Между нами

Глава 1 – «Тени между чашками: город, который знает мои секреты»

Я просыпаюсь до того, как город окончательно встанет: в комнате ещё сумрачный серый, как будто небеса забыли включить свет. Дождь стучит по стеклу не как раздражитель, а как ритм, к которому я непроизвольно подстроилась – тихий метроном, который ведёт меня за собой. Лёгкий шарф, брошенный на спинку кресла, пахнет кофе прошлой смены; в квартире звучит моё дыхание и шорохом – шуршание газетных страниц, которые я оставила на столе.

Кофеварку включаю автоматически, как старого знакомого: один нажатие – и вода идёт по трубкам, пар поднимается, кофейный аромат заполняет кухню, мягко вытесняя утреннюю сырость. Мне нравится этот ритуал: мерить ложки, чувствовать тепло металлического фильтра, видеть, как крепкий цвет стекает в стеклянную колбу. В этот момент всё кажется под контролем. В этих вещах – порядок, расчёт, гарантия: мои кофейни, штат, графики – всё это моё. Это часть меня, которую я знаю до костей.

Но как только кружка оказывается в моих руках, где-то глубже, под ритмом и порядком, щемит пустота. Это не боль, не скорбь – скорее пространство, которое не хочет заполняться. Майкл постоянно говорит о будущем так, будто оно уже куплено и перепаковано: «Я видел нас», «Наш дом будет таким», «Мы будем…». Его слова рассыпаны по дому, как мраморные плитки, и он настаивает, что одна только его уверенность может выстроить мост между нами. Я улыбаюсь, киваю, отвечаю что-то мягкое. Но когда он говорит о видении, внутри – тишина, холодная и равнодушная, без искры.

Я всегда думала, что наш мир делится на «до» и «после». Не в религиозном смысле, не в трагедийном. Просто… у нас так устроено всё.

До встречи с родственной душой – ты живёшь, как можешь: работаешь, влюбляешься, ошибаешься, надеешься.

После – всё меняется одним касанием. Одной вспышкой. Одним дыханием, которое захватывает тебя, будто в лёгкие вдруг влили новое будущее.

Так говорят.

Так учили.

Так живут мои родители – и они редкое напоминание о том, что эта система действительно работает.

Они прикоснулись друг к другу на студенческой вечеринке. Папа рассказывал, что тогда случайно уронил на маму лимонад. Она протянула руки, чтобы помочь ему подняться – их пальцы соприкоснулись, и обоих накрыло ослепительное, пророческое видение их жизни. Дом. Свадьба. Дети. Улыбки. Папа иногда шутит, что уже тогда увидел, как будет ругаться со мной за то, что я уехала из их дома раньше, чем он был готов отпустить. Мама говорит, что никогда не испугалась этой вспышки – будто сердце знало, что ждёт её именно такая любовь.

Я росла среди этой ясности.

Тепла.

Уверенности, которая будто встроена в стены их дома.

И всё же… мир, где каждый живёт в ожидании касания, оказывается странно пустым для тех, кто ничего не видел.

Когда я впервые коснулась Майкла, ничего не произошло. Ни вспышки, ни картин, ни тех обещанных мгновений будущего. Он утверждает обратное. Уверяет, что видел всё за нас двоих, будто мое молчание – лишь каприз судьбы, а не трещина, которая под моими ребрами не зарастает.

Я долго думала, что со мной что-то не так. Что я сломанная. Неправильная. Неподходящая.

Но потом поняла, что тишина – это тоже ответ.

И моя жизнь «до» продолжается. Тянется. Тянет меня за собой, как этот утренний дождь за стеклом. И всё равно – иногда я думаю, что, возможно, чудо просто ещё не вышло ко мне навстречу.

Мир до – ещё держится.

Но откуда-то издалека, как глухой отклик, уже тянется мир после.

Завтрашние дела кофейни выглядят честнее. Сегодня у нас встреча с поставщиками – обсуждать новый контракт на зерно и пакеты, решать, кто закроет смену в пятницу. Такие вещи не предсказывают судьбы; они разрешают проблемы. Мне приятнее думать о размерах помещения на Вест-лейн, о новом шрифте на меню, о том, как улыбнётся бариста, если я принесу ему горячий шоколад. Это близко. Это реально.

