Моя тюрчанка

Хотя одного взгляда на милую было достаточно, чтобы понять: все плохо. Лицо у любимой было бледное, губы – подрагивали, ресницы – трепетали. Она часто моргала и нервозно сжимала кулаки. Ей трудно было говорить о своем провале. И все же, приехав с собеседования, она делилась со мной. Например:

– Ты знаешь, я будто в сумасшедшем доме побывала… Я ведь ездила устраиваться на должность курьера – так?.. А кто такой курьер?.. Курьер – это тот, кто с рюкзаком или с сумкой через плечо, катается на метро, автобусах и маршрутках, развозя по городу конверты с документами или мелкие грузы типа сувенирной чашки в подарок топ-менеджеру. Да что там «растекаться мыслию по древу»!.. Можно даже в толковом словаре Иванова и Вячеславского, под редакцией академика Огурцова, прочитать: «Курьер – сиречь доставщик…». Доставщик. А не торговец, не ниндзя с навыком незаметно просачиваться мимо постов охраны… И что ты думаешь, дорогой?.. Приезжаю я на адрес, который мне назвали по телефону. Там – подвал, кое-как оборудованный под офис. Покрасили стены в розовый цвет, развесили репродукции картин какого-то художника-сюрреалиста, поставили в угол кулер с водичкой – в общем, навели порядок. Три почти голых помещения, с пустыми проемами вместо дверей. Материализовавшийся передо мной интеллигентный, на первый взгляд, мужчинка, рыжий, как апельсин – с гребешком, смартфоном и ручкой, торчащими из карманов безукоризненного серого пиджака – повел меня в самую маленькую комнату. Собеседоваться. Мучил меня долго. Кидал мне вопросы, как мячик – а я отбивала. Мой опыт работы мужчинку не интересовал. Интервью получилось больше похожим на тест на сообразительность, логику и стрессоустойчивость. Рыженький «апельсин» показывал мне какие-то карточки с детскими картинками и, аж лучась улыбкой, любопытствовал: «А что вы здесь видите?» Либо задавал задачки вроде: «Вы сидите за штурвалом самолета. На борту тридцать пассажиров: шестнадцать мужчин и четырнадцать женщин. Тогда сколько лет пилоту?». Правильный ответ, конечно: восемнадцать. Рыженький с гордостью заявил, что проводит собеседование по высшим европейским стандартам. Мол, такое интервью выявляет скрытые психологические пружинки соискателя; помогает распознать, на какую должность человек подходит лучше всего. Курам на смех, правда?.. У меня могут быть задатки капитана дальнего плавания или дегустатора сыра с плесенью, но устраиваться-то я пришла курьером!.. «Апельсинчик» об ожидающих меня обязанностях говорил обтекаемо, невнятно и как бы через силу – скользил, как налим. Будто я пришла не ради рабочего места, а рассматривать цветные рисуночки да разгадывать загадки!.. Несколько раз рекрутер спрашивал мою национальность. Я – в конце концов – не выдержала и вскипела: «Я тюрчанка. Тюрчанка!.. Запишите уже себе на бумажку. И давайте – прежде чем вы перейдете от упражнений на логику к шарадам – мы все-таки поговорим о работе!..» Рыжик почесал в затылке. Посидел, опустив глаза к полу и выпятив нижнюю губу. Потом выпрямился, поправил челку и выдохнул: «Ладно. Пойдемте, я вам все покажу». «Апельсинчик» отвел меня в соседнее помещение, где стены были раскрашены, почему-то, не полностью, а единственная картина художника-сюрреалиста в резной раме висела криво. Посреди пустого (хоть ветер разгуляйся) помещения стоял стол, похожий на школьную парту, а на столе лежали книги. Да какие книги!.. Толстые фолианты в твердых обложках с выписанными золотыми буквами заглавиями. Я пролистала несколько томов: плотная бумага, крупный шрифт и обилие цветных иллюстраций. Боюсь, нам бы всей твоей пенсии не хватило, чтобы приобрести хотя бы одно такое издание. А тогда я подумала, что мне трудненько будет развозить такие книги – тяжелые, как кирпичи. Я запомнила несколько названий. «Славянские святые и великомученики» – тут без комментариев; на иллюстрациях – сплошь иконы с бородатыми дядьками да благостными старушками в белых платочках. «Воинская доблесть на Руси»: портреты суровых воевод, строгих генералов и обвешенных орденами маршалов; подробные планы сражений, начиная с Ледового побоища. «Тысяча четыреста блюд русской православной кухни»… Ну и все в таком роде – духовно-патриотическое. Правда, была там еще книга про Александра Македонского – с фотографиями античных статуй и знаменитой мозаики «Битва при Гавгамелах» на полный разворот. Но я не удивлюсь, если в этом талмуде написано, что Александр был русичем, в поддержку чего приводится аргумент, что сейчас-то в Македонии живут славяне. Славяне, как известно, и Каспийское море выкопали… Ну, «Апельсинчик» мне и говорит: «Готовьте большую сумку. Вот книги. Их вы и будете – кхм, кхм – сдавать. Я насторожилась, как рысь. Мне не понравилось, что Рыженький так подозрительно закашлялся. «Я буду. Эти книги. Доставлять?» – с расстановкой и нажимом спросила я. «Н-да… – замялся Рыжик. – Но вернее: вы будете эти