Дорогой скорби: падение, огонь и покаяние

Воины скрытно заглянули за каменно-мясистую стену, обнаружив, жертвенный идол Намиры – огромные постамент с окровавленным ложем. Металлический каркас изваяния опутали пауки и черви, личинки и тараканы.

Вокруг культового места, образовав ровный круг, стояло чуть более десятка сектантов, поднявших руки вверх и зачитывающим такие безумные молитвы, что от одного их поминания становится дурно. Тёмно-зелёные балахоны, вымазанные в ихоре и слизи стали одеждой для культистов; оружием стали ножи да дубинки на верёвочных поясах.

Отряд мгновенно вступил в битву, и ему хватило пары минут, чтобы расправиться с наплывом сектантами Намиры. Все еретики были повержены и валялись на земле, кроме одного. Он стоял неподвижно, лицо его было укрыто тьмой капюшона. Его балахон был тёмно–зелёного цвета болота. Когда все культисты отошли к принцу-хозяину, и очередь дошла до него его руки обратились к потолку, оголив язвы и волдыри. Раздался булькающий хриплый голос:

– О, Намира, дарующая благость разложения и презрения, дай мне свою нечестивую силу. О Периайт, повелитель болезней, принеси мне свою стойкость, силу и суровость. Направь мои руки.

После этих слов, сектант поднял с жертвенника странную палку. Дизайн этого посоха напоминал сгнившие, сухие и переплетённые меж собой ветки, которые удерживали странный камень, отражающий оттенками нечестивой зелени.

Внезапно сектант повернул оружие на двух подходящих к нему наёмников и пустил его в ход. Из посоха вырвалась волна жуткой слизистой жидкости, оплётшей двух наёмников. Даже через опьянение Азариэль поморщился от воспоминаний того, как его напарники завоняли, как кричали в агонии, пока их горло не растаяло, ставлю тлеть и превращаться в кучу разжиженного мясного супа. Вторая струя, вылетевшая из посоха, была направлена на паладина, но он сумел увернуться, сделав кувырок за стену.

Азариэль мутно помнит бой с архисектантом. Его клинок высекал раз за разом щепки о древесину, но от нечестивого зачарования посох не ломался и не трескался. Враг пытался его поразить на расстоянии, но парень всегда сближался и бился. В конце концов, к ним присоединился паладин, но противник оказался необычно быстрым и ловким. Всё кончилось тем, что паладин и Азариэль загнали культиста на самый край пещеры, где обезглавили его.

Всё было кончено. После смерти врага какое-то облегчение посетило проклятое место и признаки лже-жизни стали увядать. Насекомые в паники спешили разбежаться кто куда, мясистые наросты познали, что есть увядание и тлен под напором порядков естества.

Азариэль стал бродить в поисках нужного ему, но не записей, ни каких-либо доказательств того, что это место хоть как-то связано с Люцием, найдено не было. Паладин же, найдя артефакты с Акавира в каком-то сундуке, был рад тому, что выполнил миссию во имя и славу Талоса. В замке Брумы повелитель графства с радостью принял обратно побрякушки и выделил героям дня мешки с деньгами.

Две тысячи септимов медью обременили карман Азариэля, но он знал, где можно сбросить этот гнёт. От самой Брумы и до этого трактира бывший рыцарь предавался тому, что ещё четыре года назад было воспрещено для него. Алкоголизм, гулкое и беспробудное пьянство поглотило его с головой, утопив в вине, эле и пиве.

Но Азариэль не смог «насладиться» своими воспоминаниями вконец, углубляясь в пучины отчаяния. Внезапно его сон и полуобморочное состояние прервал грубый женский голос:

– Ещё что-нибудь подать? – Азариэль слегка поднял трясущуюся голову и сквозь головокружение еле как смог рассмотреть служанку таверны; это весьма пышная дама, с обвисшим лицом и в тёмной одежде.

– Ещё вина! – хмельным голосом воскликнул Азариэль, судорожно водя по столу в попытках найти кружку. – Вина мне… и е-с-щё вина!

– А брюхо не лопнет? – надавила женщина. – Поутру не будешь гадить в тазик, алкаш окаянный?

– Я плачу! Мне и решать! Неси, давай! – Нагло крикнул он девушке, почувствовав себя хозяином положения.

– Как пожелаешь, пьянь саммерсетская.

Парень понимал, что ведёт себя как последняя пропившаяся скотина. И чувство вины тут же накрыло его с головой, заставив ещё сильнее себя угрызть.

Через мгновение она принесла парню ещё один кувшин вина, и в этот момент Азариэль решил извиниться. Помимо сорока септимов медью, парень подал ей ещё десять золотом, в знак извинений и даже попытался сказать, что он извиняется, но хмель настолько овладел Азариэлем, что он просто рухнул на стол и выронил свои деньги, которые со звоном покатились по гнилому полу.

– Вот руки у тебя-то дырявые как корыто старое! – взъелась служанка, став собирать монеты по полу.

Тем временем бард снова приступил к исполнению песен. Его язык слегка заплетается, голос надрывист как у раненного тролля, но всё же слушать можно:

– Минуя, Солитьюд и капища,

Минуя, Даггерфол и храмы,

Минуя Некром и кладбища,

Минуя Сентинел и базары,

От всех радостей гоним,

Минуя реки и Лейавин,

Ярким светом Магнуса палим,

Идёт по миру пилигрим.

Потерян он, грубоват,

Голоден, плохо одет,

Очи его полны заката,

Сердце его полно рассвета.

За ним поют пустыни,

Зажигаются зарницы,

Звезды дрожат над ним,

И сипло кричат ему птицы.

Ине будет о нём перетолков,

Нет смысла верить в себя и богов,

И значит осталась лишь только,

Следовать по судьбы дороге.

И быть над Тамриэлем закатам,

И быть над Тамриэлем рассветам.

В словах песни Азариэль нашёл отражение своей судьбы. На мгновение через пьяное полузабытье в нём проснулась жалость к самому себе. Он столько прошёл, столько дорог миновал и всё ради чего? Ради того, чтобы он сейчас напивался? Несправедливость вспыхнула, дав прилив в мышцах и на чистой браваде, и обиде Азариэль попытался встать, но под тяжестью опьянения его приковало к столу.

– О, о! О! – побежала в его сторону служанка. – Встать пытается. Ну ладно, посмотрим, какие монеты у тебя ещё завалялись в кармашках.

Дверь в трактир распахнулась, и на пороге оказался мужчина, бряцающий тяжёлым доспехом имперского легиона, который крылся под двумя накидками тёмной ткани, нежно скрывшими все элементы брони, и не один её элемент не отсвечивает, не отражает на себе слабое пламя свеч.

Оглядев трактир, лицо слегка дёрнулось, не попустив эмоции отвращения. Белый волос и такого же цвета бородка добавляли возраста к немногим морщинам к уставшему облику.

– Стой! – приказным тоном он крикнул женщине, когда она только захотела залезть в карман. – Оставь его.

– Слышь! – хотела облаять посетителя служанка, но вовремя отступила, когда увидела, как мужчина потирает рукоять короткого имперского меча.

Старик подошёл к пьяному парню и сел напротив него, предварительно тормоша пьяницу за плечо.

– Очнись! – Потребовал старик.