Я собираю сумку: планшет с отчетами, блокнот с пометками, ключи от офиса и ключи от квартиры – маленький ритуал закрытия одной части дня и перехода в другую. Перед выходом задерживаюсь у окна: город тонет в лёгком тумане, неон отражается в мокром асфальте, и кажется, что улицы Сиэтла выдыхают медленно, задумчиво. Машины бегут, люди поджаты к себе зонтами – и в этом движении есть какое-то спокойное единство, которого мне не хватает внутри.

Я надеваю пальто, причесываю волосы, которые с утра выглядят как будто позолотились – светло-каштановые пряди играют бликами. В зеркале вижу не только лицо, но и ту привычную решимость: короткая, ровная чёлка, глаза – голубые, спокойные, и под ними – лёгкая усталость. Закрываю дверь, слышу щелчок замка – звук, который всегда немного утешает. Машина Майкла уже под подъездом; он машет мне рукой. Его улыбка ровная, уверенная. Я улыбаюсь в ответ, но улыбка – это вещь, которую я сегодня выдала по расписанию.

По дороге он говорит о пустяках: предстоящая вечеринка, новый ресторан в центре, политические споры, которые его раздражают. Я слушаю, отвечаю фразами, которыми уже давно снабдила себя – «конечно», «подумай», «да, интересно».

Я не понимаю его. Или не хочу понимать себя. Мой кофе остыл за время пути, и я чувствую, что этот вечер – обычный как поход в бар, но уже в голове начинает робко мерцать мысль, что обычное вдруг может оказаться началом чего-то другого. Я глотаю последний холодный глоток, собираю в себе тёплую маску вежливости и выхожу в дождь – в шум, в свет.

***

Я вошла в кофейню, и запах свежемолотого кофе мгновенно успокоил меня. Томас, мой менеджер, стоял у прилавка, листая бумаги.

– Айслин, у нас задержка с поставкой зерна из Колумбии, – сказал он с лёгкой тревогой в голосе.

– Опять? – я усмехнулась, привычно беря блокнот. – Проверь у Пакера в логистике. Пусть за сегодня найдут альтернативу. Мы не можем ждать. Клиенты не будут терпеливыми.

– Он говорит, что грузовик сломался, – Томас пожал плечами.

– Точно. Тогда ставим план Б. Скажи ему, чтобы связался с другими поставщиками. Репутация важнее, чем привычка ждать.

Я прошла между столиками, проверяя полки с сиропами, мельком глянув на заметки о заказах. Каждый шаг, каждый жест здесь – мой ритуал контроля. И в такие моменты я чувствую себя уверенной, словно мир подчиняется логике: кофе, числа, графики, довольные лица клиентов.

Но стоит мне задержаться у окна и посмотреть на дождливые улицы Сиэтла – как привычная уверенность начинает трещать. Мысли о Майкле, его настойчивости и словах «Мы видели наше видение», возвращаются, тяжелые и непреложные. Я молчу, потому что правда внутри меня тяжелее, чем любой мокрый камень, что когда-либо лежал на сердце.

Я молчу. Тяжесть правды давит на грудь, будто мокрый камень. Моя уверенность здесь – временная иллюзия, пока его слова тихо не напоминают о пустоте внутри.

– Айслин, всё проверила с поставкой? – Томас снова вернул меня к реальности.

– Да, всё под контролем. Но держи связь с логистикой. Я не хочу сюрпризов, – отвечаю я и стараюсь сосредоточиться на цифрах, на кофе, на мелочах, которые мне подчиняются.

И всё же, глядя на дождь за стеклом, я понимаю, что мой внутренний мир делится на «до» и «после». До встречи с родственной душой – обычная жизнь, привычная и безопасная. После… я пока не знаю, что будет.

И вот тогда мысли сами собой уходят к дому родителей. Папа управляет крупным холдингом, каждое его решение – часть большой системы. Мама – душа семьи, их любовь с отцом всегда казалась мне вечной и непоколебимой. Кайл, мой старший брат, уверенный, всегда рядом, когда нужно. И я? Я стою здесь, среди своих кофеен, своей квартиры, своих дел. Всё идеально… и всё же пусто.

Мир делится на «до» и «после». До встречи с родственной душой – привычная, безопасная жизнь, где есть семья, работа, уют и порядок. После… я пока не знаю, что будет. И это ощущение пустоты, как тихий дождь за стеклом, не отпускает, проникая в каждый уголок моего сознания.

Я снова повернулась к стойке, глядя на клиентов, их улыбки, лёгкую суету. И всё, что я чувствовала, – это желание удержаться за хоть что-то реальное, за то, что под моим контролем, потому что в сердце пустота, о которой нельзя говорить.