книги… сдавать». «Я. Буду. Отвозить. Книги. Покупателям. И брать деньги за книги. И отдавать червонцы в кассу фирмы?..» – говорю все так же, как робот, металлически чеканя слова. «Да, да!.. – обрадовался рекрутер. – Берете с клиентов деньги за книги. Мы вам и мини-кассу выдадим, чтобы покупатель, если захочет, заплатил по карте». По-прежнему чуя подвох, я уточнила: «Клиент делает заказ по телефону или на сайте, а мое дело доставить товар и принять оплату?..». «Ну-у, – протянул Рыжик, – не совсем так… Вы свой товар сдаете». Я уже поняла, что «сдаете» – это любимое слово «Апельсинчика», в которое он вкладывает свой особый смысл. В конце концов, мне удалось расколоть мямлю-рекрутера, как грецкий орешек. Периодически нервно сглатывая, рыжий «красавчик» с длинной челкой объяснил мне: «Работа у нас – хм!. – не пыльная. С утра вы нагружаетесь книгами и едете, куда вам укажут: в бизнес-центр, на завод или в больницу. Незаметно просачиваетесь мимо поста охраны. Или – э-.э… – врете ЧОП-овцам: я, мол, к Ивану Николаевичу. А дальше обшариваете каждый этаж, заглядываете во все кабинеты. И любому встречному-поперечному улыбаетесь: а я вам бомбочку принесла!.. И (хм, кхм) предлагаете наши чудесные книги. Некоторые наши курьеры предпочитают не по деловым центрам охотиться за удачей, а обходить квартиры. Если хотите, можете работать и в таком формате. В какой-нибудь многоэтажке – под двести квартир. Вы звоните в ту квартиру, в эту и пытаетесь, когда вам откроют… сдать что-нибудь из книг. Поверьте: у людей глаза будут загораться при виде таких роскошных изданий. В наш онлайновый век – какой угодно роман или монографию можно скачать в сети; но печатный том, да еще с золотым теснением и с обилием цветных иллюстраций, остается символом престижа, высокого статуса владельца. Вы можете вхолостую обойти четырнадцать квартир, но в пятнадцатой книги оторвут у вас с руками, как горячие пирожки…». Рыжик еще не закончил свою речь, когда я поняла: работать в этой книжной конторе я не буду. Я приехала устраиваться курьером – так было условлено по телефону. Откуда мне было знать, что «курьером», вопреки словарю живого русского языка, пройдоха-менеджер величает торговца вразнос, коробейника, норовящего всучить случайному прохожему какую-нибудь объемистую книжонку про святых?.. «Сдать» – это эвфемизм, означающий «нагло втюхать за нехилые деньги». Нет, ты только вообрази!.. В телефонном разговоре мне обещали работу курьера. А когда я приехала на собеседование – рыжий рекрутер, хлопая глазками, говорит: «Вот книги. Загружайся и обходи квартиры. Впаривай (ах, пардон: сдавай) нашу бумажную продукцию». О, я поняла, как вербует несчастных разносчиков книг эта гнилая фирмочка, окопавшаяся в подвале с розовыми стенами!.. В разговоре по телефону никто не скажет тебе: «Предлагаем тебе работу продавца книг, который с тяжелой, набитой товаром, сумкой на плече гоняется за покупателями. Варящая дома борщ, не задумывающаяся ни о каких книгах хозяйка, встреченный на улице дедушка с тросточкой, гоняющий в офисе чаи очкастый клерк – все это твои клиенты, которых ты должен убедить: вы умрете, если прямо сейчас не купите у меня «Семейные хроники царей династии Романовых» с репродукциями классических картин в качестве иллюстраций и с подробными генеалогическими таблицами». Нет, что ты!.. На уточняющий вопрос в телефонную трубку: «Так вам нужен курьер?» – тебе без запинки ответят: «Да, курьер». Этим чертовым «книжникам» важно, чтобы ты приехала на собеседование. А там – дело рекрутера настолько запудрить тебе мозги, чтобы ты согласилась попытать счастье с книгами. Нужно, чтобы ты подумала: «Я, конечно, собиралась курьером бегать, а не книгами торговать. Но здесь и сейчас мне предлагают работу. Неизвестно – сколько мне придется перелопатить еще вакансий, если откажусь. Как говорится: лучше синица в руке…». Оклад разносчикам фолиантов не полагается – только процент от стоимости проданных книг. Десять человек помотается туда-сюда с немаленьким грузом, с тоской посмотрят за турникеты на проходной бизнес-центра, да и уволятся, не получив никаких денег. Зато одиннадцатый окажется подлинным ловкачом. Неунывающим, пробивным, на скоростных газельих ногах, с хорошо подвешенным языком. Такой не то что домохозяйке книгу про Вещего Олега – а зимой деду Морозу снег продаст. В общем, дорогой, поняла я: работа в этой книжной лавке не для меня. Чтобы расставить все точки над «и», я спросила рекрутера: «А что у вас с продлением визы для сотрудников «не граждан»?.. По телефону мне сказали, что быстро решат этот вопрос». Рыжик немного помолчал, в энный раз поправил конскую челку. И, глупо улыбаясь, выдал: «Ну, давайте вы вольетесь в работу, продадите пару книжек. Посмотрим друг на друга. А там и с визой поможем… А полгода продержитесь у нас – так и трудовой договор заключим. «Понятно», – только и ответила я, уловив, что «Апельсинчик» морочит мне голову…

