Моя тюрчанка
Я поступил так, как диктовал мне мой страх, а не как хотела Ширин. Я забыл: как бы ни била, ни пинала нас треклятая ведьма-жизнь, моей девочке всегда приходилось больнее, чем мне. Уже потому, что я расейский гражданин, я у себя в стране и даже получаю пенсию. А моя милая?.. Она – как партизан, заброшенный в тыл врага. Каждый вшивый полицейский в штанах с лампасами косился на нее с подозрением. Единственной защитой моей девочки была виза, позволяющая несколько месяцев проживать в Расее.
Но срок действия визы истек. Как сказочный богатырь, Ширин оказалась на перепутье трех дорог, перед замшелым здоровенным камнем с надписью: «Направо пойдешь… Налево пойдешь… Прямо пойдешь…» – предлагающей только неутешительные варианты. И моя милая ведь не богатырь, а слабенький пушистый котенок с яркими бусинками-глазами.
Моей девочке оставалось либо вернуться в Западный Туркестан, либо перейти на нелегальное положение, либо… умереть. Но стоит немного напрячь мозги, чтобы убедиться: смерть – единственный реальный выход.
Возвращение на родину?.. Но там мою милую клешнею краба схватит все то, от чего Ширин бежала. Патриархальный деспотизм религиозных родителей, заточение на женской половине дома волосатого, как обезьяна, вонючего ишана. От моей девочки будут требовать превращения в «социального зомби» без собственной воли, исполняющего всего две функции: быть красивой игрушкой для мужа (точь-в-точь «резиновой Зиной», только из мяса и костей) и рожать детей. Отупение, которое будет следствием отвратительной, по всем канонам феодализма, жизни – гораздо хуже смерти.
Стать нелегалкой?.. Каюсь: во мне иногда просыпался собственнический инстинкт, какой будит в мужчине женщина, с которой тот делит ложе; и тогда превращение Ширин в затворницу, прячущуюся у меня в квартире от миграционной полиции, представлялось мне неплохим вариантом. Но умом-то я догонял: это невозможно, невозможно. На сколько лет я запру любимую в своей «хате»?.. На двадцать?.. На сорок?.. Пятьдесят?.. Истинным маньяком, держащим в подвале жертву, я закупал бы для моей луны еду в супермаркете. А моя девочка, видящая солнце только в окно, готовила бы мне завтрак и обед, поила бы перед сном китайским зеленым чаем и ублажала меня в постели… Ну не бред ли?.. И чем я тогда буду лучше мерзкого старикашки-ишана?..
Да. Ширин оставалось умереть. А я – как ее муж и неудачливый защитник – должен был умереть вместе с ней. Но помешала моя кроличья трусость. Что называется: порох у меня отсырел. Я сделал самое худшее из возможного: отдал милую в лапы докторишки и санитаров, которые увезли мою любимую в «спецмедучреждение» – а сам остался, раздавленный и одинокий, под бледной луной, тучами и сыплющимся, как из кувшина, снегом. Я точно ржавыми ножницами разрезал свое сердце на две половинки.
Надо звонить в «спецмед»!.. Я вынул из кармана смартфон и пробил в интернет-поисковике: «Специализированное медицинское учреждение № 12». Ссылка привела меня на сайт организации. Из какого-то ненормального любопытства я не сразу посмотрел контакты, а пролистал странички сайта. На сайте было море фотографий: дородный, как бочка, главврач – в колпаке, халате, с бейджиком на груди и с лоснящимся, как от масла, пухлым лицом – позировал в компании министра здравоохранения. Пестрели фото с церемонии вручения премии «Самый гуманный врач года», благотворительных концертов и светских раутов. Чиновники в элегантных фраках, эстрадные дамы со смелыми декольте, доктора в белом облачении поднимали бокалы шампанского за детей-сирот и страдающих деменцией стариков. На одном снимке все тот же главврач, которому впору было возить пузо на тачке, сидел в окружении имамов в зеленых чалмах и пары буддистов в оранжево-желтых одеяниях. Текст под фотографией гласил: «Расейские медики обсудили с духовными лидерами зауральских и центрально-азиатских государств вопросы профилактики венерических заболеваний в среде мигрантов».