***

Я шла между столиками, проверяя чистоту и порядок. Каждый уголок кофейни должен был быть идеальным – от полок с зерном до подсвечников на столах.

– Томас, – позвала я, заметив, что на складе не уложены новые поставки. – Эти коробки надо разместить по сортам и датам. Никаких «потом». Клиенты и бариста должны видеть только то, что готово к использованию.

– Да, Айслин, я уже. – Томас кивнул.

Я подошла к бариста, которая нервно пыталась справиться с большим заказом.

– Лана, смотри на подачу: латте с рисунком аккуратно, без пятен на краях. Мы не просто продаём кофе, мы создаём впечатление. Ты понимаешь?

– Да, Айслин, поняла. – Лана выдохнула, а я похвалила её лёгким кивком.

В этот момент к офису подошёл поставщик, опоздавший на встречу. Он явно ожидал лёгкого согласия на перенос, но я подняла бровь.

– Джейсон, нам нельзя ждать. Клиенты – это наше всё. Найди способ доставить сегодня. И никакой отсрочки, понимаешь?

Он кивнул, слегка удивлённый моей настойчивостью, и убежал звонить водителю.

Я прошла к окну, разглядывая улицу и серые капли дождя, а мысли всё равно возвращались к Майклу. Его уверенность в их «видении» звенела пустотой в моей груди. Я не могла сказать ему правду. Я молчала, потому что была уверена в себе здесь, в своих кофейнях, среди поставок, заказов и бариста, а вот там, в его мире, моё место было неясным.

– Айслин, – Томас заговорил снова, – все сотрудники ждут твоей инструкции по новой акции.

Я улыбнулась, чуть напряжённо, но уверенно.

– Давай так: пробуем с этим новым сиропом. И не просто продаём – создаём атмосферу. Каждый посетитель должен почувствовать, что ему приготовили что-то особенное.

В такие моменты я чувствую себя живой. Я главный здесь. Мир подчиняется моим решениям. И даже если где-то в сердце пустота, здесь она не властна надо мной.

***

Вечер близился к концу, хотя день ещё держался за меня в сумеречных серых оттенках Сиэтла. Улицы мокрые от дождя, отражая неоновые вывески и фары машин, а в воздухе витала привычная суета города. Я заканчивала обход кофейни, проверяя, что все полки на месте, и вдруг почувствовала лёгкое беспокойство, будто сама улица шептала, что сегодня что-то изменится.

Каждый шаг отдавался в груди, и в голове мелькали мысли о том, как странно всё сложилось: работа под контролем, семья рядом, но пустота от Майкла всё ещё оставалась. Сердце подсказывало, что вечер не будет обычным.

Я только что проверила последние поставки, расставила коробки на складе и собралась идти к бариста, когда телефон в офисе завибрировал. Экран показал имя Майкл.

– Привет, – ответила я, стараясь, чтобы голос звучал спокойно, ровно.

– Айслин, – его голос был лёгким, почти игривым, как будто он уже жил в нашем совместном будущем, – наши друзья собираются сегодня вечером в баре. Ты идёшь?

Я почувствовала, как сердце неохотно дёрнулось, и на мгновение я хотела отказаться. Но вместо этого улыбнулась голосом, чуть слышимой, не отражая настоящего чувства.

– Да, Майкл, я буду. – Слова вылетели легко, но внутри меня что-то ёкнуло.

Он засмеялся, лёгко и уверенно, не подозревая, что я храню тайну – я не видела никакого видения, никакой картины их будущего. Пустота внутри меня была слишком тяжелой, чтобы делиться ею с ним.

– Отлично! – продолжил он. – Заеду через двадцать минут. Это будет весело.

Я кивнула сама себе, хотя он этого не видел, и положила трубку. Дрожь тревоги пробежала по спине, но я собралась. Внутри была пустота, но снаружи я всё так же уверена – я контролирую каждую деталь своей кофейни, каждый заказ, каждый взгляд сотрудников.

Я посмотрела на своих бариста, на Томаса, на идеально расставленные коробки и полки, и мысленно напомнила себе: «Здесь я сильная. Здесь всё под моим контролем».

И всё же дрожь не отпускала. Слова «бар» и «друзья» застряло в груди как лёгкая, но настойчивая тревога. Что-то подсказывало мне, что этот вечер не будет таким обычным, как все остальные.