Мою бедную Ширин начинало трясти от собственного рассказа. Ее глаза – два темных омута – точно озарялись блеском молний; на лицо тенью тучи набегала мучительная гримаса. Я чувствовал: что моя любимая еще держится, чтоб не завыть волчицей. В сердце моей милой, обычно такой тихой и кроткой, бушевало пламя ярости. Ширин восклицала, задыхаясь от негодования:

– Нет, дорогой: ты только подумай!.. Я потратила на весь этот бред с торговлей книгами уйму времени. Два часа – дорога туда-обратно; да еще мужчинка с рыжей челкой мурыжил меня в своем подвальном офисе дольше часу. А в итоге?.. Ничего!.. Пшик!.. Круглая дырка от бублика!.. А для меня каждая сгоревшая впустую минута – это упущенная возможность. Если б я не поехала сегодня к балбесам-«книжникам» – возможно, откопала бы в сети парочку действительно подходящих вакансий…

Я слушал мою девочку, опустив голову и не мог выдавить из себя ни слова. А что мне следовало сказать?.. Что завтра будет новый день – и все получится?.. Спору нет: новый день-то будет. Но вот насчет «все получится» – бабушка надвое сказала. Поиски работы, в которые погрузилась моя хрупкая и уязвимая тюркская красавица, были похожи на сумасшедшую рулетку или кидание костей. Тут никогда не угадаешь: сорвешь ли ты джекпот или наизнанку вывернешь кошелек.