Эта подпись меня дико насмешила. Запрокинув голову, я горько расхохотался в лицо обложенному тучами недоброму ночному небу. Венерические болезни!.. Бинго!.. Сами-то получающие со всех сторон тычки гастарбайтеры воображают, что нуждаются в сколько-нибудь комфортном жилье, достойной зарплате, в более терпимом отношении со стороны коренных расеян, отмене визового режима и в прекращении полицейского прессинга. Ан нет, послушайте господ-ученых и особо приближенных к богу зрелых мужей и лысых старцев!.. Вам нужно думать не о хлебе для ваших детей, а о том, как бы не подхватить сифилис. Наверное, и Ширин проглотила опасные таблетки из-за того, что никакой благостный мулла в чалме и батюшка с громадным серебряным крестом на брюхе не рассказали нам про презервативы!.. Какая ложь!.. Какая фальшь!.. Какое отвратительное лицемерие!..
В разделе «Контакты» я нашел номер «спецмеда». И, дрожащими пальцами нажимая на сенсорный экран смартфона, набрал нужные цифры.
Длинные гудки в трубке. С волнением ждал я ответа на свой звонок. Во рту почему-то пересохло. Наесться, что ли, снега, чтобы увлажнить язык и нёбо?.. Вот, наконец.
– Здравствуйте. Я робот по имени Таня. К сожалению, в настоящий момент никто из сотрудников нашего учреждения не может ответить на ваш звонок. Перезвоните, пожалуйста в будний день, в рабочее время, с девяти до семнадцати часов. Вы, также, можете оставить голосовое сообщение…
Гребаный автоответчик!.. Я сбросил звонок и чуть было не швырнул телефон в сугроб. Ну конечно, конечно!.. Секретарь учреждения, принимающий входящие вызовы, мирно похрапывает в теплой мягкой постельке в своей со вкусом обставленной квартирке. Сладкие сны видят и не испытывающие мук совести главврач, заведующие отделений «спецмеда», и какой-нибудь менеджер по закупке больничной пижамы и продовольствия. А почему бы всем этим господам и не давить подушки в счастливом поросячьем забытьи?.. Ведь они знают: верные медбратья в синей униформе вкололи, кому надо из «пациентов», по несколько кубиков одуряющего препарата, вырубающего не хуже, чем иной забористый наркотик; по коридорам «учреждения» солдатской походкой прогуливаются уроды-надзиратели, готовые угостить дубинкой того «больного», который вздумает поднимать шум или качать права. Бдит и полиция на КПП: вон меня – чертова лузера – не пустили дальше турникета.
Я снова поднял голову, посмотрел на бледную – почти «съеденную» тучами – луну. Я думал о моей Ширин. Кажется: до луны можно достать рукой, сорвать светило с мрачного небосвода. Но это только обман глаз. Так и с моей девочкой: рвануться бы, обнять любимую – но нет. Как луна отделена от нас космическим расстоянием – так мою милую отгораживают от меня железные ворота, бетонная стена, колючая проволока и жандарм с автоматом. Я в каких-то сотнях шагов от моей возлюбленной. Но я ничего не могу для нее сделать. Ни взять за руку и увести домой. Ни хотя бы шепнуть на ушко ободряющее слово. Волосы вставали на мне дыбом, когда я представлял, что испытала Ширин, очнувшись после шоковой терапии на скрипучей койке в одной из палат «спецмедучрежедения».
