Гиппопотам

– Он – что?

Мне не хотелось прибегать к таким словам, как «зауряден», или «скучен», или даже «неумен», – словам, скорее всего, несправедливым.

– В Саймоне больше привычного, традиционного, ведь так? Ну, ты знаешь, староста класса, регби, армия, все такое. Он… надежен.

– А я, выходит, ненадежен?

– Чертовски надеюсь, что это так. Я бы не хотел, чтобы у меня под ногами путался крестник, о котором нельзя сказать, что он необуздан и опасен.

Дэвид улыбнулся:

– Мама, наверное, рассказала вам о том обеде?

– Ты насчет кроличьей блохи?

– Почему разговоры обо всем, что связано с сексом, так смущают людей?

– Меня не смущают.

– Нет?

– Определенно нет. – Я вытащил сигарету.

– Вы ведь отдаете сексу немалое время, верно? Все так говорят.

– Немалое время? Это как посмотреть. Я не отказываюсь ни от каких предложений по этой части, вот это верно.

– Саймон говорит, что однажды видел вас с миссис Брук-Камерон.

– Да ну? Надеюсь, его это зрелище повеселило.

Дэвид встал, стряхнул со штанов травинки.

– Может быть, пройдемся?

– Давай. Ты сможешь срезать молоденький ясень и сделать из него клюку для меня, а заодно уж сообщишь мне названия полевых цветов.

Мы направились к озеру и к рощицам за ним.

– По моему мнению, – сказал Дэвид, – любви люди стесняются больше, чем секса.

– Ага. И почему ты так думаешь?

– Ну, о ней ведь никто не говорит, правда?

– А по-моему, люди главным образом о ней и говорят. Возьми любой фильм, любую популярную песню, любую телепрограмму. Любовь, любовь, любовь. Занимайтесь любовью, а не чаепитием. Все, что нам нужно, это любовь. Любовь – огромная страна. Любовь загубит мир.

– Ну, это все равно что заявить, будто они постоянно говорят о вере, потому что то и дело повторяют «Боже мой!» и «Иисусе!». Они упоминают о любви, но по-настоящему о ней не разговаривают.

– А вот интересно, – сказал я, – ты когда-нибудь был влюблен?

– Да, – ответил Дэвид. – С тех пор как себя помню.

– М-м.

Некоторое время мы продвигались в молчании, огибая озеро. Поверхность воды рябила от гребляков, стрекоз и множества скользящих по ней насекомых, опознать которых я не мог. Тяжелый, мясистый запах воды, гниения, грязи поднимался от берегов. Дэвид все время озирался на ходу, стреляя глазами туда и сюда. Не думаю, чтобы он что-то искал. Мне вдруг вспомнилась игра под названием «комната Гектора», я однажды играл в нее в Шотландии, когда гостил у Кроуфордов. Знаешь такую? Тебя на минуту заводят в комнату, ты оглядываешься, потом выкатываешься из нее и ждешь, пока прочие игроки заходят туда по одному и производят небольшие перестановки: передвигают настольную лампу, прячут мусорную корзинку, меняют местами пару картин, приносят какой-нибудь новый предмет – в этом роде. Потом ты возвращаешься и стараешься указать столько изменений, сколько сможешь. Кроуфорды поначалу играли в нее в комнате своего сына Гектора, отсюда и название, настоящее же ее назначение, как мне всегда представлялось, состояло в том, чтобы показать гостям, мужчинам и женщинам, где чья спальня находится – дабы они могли с большей легкостью предаваться ночному блуду. Мне, во всяком случае, она никакой другой пользы не принесла. Так или иначе, на лице игрока, возвращавшегося в измененную комнату, появлялось особое выражение – медленная улыбка, рыщущий, мечущийся из стороны в сторону взгляд, вспышки подозрительности и радостные, резкие повороты головы, словно он надеялся, что успеет застукать предметы обстановки в самом процессе их перемещения. Вот эти мгновения игры и напомнило мне, причем в точности, поведение Дэвида.

– Пожалуй, я скорее имел в виду следующее, – сказал я. – Пребывал ли ты когда-либо в состоянии любви? – как ни кошмарно звучит эта фраза.

Дэвид остановился, вглядываясь в древесный гриб на стволе ольхи, у самой земли.

– Конечно, – ответил он. – С тех самых пор, как себя помню.

– Гм. Тогда позволь мне, Дэви, выразиться погрубее. Ты когда-нибудь испытывал вожделение?

Он поднял на меня взгляд и медленно повторил:

– С тех самых пор, как себя помню.

– Правда? И ты что-нибудь предпринимал по этой части?

Он чуть покраснел, но ответил резко:

– Нет. Абсолютно ничего.

– А есть кто-нибудь, кто тебе особенно по душе?

– Вы помните рождественскую охоту, четыре года назад, – сказал он, – когда кто-то подменил патроны и всюду летали конфетти?

– Очень живо.

– Тогда все решили, что это дело рук тех типов из «Нового века»,[77 - Религиозное течение «Нью-эйдж» («Новый век») возникло, в частности, из теософии Е. Блаватской и агни-йоги Рерихов и соединило в себе оккультизм, индуизм, гуруизм, буддизм. Широкую популярность это учение приобрело в 70-х годах XX в.] которые жили в Восточной сторожке.

– Да, припоминаю, ходили такие разговоры.

– Ну так это не они.

– Нет?

Пока мы возвращались вокруг озера к дому, он рассказал мне, чьих это рук было дело. Он не взял с меня клятвы сохранить тайну, никаких глупостей в этом роде, но поскольку помпезный ритуал ружейной охоты никогда мне особого удовольствия не доставлял, я все равно не собираюсь открывать ее кому бы то ни было. Кроме тебя, конечно. В ближайшие дни я переделаю поведанное им в занимательный рассказик и пошлю его тебе отдельным письмом.

И только вечером, переодеваясь к обеду, я вдруг сообразил, что на последний мой вопрос Дэвид так и не ответил.

III

20 июля 1992,

черт знает какая рань