Мне казалось: мы конические фишки, перемещающиеся по игральному полю в соответствии с числом, выпавшим при бросании кубика. В какую клетку поля мы переместимся следующим ходом?.. Возможно, в клетку, в которой нарисованы солнце, море и золотой пляж. Тогда все хорошо: не только решится вопрос с работой и визой Ширин, а мы еще съездим в отпуск, поплескаться в зеленоватых волнах и понежиться на теплом песочке. Но что если в клетке будет изображен скалящий зубы, хищно смотрящий пустыми глазницами череп, как бы говорящий: «Никогда и ничего у вас не выйдет, отщепенцы-нищеброды!.. Умрите!..»?.. Беда в том, что клеток с солнцем и морем – всего две-три на все поле; а клетка с черепом – каждая вторая.

В молчании мы обедали – гречкой с овощами, рисом с говяжьей тушенкой или с такой любовью приготовленной мною жареной картошкой с консервами «мясо цыпленка». Я с грустью думал о том, как загадывал: «Если состряпаю на обед картофель – Ширин сегодня непременно устроится на работу». Увы!.. Как бы желая показать, что никакая моя «магия» не действует, жизнь отпускала мне звонкий щелбан.

Иногда вернувшаяся с интервью моя милая рассказывала о собеседовании совсем кратко:

– Меня не взяли на работу, дорогой. Встретила меня рекрутерша с выпирающим животом и в платье в горошек, ощупала меня колючими глазами с головы до ног, как мраморную скульптуру в музее изящных искусств. И говорит, такая удивленная: «А вы ведь нерусская!..». Тоже открыла Америку!,. Как будто о том, что я нерусская нельзя было додуматься тогда, когда я по телефону сказала, что меня зовут Ширин. Что-то в этом духе я и бросила толстой рекрутерше. А она: «Покажите-ка мне ваши документы, девушка». Я протягиваю свой синий западно-туркестанский паспорт. Толстуха взяла мой паспорт, повертела в узловатых пальцах, посмотрела каждую страничку с придирчивостью таможенного чиновника и разве что не обнюхала, как служебная псина. Повздыхала, вернула мне паспорт и заявила: «Нет. Извините. Мы принимаем на работу только славян…». Нет, милый: ты только вообрази!.. Я смоталась на другой конец города, потеряла полдня только чтобы убедиться, что еще одна гнилая контора радеет о «расовой чистоте». По телефону признаться: «Девушка, мы – вообще-то – националисты», – этой толстой бабе и в ум не пришло.

Тут агатовые глаза моей девочки наполнялись слезами. Она тихонько всхлипывала. Я подходил и осторожно обнимал любимую за плечи. У меня было такое чувство, будто я беру в руки хрустальный сосуд. Но Ширин выпрямляла спину, вытирала глаза и аккуратно высвобождалась из моих объятий. Плотно сжатые губы милой, тяжелый, почти не мигающий, взгляд вновь выражали решимость. А сама Ширин становилась опять ледяной королевой. Суровой воительницей, которая, несмотря на все поражения, не выпускает из рук окровавленный меч. О, моя девочка будет отчаянно биться за то, чтобы получить работу и продлить визу, до тех пор, как…

Клянусь: мне было бы легче, если б милая расплакалась у меня на груди. Тогда бы я знал, что делать. Я бы нежно обнял мою девочку, похожую на маленького большеглазого олененка. Гладил бы ее волнистые косы. И шептал, шептал бы ей на ушко горячие утешительные слова, в которые не обязательно верить, но которые непременно нужно сказать. А так – когда Ширин пыталась быть сильнее, чем есть, точно она не девушка, а универсальный солдат – я терялся и не знал, что сделать для любимой. Я мог только предложить:

– Налить тебе кофе?..