Возможно, первой мыслью моей девочки было: я умерла и попала в ад. Но скоро любимая разберется, что – по капризу насмешливых богов – осталась жива, что земные страдания продолжаются. О, я должен молить Кришну и Раму о том, чтобы Ширин скончалась, так и не придя в сознание!.. Это был бы исход, желанный и ею самой…
По телефону администрация «учреждения» – не «алло». Надо ждать девяти утра. А что делать сейчас?.. Ехать домой – поужинать подогретыми в микроволновке бутербродами, почистить зубы, принять душ и завалиться спать, завернувшись в теплое одеяльце?.. Нет. Я не могу наслаждаться комфортом, пока не знаю, что с моей Ширин. Да мне и просто страшно было одному возвращаться в пустые стены квартиры. Так куда мне податься?…
Я так ничего и не решил и остался под луной и тучами. Как секундная стрелка в часах неустанно обегает циферблат, так и я вышагивал вкруг бетонной ограды «спецмедучреждения», каждый раз бросая усталый взгляд на железные ворота и на контрольно-пропускной пункт. Мне все казалось: створы ворот откроются или распахнется дверца КПП – и ко мне навстречу выйдет Ширин. Тусклого лунного луча будет достаточно, чтобы я разглядел лицо любимой.
Но, конечно, милая не появлялась. Снег сыпался гуще. Луна совсем заблудилась среди темных туч. Все кругом – даже электрический желтый свет в окнах не так далеко вздымавшихся многоэтажек – казалось угрюмым и враждебным. Я месил и месил слякоть вдоль периметра «охраняемой территории». Снег таял у меня за воротником. Неизвестно как, влага просочилась и в ботинки. Скоро у меня зуб на зуб не попадал от холода; по телу гулял озноб. Иногда я смотрел время на экране смартфона – но, спрятав гаджет в карман, немедля забывал: десять ли вечера сейчас, одиннадцать или сильно за полночь. Надо только дожить до девяти утра. А там – дозвонюсь в «спецмед» и выясню участь Ширин. Почему-то я вообразил, что по телефону мне все так и выложат, как прилежный ребенок на утреннике в детском саду без запинки декламирует стишок. Да еще и подскажут, как вытащить милую (если та жива) из проклятого «учреждения». Мне не приходило в голову, что меня могут, как говорится, «отфутболят», так ничего по существу не сказав.
Я шатался и хромал, топча грязь. Жмурился и закрывался рукавом от летящего в лицо снега. Несколько раз спотыкался почти на ровном месте. Глупая надежда на лучшее и страшное запредельное отчаяние попеременно накрывали меня волнами. Даже трудно сказать, что более паршиво: утешаться сопливым «подожди, все будет хорошо» или деревенеть от беспощадного «игра окончена». И то, и другое – одинаково парализует волю.
Скоро, с промокшими носками, мне стало совсем невмоготу на морозном воздухе, под густо валящем снегом. Надо было поискать какое-нибудь теплое и сухое убежище, где-нибудь недалеко от «спецмеда». Уезжать домой я по-прежнему не собирался: мне казалось, что стоит лишь отойти от железных ворот «учреждения» дальше, чем на километр – и разорвется моя последняя невидимая связь с Ширин. Пока я волком или неприкаянным призраком рыщу в окрестностях «режимного объекта» – с милой, будто бы, не должно случиться ничего непоправимого.
Неплохо было бы отогреться хотя бы в подъезде. Но все подъезды оборудованы домофонами, не впускающими «чужаков», и бронированными дверями; мы давно живем в военно-полицейско-клептократической антиутопии. С трудом переставляя ноги, я двинулся в сторону городских огней.
Я не так далеко ушел, когда разглядел в мерцающем оранжевом свете фонаря неброскую вывеску: «Пирожки – кофе – чай. Круглосуточно». Заведение того же пошиба, что бистро и кафешки, в которых так часто перекусывали мы с Ширин. Я и Ширин… Остро отточенный нож резанул мне по сердцу. Притом, что мне и казалось: что мое сердце и так изрублено, продырявлено и искромсано – и уже не почувствует никакой боли. Я и милая… Сколько раз мы баловали себя горячим кофе и жирными пончиками в предприятиях общепита!.. Мы не видели в таком действе ничего особенного, а ведь это было так романтично и прекрасно!.. В тысячу раз прекраснее, чем ужин при свечах в каком-нибудь буржуйском ресторане!..
