны, жареная картошка – таков был почти полный список солдатских кушаний, на которые хватало моих умений. Не знаю, как так всегда получалось, но моя девочка приезжала раньше, чем состряпанный мною простецкий обед успевал остыть.

– Ну как там… интервью?.. – отваживался поинтересоваться я.