***

Я села в машину Майкла, пристегнув ремень, и на мгновение вдохнула запах его духов, смешанный с сыростью дождливого вечера. Дорога перед нами блестела под светом фонарей, отражая каждый фонарь и прохожего как неровное зеркало.

– Сегодня неплохой день для встречи с друзьями, – начал он, словно заполняя тишину, – я только что закончил встречу по новому проекту, представляешь, сколько бумаг… и потом футбол, матч сегодня просто огонь!

Я кивала, улыбалась, смеялась там, где нужно, и ловила себя на том, что мысли ускользают куда-то внутрь, туда, где пустота от Майкла давит сильнее, чем его слова. Я пыталась сконцентрироваться на дороге и на свете фонарей, но в голове продолжала крутиться одна мысль: «Что-то в этом вечере будет не так».

И вдруг он небрежно бросил:

– А, кстати, будет Зейн. Мой старый друг. Представляешь, он вообще не верит в родственные души!

Я сдержала вздох. Имя ударило сильнее, чем следовало. Не любопытство, а странное, непостижимое предчувствие пронзило грудь. Зейн. Имя застряло в ребрах, словно невидимая заноза, и в голове вспыхнуло чувство, которого я ещё не понимала.

Я посмотрела на Майкла, его улыбающееся лицо, и сделала вид, что ничего не заметила. Никаких эмоций, только лёгкое поддакивание:

– Ах да? Ну, будет интересно.

Внутри же что-то шевельнулось и застучало странным ритмом, который нельзя было игнорировать. Я не знала, кто этот Зейн, не знала, что он сделает с моим вечером… и с тем, что я ещё не готова признать самой себе.

– Ты выглядишь уставшим. – кивнула я, стараясь поддерживать лёгкий тон.

– Эх, да, но зато после можно расслабиться. Ты как провела день? Всё с кофе успела?

– Да, всё под контролем, – ответила я, следя за каплями дождя на стекле. – Лана хорошо справилась с заказами, поставки проверила, Томас немного нервничал, но это ничего.

– Ну, главное, что ты не сгорела на работе, – усмехнулся он, глядя на меня через зеркало. – Иногда мне кажется, твоя кофейня – это как маленькая империя.

Я улыбнулась только губами, чувствуя, как привычная уверенность слегка трясётся внутри. – Империя, да… но она подчиняется мне. И это приятно.

***

Я задержалась на пороге дольше, чем нужно – будто сама дверь пыталась удержать меня в привычном мире света и порядка. Снаружи дождь ещё шёл, а внутри бар открывал свои тёплые объятия: неоновые вывески угадывали силуэты, музыка мягко толкала сердце в такт, а воздух пах буквально всем – паром разогретого пива, цитрусом коктейлей, чем-то сладким и табачным, смешавшимся с сырым духом города.

Майкл уже растворился в своей компании: жесты, смех, быстрые шутки – он всегда умел занимать пространство, как будто оно по праву его. Я шла за ним и чувствовала, как внимание стекает с меня, оставляя кожу тоньше обычного. Люди вокруг казались идеально расставленными фигурами на шахматной доске: кто-то смеётся громко, кто-то молчит в углу, кто-то говорит так, будто репетирует важные слова. Бар был сценой, где каждый устроил свою пьесу – и сегодня чей-то спектакль должен был столкнуться с моим.

Я оглядывалась: знакомые лица – друзья Майкла, несколько новых, которых я ещё не запомнила, бармен с татуировкой на плече, которая выглядела как карта, и столики, заставленные бокалами. Свет падал пятнами, отбрасывал тени, и в этих тенях всё выглядело одновременно и ближе, и отдалённее, чем в дневном свете.

Я пыталась поймать ритм: улыбка на входе, приветственный кивок, лёгкое касание руки у прохода – всё то, что делают люди, чтобы сказать «я с тобой», не произнося ни слова. Но внутри меня было другое: попытка удержать тот холод, который живёт в груди, когда Майкл повторяет о видении. Я разговаривала, отвечала, смеялась, и каждое моё движение было отточено привычкой – привычкой держать лицо, когда внутри буря.

И в то же мгновение, когда музыка захлёстывала очередной припев, я заметила его. Только на секунду: тёмная фигура у окна, профиль, который вырезался на фоне неона. Это был Зейн – не имя, а ощущение: отстранённый, как камень, сложенный в другую постройку. Он сидел немного в стороне, не бросался в шумную толпу, но как будто слушал её насквозь. Взгляд его был направлен не на людей вокруг, а внутрь чего-то невидимого, словно он читал чужие мысли, как открытую страницу.