В кафе, куда я зашел теперь, тихонько лилась плавная индийская музыка; стены были выкрашены в голубой цвет; инородным элементом смотрелся натюрморт в желтой резной раме, изображавший апельсины, айву и лимоны в хрустальной прозрачной чаше в гостиной какой-нибудь рачительной хозяйки (наверное, старушенции «божий одуванчик», которая обожает вязать чулок и расчесывать своего довольно мурчащего перекормленного трехцветного кота). А вот убранство кафешки вряд ли вдохновило бы тонкую душу живописца. Пирожки, ватрушки и пончики, как всегда в «таких местах», лежали на немытой витрине грубыми кучами. За стеклом жарочного шкафа вращались вертела с обмазанными специями чрезмерно подрумянившимися цыплячьими тушками. Казалось: попробуй ножку или крылышко такого цыпленка – и на зубах у тебя захрустит уголь. Два столика – местами в подозрительных пятнах. Истрепанные, видавшие виды, диванчики…
За кассой стояла женщина в возрасте слегка за сорок – приятной смуглости тюрчанка или таджичка, собравшая волосы под зеленый узорный платок.
– Здравствуйте!.. – хрипло сказал я, переступив порог кафешки.
– Здравствуйте, здравствуйте!.. – отозвалась женщина более приветливо, чем можно было ожидать от замордованной жизнью немолодой продавщицы-гастарбайтерши, уставшей от покупателей, стояния на ногах и низкой зарплаты.
Я подумал: у этой восточной тети невероятно добрые глаза. Возможно, психическое потрясение, вызванное тем, что у меня отняли Ширин, разбудило мою интуицию. Но от продавщицы исходило тепло, как (простите за такую ассоциацию) от свежеиспеченного хлеба в булочной.
Есть мне не хотелось. Я попросил только кофе. Причем не молочный, какой любили мы с Ширин, а черный, с всего одним кубиком сахара. Должно быть, я хотел, чтобы напиток у меня в стакане был такой же горький, как осаждавшие меня мысли. Я взял свой кофе и сел за квадратный столик. Меня трясло, то ли оттого, что у меня промокли ноги, то ли от переживаний, а скорее всего и от того и от другого. Я глотал горячий кофе, обжигая губы и ротовую полость; а руки у меня так дрожали, что напиток иногда выплескивался мне на пальцы.
– Молодой человек, – спросила продавщица. Ее ласковые внимательные глаза остановились на мне. – У вас все хорошо?..
– А?.. – встрепенулся я, никак не ждавший подобного вопроса. И неуверенно промямлил: – Н-да… Хорошо…
Женщина вышла из-за стойки, приблизилась ко мне, еще пристальнее посмотрела мне в лицо и произнесла:
– Хорошо – говорите?.. А по вам не скажешь…
Я тоже заглянул продавщице в глаза. Она вдруг напомнила мне двух самых дорогих для меня людей: покойную маму, которая ушла как раз в сорок с хвостиком лет, т.е. в нынешнем возрасте участливой продавщицы, и милую Ширин, поскольку тоже была черноволосой смуглянкой с агатовыми глазами, и в юности, быть может, так же, как моя девочка, блистала красотой. Я не сразу почувствовал, что по моим щекам вновь сбегают слезы. Так плачет ребенок, которого внезапно пожалели. Мне захотелось распахнуть изъеденную болячками душу перед незнакомой – но такой родной – продавщицей. Но все, что я смог выдавить – было:
– Мою девушку… закрыли… в медучреждении…
Тут я, не думая о стыде, заслонил лицо ладонями и зарыдал.
– Ой-бай!.. – всплеснула руками восточная тетушка. – Закрыли в «спецмеде»?.. Твоя девушка – приезжая, нерусская?..
– Она тюрчанка, – всхлипывая, ответил я.