Когда моя милая допивала вторую чашку, я говорил:

– Солнце. Отвлекись немного от поисков работы. Отдохни сегодня. Хочешь, я тебе почитаю?..

Моя девочка иногда соглашалась.

Мы перебирались в спальню. Я брал с полки книгу: избранные дастаны из «Шахнаме» или пересказ «Рамаяны». Мы устраивались на кровати поверх покрывала, и я принимался читать. Волшебные строки древних преданий и легенд меня покоряли. Меняя интонации, я разными голосами озвучивал слова благородного Рамы или гремящие, как гром, тирады десятиглавого демона Раваны, боевой клич Рустама или Сухраба. Трудно сказать, для кого больше я читал – для себя или для Ширин. Ныряя, как в теплые воды, в старинные сказания, я забывал о проблемах нашего сегодняшнего дня. О том, что милая никак не может найти работу; о том, что участковый психиатр и клинический психолог отказались допускать меня до комиссии, которая могла бы признать меня дееспособным.

Моя девочка поначалу пыталась слушать внимательно, но потом глаза у нее начинали бегать. Она хмурила свои красивые брови, нервно покусывала губы. И, наконец, перебивала меня:

– Дорогой. Извини. Давай я тебя в другой раз послушаю?.. Не могу сейчас воспринимать эти… сказочные истории. Потому что мы с тобой сейчас не в сказке. А если в сказке, то в очень страшной и печальной, не в каком-нибудь «Мальчике с пальчик» и не в «Коте в сапогах». Я должна искать работу. Прости меня. Прости.

– Ну конечно, – не подавая виду, что расстроен, отвечал я и целовал Ширин в переносицу.

Моя милая включала ноутбук и открывала сайты вроде «Работа для вас», «Работа для всех», «Трудоустройство в один клик» и т.д. Чтобы не отвлекать мою девочку, я перемещался в другую комнату или на кухню. Из спальни долетал стук пальцев Ширин по клавиатуре. А порой и обрывки голоса моей красавицы: милая звонила потенциальным работодателям и кадровым агентствам. Я маялся и вздыхал. Листал книжку персидских сказок, но строчки плясали у меня перед глазами. Время от времени я наведывался в спальню к Ширин – не затем, чтобы полюбопытствовать: «Ну как – нашлись подходящие вакансии?», а чтобы подать любимой чашку с молочным кофе или благоуханным зеленым чаем.

– Спасибо, – благодарила моя девочка, не отрываясь от ноутбука. Лицо ее выражало запредельную сосредоточенность. Иногда она вытирала слезящиеся от яркого блеска монитора глаза. По-моему, моя милая выпивала и чай, и кофе совсем остывшими.

Так Ширин не выключала ноутбук и не выпускала из пятерни телефон, пока часы не высвечивали восемь вечера. Дальше звонить по объявлениям о работе не имело смысла: все офисы закрываются еще в семь. Усталая, грустная, моя девочка подходила ко мне и говорила:

– Я сегодня две дюжины фирмочек обзвонила. У всех песня одна и та же: принимаем на работу только граждан, только славян.

Все, на что меня хватало – это легонько обнять милую за талию и поцеловать между бровей. Что толку было бы моей Ширин, если б я признал несправедливость расейского общества (в которое я и сам едва вписывался на птичьих правах несчастного инвалида) к «нерусским», «гастарбайтерам», «азиатам», «мигрантам»?.. Наконец – к нежной, как белый цветок жасмина, молоденькой девушке, мечтающей просто о том, чтобы без оглядки на полицию и прочие «органы», делить кров и постель с возлюбленным?..

– Давай, что ли, посмотрим какую-нибудь киношку?.. –вздохнув, предлагала моя девочка.