Мне показалось, что от этой фигуры отходит другой свет – не тот, что из ламп, а другой, тихий и настойчивый. Я не успела понять, почему кровь вдруг застывает на долю секунды, потому что в тот же миг кто-то толкнул стол, и стакан, стоявший на краю, накренился. Шум разбегающегося стекла – и мир, который я знала, как будто треснул вдоль тонкой линии.

Но это уже другая сцена. Сейчас я только стою среди громких голосов и неоновой дымки, и знаю, что что-то важное началось: бар пах будущим – но вопрос, чье это будет будущее, остается висеть в воздухе, сладким и тревожным, как первый глоток слишком крепкого вина.

Глава 2 – «Барный свет и удар судьбы»

Вход в бар огрызается неоном и запахом влажного асфальта. Свет рассыпается на мокрой брусчатке и прыгает по стеклу, музыка бьёт по ушам волнами – не громко, но достаточно, чтобы заглушить каждую мысль, если только ты не держишь её намеренно. Друзья Майкла уже стоят у стойки, их смех как вибрация проходит через всё тело, заполняя пространство вокруг меня чужой уверенностью.

Я шагаю за ним и сразу чувствую этот тяжёлый эффект сцены: я – декорация, он – действие. Майкл растворяется в компании – жесты, быстрые шутки, лёгкое подмигивание кому-то в углу. Мне остаётся только улыбаться в нужные моменты, вставлять короткие реплики, которые давно выучила: «Да, точно», «Вот это да», «Ну и как?». Слова выходят из меня будто по расписанию, гладко и немного натянуто, как улыбка на открытке.

Где-то под улыбкой таится мысль, которая упирается в горло: я здесь, но словно прозрачная. Они все смеются, а я… я просто наблюдаю. Как будто мой мир замер, а этот – идёт без меня. Я вижу их со стороны, будто читаю чей-то диалог в телефоне: плотное, тёплое, включающее. Моё чувство принадлежности – отдалённое эхо.

Я вслушиваюсь в собственное дыхание: оно плотнее, чем обычно, будто я держу внутри воздух, который боюсь выпустить. Сердце бьётся не в такт музыке, а как будто пытается найти дорогу обратно к дому, к тому месту, где всё было понятно и просто. В таких мгновениях мне кажется, что естественность – это навык, которым я когда-то утрачивала, а сейчас пытаюсь вспомнить.

Кто-то заводит разговор о недавней поездке, кто-то кричит комплимент в сторону бармена – и я машинально смеюсь в нужном месте. Но голос мой звучит чуждо, как запись: интонация есть, а ритм чужой. Внутри – пустота, холодная и ровная; снаружи – улыбка и галантность, укрывающие трещину. Я стараюсь не смотреть слишком долго на Майкла: его уверенность в себе, его лёгкая убеждённость, что всё уже распланировано и предсказуемо. Это убеждённость, которая словно подталкивает меня принять то, чего я не чувствую.

Я делаю следующий шаг в разговоре, вставляю фразу, которую выучила заранее, и слышу, как она выходит из меня чужим звуком. Это маленькая трагедия – не громкая, не драматичная, скорее тихая и изматывающая: я умею управлять миром вокруг чашек и эспрессо-паров, но здесь, в этой комнате, я – как тонкое стекло, через которое всё видно, но через которое не войдёшь.

Я скользила взглядом по компании, как по страницам знакомой книги – только тут каждая страница была исписана чужими шутками и ссылками на общие истории, которых у меня не было.

Маркус рассмеялся громко, хлопнув Майкла по плечу; Сэм рассказывал свою старую историю про то, как они провалили ночную смену в колледже; Элли подтрунивала кого-то за неудачное фото в инстаграме. Их жесты – ложки, которыми они мешают свой уютный суп воспоминаний, – были так естественны, что я ощущала себя лишней при этом столе.

– Помнишь, как в том году мы… – начал Маркус, и зал снова наполнился общим смехом.

– Ох, да, это был позор, – подхватила Элли с таким видом, будто это было лучшее, что с ними случилось.

Я улыбнулась автоматически; улыбка выдавала нужную эмоцию, но внутри была пустота, которую ничто не могло заполнить. Я слушала их, словно транслировала чужую волну: звучание понятное, но не своё.

– Айс, ты совсем отвлечённая сегодня, – заметил Майкл, опустив к моему уху голос мягкий и почти игривый. – Ты как будто в другом мире.