Сердобольная продавщица потихоньку меня разговорила. Я рассказал все с самого начала: как я, одиноко живущий, подсаженный на нейролептики парень с проблемной психикой, загляделся в непрезентабельном бистро на нежную красавицу, работавшую там разом кассиршей, официанткой и уборщицей; каким бурным был наш роман, сносящий крышу; насколько утомительными и бесплодными были попытки Ширин устроиться на работу; и с каким страхом моя милая думала о депортации в Западный Туркестан, где бы, как бабочка, попала бы в паучьи сети великовозрастного жениха-ишана. Закончил я на том, как мы с любимой наглотались снотворного и как таблетки не сработали: я очнулся почти как огурчик, а свою милую, у которой прощупывался пульс и билось сердце, сдал, в приступе малодушия, эскулапу и санитарам.
– Ох, боже, страсти какие!.. – воскликнула, хватаясь за голову, тетушка-продавщица. – Ну вы и разыграли античную трагедию, безбашенная молодежь!,. Как вы только решились на попытку наложить на себя руки?.. Змея в одной детской сказке говорит: ползать можно и по кривым, и по узким тропам. Какими бы пинками ни угощала тебя судьба, как бы ни отдавливала тебе хвост, а ты борись, ползи. Ведь жизнь – это самый ценный подарок, какой тебе достался. Не зря все основные религии запрещают самоубийство как тягчайший грех…
– Про религии я уже слышал. От доктора скорой помощи, – болезненно сморщился я.
– Ползать можно и по кривым тропам, – убежденно повторила тетушка. – Да для простого человека в наше жестокое время прямых дорожек-то и нет. Приходится извиваться – действительно по-змеиному. Вот у меня, сынок, год как истек срок действия визы. Но ничего – работаю «в черную», без договора. Какую-никакую копеечку отправляю домой. Жилье снимаю рядом с работой. Мне от подъезда до этой кафешки – пять минут ходу по дворам. Шансы нарваться на проверяющих документы тараканов-жандармов – минимальные…
– У вас меньше поводов бояться депортации, чем у моей Ширин, – с той же кислой болезненностью заметил я.
Тетушка задумалась на полминуты и согласилась:
–Да, меньше. У меня в Восточном Туркестане – дом с небольшим плодовым садиком, четверо ребятишек и любимый муж, которому повезло найти работу на родине. Если меня депортируют, нам придется серьезно урезать семейный бюджет, раз не будет денег, зарабатываемых мною сейчас в Расее… Но с протянутой рукой на улицу не пойдем. Просто реже будем покупать детям одежду и варить плов с бараниной. Кое-как перебьемся на зарплату мужа. А там старшие детишки подрастут и тоже начнут приносить денежку в общую копилку. Это и называется: ползти по кривой тропе… Но у твоей зазнобы ситуация совсем другая. Бедную девочку хотят продать старику – гнилому ходячему трупу. Конечно, тут убежишь за тридевять земель. Я сама была юной и совсем не дурнушкой – я понимаю твою Ширин. А еще у девочки появился ты. И с этого момента Расея стала для Ширин новой родиной, хоть расейское «справедливое» государство того и не признает…
– Именно, – хмыкнул я. – Так что нам оставалось делать, когда над моим котенком нависла угроза депортации?.. – тыльной стороной кисти я размазал слезы по лицу. – Логично, что мы в итоге пришли к суициду.
Мне доставляло какое-то мучительное удовольствие доказывать, что моя милая была во всем права, даже в том, что касалось самоубийства. Но, конечно, это была правота пешехода, который на зебре попал под колеса машины пьяного лихача. Тетушка только печально вздохнула.
Мы еще долго говорили. Зульфия-апа (так звали тетушку) рассказала, что в кафешку часто заглядывают, чтоб закусить на скорую руку и хлебнуть чайку или кофе, бедолаги-мигранты, надеющиеся выведать в «спецмедучреждении» судьбу попавших туда друзей или родственников.
– За неделю бывает, примерно, по два таких клиента, – поделилась Зульфия-апа. – На этой неделе ты третий.