Я ухватывался за эту идею и охотно предоставлял выбор фильма моей милой, склонялась ли Ширин к романтической комедии про счастливых влюбленных, загорающих на галечном нудистском пляже, к исторической драме с батальными сценами с греками и персами, или к лихо закрученному психологическому детективу. Пока по экрану ноутбука плыли вступительные титры, я подавал на большой тарелке ужин. В девяносто пяти процентах случаев это были бутерброды с неизменной докторской колбасой. Иногда я добавлял кругляшки порезанного помидора и покрывал каждый бутерброд капустными листом.

Меня притягивало происходящее на экране – но, жуя свой хлеб с колбасой – я косил одним глазом на Ширин. Она выглядела потерянной и даже немного испуганной, как заблудившийся человек на никуда не ведущей, засыпанной сухими сосновыми иглами, тропинке в дремучему лесу. Казалось: события киноленты нисколько не трогают мою девочку. Моя милая по чуть-чуть откусывала от бутерброда; так, наверное, воробей клюет соринки. На тарелке было, обычно, шесть или семь бутербродов: по три на каждого из нас, либо три для Ширин и четыре для меня, раз я мужчина и съедаю больше. Но моя любимая не справлялась и с одним бутербродом, оставляя аккуратную половинку на тарелке. Не трудно было уловить: мысли моей девочки бродят далеко и от нехитрой еды, и от разворачивающихся на мониторе ноутбука событий фильма.

Когда благородный герой произносил какую-нибудь патетическую речь о любви, верности и чести, Ширин вдруг говорила, частично заглушая тираду персонажа:

– Я не знаю, что и делать. Я выискиваю объявления, в которых нет пометок «только славянам», «только русским» или «нерусских не рассматриваем», как вымываю крупицы золота из песка. Но и когда по таким, «не расистским», объявлениям звоню, сразу уточняю: «Меня зовут Ширин – и я тюрчанка». После чего собеседник прерывисто дышит в трубку и, наконец, говорит: «Извините». Дальше в телефоне что-то шуршит и скрипит. Собеседник возвращается на линию и, якобы расстроенно, мекает: «Простите, но в настоящее время мы не можем предложить вам работу. Попробуйте обратиться к нам через два месяца». Так бывает в семи случаях из десяти. В оставшихся трех случаях рекрутера не смущает, что я не славянка. Он весело предлагает мне должность – допустим, уборщицы. И – таким тоном, как будто передает мне ключи от сокровищницы багдадского халифа – торжественно называет мизерную денежку, которую я буду получать. Вроде бы многообещающее начало, да?.. За сколько-нибудь высокой зарплатой я не гонюсь. Я готова трудиться почти забесплатно, лишь мне продлили визу. Но тут-то и возникают проблемы. Уже озвучив дату собеседования, рекрутер вдруг вспоминает: «Ах да, девушка. Вы же понимаете, что работа у нас неофициальная?.. Наша молодая компания еще только развивается, и заключить с вами трудовой договор мы, к сожалению, не можем. Да, и если у вас какие-то проблемы с визой – решайте их сами». Тут уж я кладу трубку… Я звонила еще в агентства, специализирующиеся на трудоустройстве мигрантов, но и там мне ничего не смогли предложить. Это какое-то проклятие.

Слова Ширин падали, как медленные капли. Моя девочка не плакала, не билась в истерике – нет. А была на удивление спокойна, только голос дрожал. О, если б милая захлебывалась слезами, я бы обнимал любимую, ласкал бы, целовал в мокрые глаза. Но Ширин даже не всхлипывала. Она не изливала мне свое горе, а будто давала сухой отчет о том, как продвигаются (вернее: стопорятся) поиски работы. Я понурый и не знал, что сказать.

Кое-как досмотрев фильм, мы выпивали по чашке зеленого чаю и ложились спать. Темнота накрывала нас, как второе одеяло. Но мы долго, долго не могли сомкнуть глаз – мы переваривали события дня.

За дни усиленных поисков работы моя милая стала похожей на снежную королеву, или, по крайней мере, принцессу. Гордую, холодную и недоступную. Поэтому я очень-очень несмело проводил рукою между обнаженными грудями Ширин. Тело у моей девочки было не как у снежной королевы – оно было теплым, почти горячим. Я чувствовал, что в сердце милой пылает жаркий костер.