– Да просто день был длинный, – сказала я, поднимая бокал, чтобы сделать вид, что все в порядке. – Много работы.

– Правильно, – сказал Сэм. – А ещё сегодня будет интересно. Зейн, говорят, ты полный скептик по части родственных душ. Представляете?

Все повернулись к Майклу. Он усмехнулся, гордо, как тот, кто держит правду в кармане. Его уверенность в «видении» у него в голосе – тёплая, как привычный плед. Мне захотелось сказать что-то маленькое и точное, разрядить напряжение собственной пустоты, но язык будто прилип к небу рта.

– Ну да, – произнёс он легко, – я видел нас тогда. Всё было ясно, как на ладони. Дом, дети, летние утра… Ты помнишь.

– Я помню, – вставил кто-то с уверенной ноткой, – он рассказывал. Было мило.

– Милее всего, – подхватила Элли, – когда кто-то получает такие видения и не мёрзнет от страха, а просто идёт дальше.

И тогда это снова: смех, шутка, общий взгляд – и меня как будто не пригласили в эту картину. Я понимала всю социальную динамику: они делят историю, и она становится их собственностью. Моя же молчаливая правда – будто чёткая трещина – лежала под моей грудью, тяжёлая и холодная.

Внутри меня развернулась беседа, которую я не могла произнести вслух: Почему я ничего не видела? Почему именно у него – вот эти все картинки и убеждённость – а я стою тут и чувствую тишину? Это была не пустота в бытовом смысле, не скука. Это был провал, тишина, которая звучала громче любой музыки в баре.

– Айс? – Майкл тронул мою руку. Голос его был мягким, почти обескураживающим в своей уверенности. – Ты правда не хочешь рассказать, как это было у тебя?

Я улыбнулась в ответ и ответила тем, что, по моему мнению, должно было звучать правдиво:

– Я… я не помню ярких образов. Но это не значит, что ничего не было. Может, я просто чувствовала по-другому.

Они приняли это как объяснение. Маркус пожал плечами и переключился на другую тему, Сэм налил ещё по кругу. Все вновь погрузились в привычный ритм, а я осталась с этим невысказанным грузом. Внутренний конфликт только усиливался: с одной стороны – работа и дом, с другой – ощущение, что меня держат в запасе, как книгу на полке, которую читают лишь глазами. Я пыталась убедить себя, что молчание – это защитный ход, что не каждая вещь должна быть озвучена, но в груди шевелилось беспокойство, которое едва не превратилось в паник-рывок: «Если это правда, почему меня в том видении не было?»

Я смотрела на Майкла и видела, как расслаблено он держит свою уверенность, как она сидит в нём крепче, чем в любом доме. И в этом – острый, холодный укол: наша общая история для него уже натянута и распланирована, а для меня она выглядит незавершённой, как черновик, который никто не собирается перечитывать.

Разговор вокруг продолжался, но каждый его звук теперь был фильтром через мою тревогу. Я знала, что не могу сказать правду. Знала, что молчание – тоже действие. И в этот момент чуждость, как тонкая корка льда, надломилась в моём сознании и стала задавать вопрос: а если мир, который обещали, вообще не мой?

Стол дернулся неожиданно – кто-то локтем зацепил ребро, и я услышала тот ясный, низкий звон, который всегда предвещает мелкую катастрофу: стакан покатился по краю, скользнул, задел подставку, и мир вокруг как будто на секунду потерял прежние масштабы. Музыка продолжала играть, голоса не умолкали, но звук падающего стекла пробил их, как холодный ключ в замке.

– Ой! – кто-то выкрикнул, и смех, тянущийся по столу, тут же превратился в поток извинений и нервного кудахтанья.

– Всё в порядке, – пробормотал Маркус, хватаясь за стакан, который уже замедлил бег.

Я не думала – рука среагировала сама, как рефлекс. И в ту же самую секунду другая рука тоже потянулась к стеклу; пальцы – его и мои – стремились к одной и той же точке, как два магнита, которые долго стояли в стороне друг от друга и наконец нашли общий полюс.

Я увидела его руку не сразу. Сначала – движение, потом край рубашки, затем тень, и только потом – кожа. Пальцы Зейна были длинные, немного холодные на вид, с тонким шрамом у основания одного ногтя, как будто жизнь оставила на них отметину и не спрашивала разрешения. Его ладонь пришла снизу, моя сверху; мы тянулись, и воздух между кончиками наших пальцев стал плотнее, как будто его можно было разрезать ножом.