Со слов тетушки, никто из таких посетителей кафешки не похвастался тем, добился от «спецмеда» хотя бы крупицы информации об исчезнувшем в зловещих недрах «учреждения» близком человеке. Все в один голос жаловались: в «спецмед» не прорваться – ворота наглухо заперты, а на КПП дежурят церберы в обмундировании полисменов. Дозвониться до «учреждения» – проблема: линия все время занята. А уж получить пропуск на посещение «спецмеда» – это вообще нечто из области ненаучной фантастики.
– А кстати, – сказала апа. – Ты на моей памяти первый русский, нежно любящий тюрчанку. Нет, наших девчонок, обесчещенных расейскими ловеласами, я повидала море. А ты – ты по-настоящему отдал сердце своей Ширин. Интернациональная пара – это так красиво!..
Да – красиво, подумал я. И, по всему видать, красота требует жертв. Или так: общество уродливо – и осознает собственное уродство; потому-то оно, чмокая губищами и скрежеща зубами, норовит разжевать и проглотить все, что красиво.
– Что теперь будешь делать?.. – с сочувствием поинтересовалась Зульфия-апа.
– А?.. – я точно не сразу понял, что вопрос адресован мне. – Не знаю… Я еще поброжу вокруг «спецмедучрежедения»… до утра. А там – буду звонить. Может быть, эскулапы соизволят поднять трубку…
– До восьми утра у меня смена, – сказала Зульфия. – Ты можешь заходить в кафешку погреться, выпить кофе или чаю. Можешь даже поспать, полулежа на диванчике. Я тебя не выставлю.
– Спасибо… – попытался я улыбнуться.
Тетушка взяла меня за руку и заглянула мне в лицо своими лучистыми глазами:
– Ты когда в последний раз ел?..
– Не помню… – промямлил я. – Не знаю… Я не хочу есть.
– Нет уж, покушай, – сказала заботливая апа. Она нырнула обратно за витрину, щипцами достала пару пирожков и положила на пластиковую одноразовую тарелку. Налила в стаканчик чаю. И, с пирожками и напитком, подошла ко мне.
– Я… Я правда не голоден… – зачем-то продолжал я сопротивляться.
– Ешь, ешь, – проявила настойчивость тетушка. – Угощаю за счет заведения.
Я не круглый (квадратный, наверное – ха!) дурак – и понял: заведение тут ни при чем, славная Зульфия-апа оплатит чай и пирожки из своего кармана. И именно потому я не стал больше отнекиваться: не принять подарок – значило бы обидеть добрую женщину. Сердечно поблагодарив тетушку, я принялся за еду. Признаюсь: я заморил червячка не без удовольствия – у меня и вправду много часов не было во рту ни маковой росинки. Один пирожок был с капустой, а второй, особенно мне понравившийся, с грибами. Перемолов оба пирожка и допив чай, я вытер салфеткой рот и поднялся на ноги:
– Спасибо, тетя Зульфия!.. От все души: спасибо!..
– Пойдешь круги нарезать по окрестностям «спецмеда»?.. – спросила Зульфия-апа с чуть поблескивающими, как от слез, глазами.
Я молча кивнул.
– Ехал бы ты лучше домой, – вздохнула тетушка. – Поспал бы остаток ночи под теплым одеялом. А утречком выпил бы кофе, позавтракал бы – и спокойно позвонил бы в «учреждение».
– Нет… – тихо откликнулся я. – Не могу…
Я понимал, само собой: топчась всю ночь у железных ворот «спецмеда» или напротив КПП, я ничего не узнаю о Ширин, и, тем паче, ни на грамм не облегчу участь любимой. Но меня не покидало иррациональное ощущение, что нас с моей девочкой соединяет невидимая ниточка, которая с треском порвется, если я уеду. Возвратиться сейчас в родные стены – означало бы во второй раз предать мою милую. Первый раз я предал ее, когда не дал ей умереть – позвонил в «неотложку», хотя прекрасно знал, что моя звездочка хотела покоя, забвения, смерти. Нет, я не забьюсь сурком в уютную норку!.. Я буду маячить у бетонной ограды, поверху которой вьется спираль Бруно, до чертова утра!.. Да, и конечно я боялся возвращения в пустую квартиру, где бы мне все напоминало о Ширин (как будто и на шторах, и на кресле, и, тем более, на постели – остались отпечатки ауры моей девочки), а самой моей милой не было бы; не звенел бы столь дорогой моему сердцу родниковый смех.