Любимая откликалась на мой призыв. Она крепко прижимала мою руку к своей левой или правой груди. Наши губы соединялись в продолжительном поцелуе. Тут уж моя робость отпадала, я подминал под себя Ширин. Моя девочка, сплетя руки у меня на шее, выгибала спину и ритмично постанывала в моих объятиях. Соитие проходило в какой-то спешке, суете. Достигнув пика наслаждения, мы отрывались друг от друга и растягивались на кровати. Конечно, мы могли бы «больше и лучше» – так, чтобы у меня закладывало уши от протяжных стонов моей преданной любовницы, и чтобы Ширин, от избытка страсти, расцарапала мне ногтями всю спину. Но, видимо, напряжение последних дней сказывалось и на наших занятиях любовью.

Мы долго молча лежали. Наше дыхание постепенно выравнивалось, но благословенный сон не проходил. Не обмениваясь и словом, мы сверлили глазами потолок, чуть белеющий сквозь густоту мрака. Царящая в спальне темнота как бы освобождала от обязанности разговаривать. Нам достаточно было ощущать друг друга: тоненькие пальчики милой были вложены в мою ладонь. Да и о чем нам было говорить, кроме наших проблем?..

Но толку-то рассуждать о проблемах – точно взбивать венчиком воду?.. На ближайший – правда, короткий – отрезок жизни нам все понятно. Мы, как лошади под лихими жокеями, так и будем мчаться, закусив удила и выпуская пар из ноздрей, по полосе препятствий, перепрыгивая барьеры и канавы. И не дай бог нам споткнуться!.. Или мы фишки, по броску кубика перемещающиеся по клеткам игрального поля, на каждой из которых нас подстерегает новая опасность. И пока хрипящие взмыленные лошади не добегут до финиша, а конические фишки не доползут до последней ярко раскрашенной клетки, нам нельзя будет перевести дух, утереть пот со лба, глянуть по сторонам.

Меня ледяным холодом пробирал страх перед датой «четырнадцатое февраля». Но, лежа ночью рядом с любимой на застиранной простыне в темной спальне, я ловил себя на странном чувстве, что я и с нетерпением жду роковой день.

Нет, я не желал нам поскорее умереть и так избавиться от мук. Просто я ждал: к четырнадцатому февраля закончится наш марафон, который делает нас точь-в-точь теми акулами, которые вынуждены всю жизнь проводить в движении. Отчего-то я поверил: именно четырнадцатого февраля в визу моей девочки хлопнут штамп: «Продлено до…». Это как запрыгнуть на подножку уходящего поезда. Надо же цепляться за какую-то – пусть несбыточную – надежду, когда тебя так и давит со всех сторон треклятая безысходность!.. Плюс к тому, в моем мозгу шевелилась трусливая – поистине, шакалья – думка, что, если виза моей милой так и не будет продлена, Ширин согласится на роль нелегалки, прячущейся от властей в моей квартире. Как летящие по кругу осы, мысли вращались и вращались в моей бедной голове. Хотелось вздохнуть: «Ох ты, господи!». Но я стискивал зубы, боясь потревожить мою девочку. Не помню, как я соскальзывал, будто в черную яму, в тяжелый сон.

Не раз за ночь я размыкал веки – вспотевший под ватным одеялом, но, одновременно, трясущийся, точно от озноба. Я не слышал, чтобы моя милая посапывала котенком. Она лежала, подложив руку под голову. Я не видел в темноте, но угадывал: любимая не спит. Легко понять: Ширин не дают уснуть несладкие мысли о работе; так не может забыться сном ловец, в думах о рыбине, упорно не желающей заглотить наживку и крючок.

Ночью – когда у меня, что называется, «плохо варил котелок» – я имел еще меньше шансов, чем днем, подобрать слова, которые успокоили бы, ободрили мою девочку. Да и не слова были моей милой нужны. Никакой ласковой болтовней – уместной разве только когда ты со своей второй половинкой качаешься на качелях в полном алых раз саду – я не наколдую Ширин ни трудоустройство, ни продление визы. Я нашаривал тоненькие пальчики любимой и пожимал. Решал про себя: засну не раньше, чем моя девочка. Но меня хватало на пять, на десять минут – и я опять проваливался в кромешную тьму.

Так я спал прерывистым мучительным сном. Меня мучали расплывчатые – малопонятные, как картина постмодерниста – кошмарные образы. Из которых мое восприятие лишь иногда могло выцепить поставленную на задние ноги лошадь с головой Юлии Владимировны на гривастой шее. Савелия Саныча, с кровью выплевывающего выбитые зубы, и тотчас выпускающего длинные –изогнутые, как турецкие сабли – клыки и раздвоенный змеиный язык. Дико хохочущего Арсения Петровича с рогами и хвостом, мечущего себе в черное отверстие лоснящегося рта шоколадные конфеты.

Я выныривал в явь – сердце мое дико колотилось. Немного придя в себя, я замечал, что моя девочка не спит. Это ржавым лезвием резало мне сердце. И хотя я был стихийный атеист, мне хотелось прыгнуть с кровати, как подброшенному пружиной, распахнуть окно; не боясь застудиться, высунуться голым торсом на улицу и крикнуть в чернильно-ледяное небо: «Эй, лукавый боже!.. Что я должен сделать, чтобы моя любимая была счастлива?.. Прыгнуть с моста?.. Не вопрос!.. Вспороть себе живот – выпустить наружу кишки?.. Отвечай – я готов!.. О, устрой же так, чтобы моя милая получила работу!.. Чтобы моей звездочке продлили визу!.. Хотя бы, наконец, чтоб Ширин мирно спала по ночам!..».

Богу (если допустить его существование) не надо было, чтобы я, чуть ли не вылезши из окна, орал в небеса. Он, по идее, должен был прочесть мои исступленные мольбы у меня в сердце и мозгу. Но дошел надрывный крик моей души до бога или нет – пресловутый дедушка на облаке не торопился откликаться. Похоже, бога или вовсе не было, или могучий создатель считал ниже своего царского достоинства обращать внимание на такую жалкую букашку, как я. Добрый боженька давал мне на собственной шкуре прочувствовать, что такое вопли беспомощного человека, заброшенного в пустыню.

Я ничем не мог помочь Ширин. Я только не отпускал ее нежные пальчики. Держа руку милой в своей руке, я на очередные пятнадцать или двадцать минут погружался в болезненный, не приносящий ни капли облегчения, сон. Иногда, засыпая, я слышал, как сам же шепчу: «Ширин!.. Ширин!.. Ширин!..».

Так проносились над нашим супружеским ложем длинные, черные, непроглядные зимние ночи – каждая из которых была как ведьма на помеле.

20.Махабхарата и клубничный сок

Я проснулся, как всегда за последнее время, с распухшей – точно сырое полено – головой и с ломотою в костях. Я давно чувствовал себя не вполне здоровым – настолько меня морально опустошала роль беспомощного свидетеля того, как моя девочка сжигает себя на медленном огне в безуспешных попытках найти работу.

Еще не продрав глаза, я уловил: что-то не так. В следующую долю секунды я сообразил: я не слышу, как моя милая долбит пальцами по клавиатуре ноутбука. Я успел привыкнуть: любимая с самого утра (раньше, чем я организую скромный завтрак) уставляется в монитор, стараясь выудить из всемирной паутины хоть парочку приглашений на собеседования.

Наконец я разлепил веки.

В спальне висела сероватая полумгла. Ширин, в длинной белой футболке, под которой не было бюстгальтера, и в трусиках, сидела на краю кровати. Голова моей девочки была опущена. Любимая, казалось, с любопытством прильнувшего к микроскопу ученого разглядывала белизну простыни.

– Привет… – тихо сказала милая, увидев, что я проснулся.