– Ну, бог с тобой. Иди, – снова вздохнула Зульфия-апа.
Мы кивнули друг другу – и я переступил порог, чтобы вновь оказаться в объятиях белого снега и черной тьмы, которую здесь и там прогрызали оранжевые огни фонарей. Я опять трясся от холода, как будто совсем не отогрелся в кафешке; мокрые носки, разумеется, не высохли. Скоро передо мной поднялась бетонная неодолимая стена, опоясывающая территорию «учреждения».
О, мне бы хорошую такую, увесистую кувалду!.. Я бы раздолбил, проломил бы треклятый бетон и прорвался бы за стену. Как дикий зверь, пустился бы рыскать по корпусам; каждому встречному докторишке, надзирателю, медбрату я разбивал бы кувалдой череп. Так, рыча от гнева, я шарил бы по «режимному объекту», пока не отыскал бы Ширин. Выронив обагренную кровью кувалду, я взял бы мою девочку на руки и понес бы домой; так косматый неандерталец убегает в пещеру с самкой.
Фантазии, безудержные фантазии лузера и слабака!.. Это в мечтах я неандерталец и свирепый тигр. А на деле – пришибленный инвалид, смешное ничтожество; переползающая асфальтовую дорожку глупая улитка, которую только по случайности не раздавило велосипедное колесо.
Я еще подумал, что ситуация парадоксальным образом напоминает сюжет древнеиндийского эпоса. Десятиглавый и двадцатирукий демон Равана на летающей колеснице похищает красавицу Ситу. Он прячет нежную пленницу на острове Ланка. И приставляет к похищенной царевне стражу –
безобразных, губастых, клыкастых ракшаси. Муж Ситы – доблестный Рама – бросается на поиски возлюбленной…
Чем Ширин не Сита?.. Тоже красивая и нежная, как цветок. А надзиратели и медбратья, змеиными глазами без смыкающихся век приглядывающие за моей девочкой, ничуть не приятнее ракшасов. Да – но вот только я совсем не богатырь Рама. И рядом со мной нет преданного брата Лакшманы. Я не приведу армию обезьян, которая штурмом возьмет «спецмедучреждение», не убью в жарком поединке главврача. И этот самый главврач – не многоглавое серое страшилище, а крупная шестеренка в государственном механизме; сиятельный бюрократ, заслоненный, вместо щита, параграфами законов. Еще неизвестно – что хуже.
Мне оставалось только топать резиновыми – по-видимому, продырявившимися – подошвами ботинок вдоль бетонной ограды. Щуриться от снега, летящего в лицо. Шмыгать носом (кажется, я успел простыть). Я осознавал, что тем, что так мучаюсь и мерзну, никак не помогаю моей девочке. Но я добровольно принимал на себя страдания, как Иисус Христос за человечество.
Я поглядывал на экран смартфона, показывающий время, но сколько сейчас «натикало», немедленно выпадало из моей дурной башки. Часы ужимались до крохотных комочков мгновений, а секунды растягивались, казалось, в столетия. Меня начинало одолевать напоминающее опьянение чувство, будто и не было ничего никогда, кроме бледной луны, сыплющих снег курчавых туч, темноты и рыжих фонарных огней. А сам я – ангел, который не рождался и не умрет, но существует вечно. И единственное мое дело – обозревать такую же вечную Вселенную, край которой упирается в бетонную стену со спиралью Бруно. А моей Ширин, нашей сладкой любви – не было вовсе. Это только сказка, которую выдумал себе несчастный бескрылый мотающий сопли ангел – одинокий сторож маленькой неуютной Вселенной.
